Тайна дела № 963

Мне пришлось на скорую руку объяснить, в чем дело, и Казанкини сменил гнев на милость. Потом Хоакин, извинившись, сослался на неотложное дело – нужно выбрать подарок жене и сыну, ушел. Саня, человек деликатный и понятливый, поднялся, сказав, что будет на трибуне, хочет увидеть, как станет тренироваться Федор – наша сборная появилась в Вене вчера вечером.

– Рассказывай, звонил? – спросил Серж.

– Да.

Я вытащил из сумки диктофон и включил:

«Вена считается идеальным в Европе городом спортивного отдыха…»

– Извини, это проба. Сейчас…

– Ты думаешь, вас не подслушивали? – обеспокоенно спросил Серж.

– Майкл заверил, что принял меры. Слушай…

Когда запись закончилась, Серж откликнулся не сразу. Я видел: в нем шла какая-то внутренняя борьба, он не мог придти к согласию с самим собой, и это раздражало его. Но я не стал подталкивать Казанкини, ибо решение, которое ему предстояло принять, должно быть однозначно свободным, лишенным какого бы то ни было давления с моей стороны. Игра снова становилась опасной, и, как поведет себя в этой ситуации Серж, столкнувшись с Питером Скарлборо и Келли вплотную, мне осталось лишь гадать. Ясное дело, я был кровно заинтересован в участии Казанкини, ибо два всегда лучше одного, даже если второй – Серж, никогда в своей жизни не взявший в руки гантели, не говоря уже о том, чтобы походить в спортзал или пробежать марафон. Но голова у него, отдам ему должное, светлая, ум быстрый и прагматичный.

– Сегодня – пятница, я как раз собирался кое-что отстучать в контору… – неуверенно начал Серж, и я понял, что он сдался, и мне стало не то грустно, не то горько, но, видно, все это проявилось на моем лице, и Серж взвился. – Ты что – решил, Серж, – в кусты? – заорал он. – Серж, заруби это у себя на носу, никогда не трусил, и плевал я на твоего Питера с его грязной компанией!

– Тише, на нас оглядываются, – остудил я пыл Казанкини, едва сдерживая рвавшуюся из сердца радость: Серж оставался со мной.

– Плевать! По этому случаю нужно выпить и… успокоиться, – предложил Серж уже нормальным голосом.

– А как же контора? – не удержался я.

– Завтра. Никуда Франс Пресс не денется, тем паче материал о вашем спринтере, о Федоре Нестеренко, прошел с красным грифом. Итак, как мы будем действовать? Да, чуть было не забыл: наш уговор – мы с тобой не конкуренты! – остается в силе?

– Без сомнений!

– И ты выложишь мне новости целиком?

– Да.

– Тогда так: мы поедем на моей машине прямо отсюда…

Федор Нестеренко сдержанно поздоровался со мной, не прерывая методическое складывание вещей во вместительный адидасовский баул с буквами «СССР» на боках. С тех пор как эта известная западногерманская фирма заключила контракт с Госкомспортом, сборные страны экипируются «Адидасом».

Я видел, что Федора мое появление не обрадовало. Чует кошка, чье сало съела, не слишком добро подумал я о парне и решил его не жалеть – мне, признаться, было до слез обидно за Ивана Кравца. В конце концов, рассуждал я, многим доводится уходить от своих тренеров, но это не повод для того, чтобы бить горшки. В любой ситуации должно оставаться человеком!

– Тебе, Федя, привет от Ивана. Желал удачи.

– Благодарю вас, Олег Иванович. Со мной полный порядок, – с каменным лицом отвечал Федор, пряча глаза. (И за то спасибо, значит, совесть не потеряна окончательно).

– Тебя тут прочат в конкуренты Джону. Как считаешь, не преувеличивают?

– Не вам бы задавать такие вопросы, Олег Иванович, небось, и сами спортивного хлеба с солью вкусили. Поживем увидим, пока тренируюсь нормально, Вадим Гаврилович доволен.

Выглядел Федор прекрасно, что и говорить: широко развернутые плечи, мощные, накачанные, как у штангиста, руки с красивыми длинными пальцами, бедра, буквально налитые силой. Только вот в лице его, нет – в выражении лица – в плохо скрываемой нервозности, что ли, в этих глазах, так упорно не желающих сталкиваться прямо – зрачок в зрачок с моими, в жестких складках в уголках крупного, с рельефно очерченными пухлыми губами рта крылось что-то неприятное, непривычное, прежде отсутствовавшее у Федора. Точно Нестеренко затаил какую-то мысль и больше всего на свете боится, как бы кто-то не проник в ее небезопасную для парня суть.

«С чего бы это ему на мир зверем глядеть? – удивился я. – Слава богу, жаловаться грех: квартира в Москве, на улице Горького, рядышком с представительством Украинской ССР, в старом доме с четырехметровыми потолками, жена – не то солистка, не то восходящая „звезда“ Большого, чемпион СССР, заслуженный мастер спорта, в славе купается, но держится достойно – без разных там мелких шалостей на таможне с компьютерами да „видиками“, и в перспективе – медаль в Сеуле».

– Федя, извини за навязчивость и пойми – я не держу на тебя обиды за Ивана. Ты – мастер, ты сам должен выбирать, какой тренер тебе нужен и нужен ли вообще. Просто ты не вправе забывать, дружище, что ты для Ивана – как сын… наладь с ним отношения, он многого не потребует, ведь знаешь его – чистая душа… позвони, спроси, как живет, о себе пару слов добавь. Поверь мне, он искренне желает тебе добра!

– У нас нормальные отношения, Олег Иванович, – отрезал Федор и с внезапно прорвавшейся злостью добавил, как пощечину отвесил: – И вообще не лезьте вы куда вам не следует! Надоели мне… доброжелатели…

Нам больше не о чем было разговаривать. Я повернулся, чтобы уйти, но тут к нам подоспел Вадим Крюков, наставник Федора. Мы с ним выступали в Мехико, на Играх, почти двадцать лет назад. Дружить не дружили, но, встречаясь, разговаривали как старые товарищи, коим есть что вспомнить да и заодно обменяться мнениями о сегодняшней жизни. Крюков, оставив спорт, быстро прогрессировал по административной линии, организатор он был дельный, его пригласили в Госкомспорт, в управление легкой атлетики, где он отвечал за беговые дисциплины. Но когда несколько лет назад Вадим Крюков, сколотив группку из трех спринтеров-мужчин и двух девушек, бегавших короткие дистанции, переметнулся на тренерскую работу, его шаг многих озадачил – начинать новую карьеру, когда тебе под сорок, согласитесь, не каждый способен. Ведь и место он занимал твердое, хорошо обеспеченное, три-четыре раза в год за кордон с командами или делегациями. Но скептики быстро умолкли, когда его ребята «побежали». Правда, с девчатами Крюкову не пофартило – обе его кандидатки в сборную перестали улучшать результаты, сникли и потом вообще исчезли со спортивного горизонта. Для самого Крюкова, вернее, для его тренерской карьеры это обернулось выигрышем, потому что он смог расширить группу мужчин. А когда к нему переехал из Киева Нестеренко и спустя год улучшил рекорд страны многолетней давности, авторитет Вадима рвануло вверх. Злые языки, правда, поговаривали, что он дружен с кем-то из руководителей Комитета и потому ему повсюду во всех его делах – режим наибольшего благоприятствования. Но я с этими утверждениями не был согласен: Крюков делом доказал, что тренер он стоящий.

– Привет, Олег Иванович! – еще издали, явно желая задержать меня, громко воскликнул Крюков.

Мы поздоровались.

– Ну что, поговорили? – Он быстро, оценивающе взглянул на Федора – без улыбки, строго, пытливо, потом – улыбаясь, впился в мои глаза, в его взоре я увидел немой вопрос-обеспокоенность. – О чем вы тут?

– Нормально, – как ни в чем не бывало, пожалуй, даже с облегчением ответил Нестеренко. – Ведь Олег Иванович меня, можно сказать, с пеленок знает, а с Кравцом вообще друзья.

– Как там Иван? – поинтересовался Крюков. – Камень за пазухой на меня не держит? Чудак-человек, ведь всегда нужно знать свой предел в спорте. А

Федя… Федя уже был ему не по зубам.

– Ну, зачем же так! – Федор смолчал, проглотив эту подлянку, а я не стерпел. – Еще неизвестно, как пошли бы дела у Федора – планы у них с Иваном Дмитриевичем были большие и, кстати, стали воплощаться в жизнь…

– Олег, – Крюков перешел на ты – явный признак попытки расположить к себе, расслабить собеседника, – это мираж. Повторяю, у каждого есть свой предел. Вот ты, скажем, Юлианом Семеновым не станешь же, хотя знаю, пишешь бойко, читал, нравится. Так и в спорте, в тренерской работе! У каждого свой круг.

– Ладно, – я решил закончить бесцельный разговор, что хотел – сказал, что говорить не нужно – не стану говорить, – Федя на меня не в обиде, ты не думай, что мы тут что не поделили из прошлого. Буду за вас болеть и, ежели все будет о'кей, напишу от души… хотя ты прав, Юлиан Семенов из меня никогда не выйдет. По одной простой причине: мне не импонирует он как писатель.

– Вот уж и обиделся! Я ведь просто хотел как можно доходчивее свою мысль донести. А что касается Юлиана, так твои писания мне больше по душе, потому что о нашем, спортивном, мире. – И к Феде: – Давай, собирайся, массажист ждет, витамины приготовлены. Я сейчас приду.

Когда Федор скрылся в проходе, Крюков, как ни в чем ни бывало, ласково обнял меня за плечи и сказал, тепло дыша в лицо:

– У Федора сейчас нервишки играют – еще бы! Ведь на одну доску с самим Джоном Бенсоном ставят, выше Карла – ты понимаешь, что это такое?!

– Он действительно готов?

– Только не для печати, хорошо? Ведь мы, спортсмены, суеверны. После Сеула – пожалуйста, пиши что хочешь, вспоминай и интерпретируй наши с тобой разговоры как пожелаешь. А сейчас скажу, но ты нигде не упомянешь об этом, да? Федя может зацепить мировой. Ми-ро-вой! Но даже ему я не говорю, чтоб не перегорел. Здесь он скорее всего финиширует третьим, но разрыв будет в сотых. А мне ничего другого и не нужно. Не нужно, чтоб Федя победил Джона или Карла! Ни в коем случае! Сеул, там это и случится, поглядишь, дружище…

– Ни пуха ни пера!

– К черту!

Расстались, казалось, по-доброму, а на душе у меня – камень.

Время приближалось к пяти, и я отправился искать Сержа. Но он сам наткнулся на меня.

– Пора ехать! Час пик, как бы не опоздать. – В голосе его прорвалось беспокойство. У меня самого сердечко стучало, как перед стартом, и напрасно я хотел списать это на разговор с Федором да Крюковым: пока мы беседовали, а скорее – пикировались всерьез, мысли мои были там, у Тюркеншанцпарк.

– Я готов. Только забежим в пресс-бар, по чашечке кофе хлебнем.

– Ну разве что – по кофе.