ПОЭЗИЯ КАМНЯ: ТРОПАМИ ПОТАЕННОГО СТАМБУЛА

– в XIX веке, вскоре после того, как Греция получила независимость, английский поэт Эдвард Лир обнаружил, что турецкий приграничный город Ларисса кишит аистами, желавшими эмигрировать в Османскую империю, поскольку греки на них охотились;

– вблизи константинопольского Ипподрома было специальное место, где птиц выпускали из клеток на волю;

– некий житель Сиваса учредил в своем городе благотворительный фонд, единственной задачей которого было кормить птиц, когда выпадает обильный снег.

Все это касается взаимоотношений животных с обычными людьми. Про святых – суфиев – и говорить не приходится. С ними разговаривают даже лягушки, а крокодил со слезами на глазах уступает свою добычу. Если вдруг звери прекращали беседовать со святым и игнорировали его, то он это воспринимал как свидетельство очень серьезного просчета, тупик в поиске духовного пути. И прибегал как минимум к покаянию, а то и более радикальным мерам.

Благотворительность

Вплоть до XVII века западные путешественники часто отмечали такую странность как полное отсутствие нищих в Империи. В дальнейшем они появились, но всегда оставались добропорядочными людьми и даже создали собственный цех, дабы сохранить свое место в обществе. В XIX веке Элиот вспоминал безногого нищего, обитавшего в Тарабье на берегу Босфора: он приветствовал прохожих элегантным поклоном и «с достоинством принимал подаяние, которое ему, благодаря его убедительным речам, всегда подавали в избытке». Говорили, что он скопил немалое богатство. Осенью, когда дипломаты покинули Тарабью, он тоже уехал, взяв билет первого класса до Митилены, чтобы провести там зиму с одиннадцатью своими слепыми сестрами.

Сегодня мы пребываем в уверенности, будто гражданское общество – плод демократии, а все остальные формы государственного устройства исключают его, оставляя место одной лишь тирании. Но это далеко не так. Гражданское общество Османской империи было весьма влиятельным, и составляющие его братства, цеха, тайные религиозные организации и торговые партнерства постепенно сплелись в сеть взаимной помощи и поддержки. Важную роль играли милленаристские настроения, подготовка к концу времен и последующему раю на Земле, который ожидался в самом ближайшем будущем.

О солидности экономической базы гражданского общества говорит хотя бы тот факт, что почти треть земель огромной империи не подлежали налогообложению, будучи собственностью благотворительных фондов – вакфов. Это, видимо, мировой рекорд. «Благотворительность, – сказал поэт Джами[8 - Джами – великий персидский поэт и суфий XV в. Жил на территории совр. Афганистана.], – подобна мускусу, который можно найти, даже если он спрятан, ибо его выдает аромат благодарности».

*** *** ***

Милосердие благотворительности, однако, не отменяло жестокость времени. Подобно европейцам, Восток во времена расцвета Империи не знал полутонов.

Так Селим I был грозой «красноголовых», – шиитов Восточной Анатолии, – и истреблял их тысячами. А как иначе, если они носили красные тюрбаны и считались угрозой для государства. Один паша, прозванный Мясником, уничтожал еретиков всюду, где встречал, прямо на месте, без всяких судов. В напряженнейшем 1526 году, когда после битвы при Мохаче наконец удалось сломить сопротивление Венгрии, султан Сулейман тоскливо запишет в своем дневнике: «Проливной дождь. Казнено две тысячи пленных». Опять скучно. Хорошо хоть пленные под рукой были, а то и вовсе хоть волком вой с тоски.

В битве, писал Критовул, османские воины «безжалостно рубят врага на куски, атакуют и защищаются, наносят и получают раны, убивают и умирают, кричат, изрыгают богохульства, едва ли понимая, что происходит вокруг и что они делают, словно безумцы».

Но неистовство боя, бескомпромиссность схватки проходили, сменяясь обыденностью жизни, И солдаты моментально становились безобиднейшими людьми, к тому же весьма уживчивыми.

Характерным проявлением милосердия служит отношении турок к воде. Вода в исламе считается даром Аллаха. Поэтому важно, чтобы ни люди, ни животные не испытывали в ней недостатка. Отсюда такое изобилие ее источников от роскошных фонтанов по всей Империи до маленьких плошек для собак и кошек. А в камнях до сих пор долбят лунки, чтобы в них скапливалась вода для птиц. При строительстве фонтана необходимо было, однако, соблюдать правило: не вырезать на нем свое имя. Ибо как гласит известная поговорка: «Делая добро, бросай его в море, но так, чтобы и рыбы того не видели. Тогда Аллах благословит тебя».

Как султаны с народом сближались

Удивительно, но божественное могущество, трансцендентная власть, воплощенная в султане, окруженном тишиной тайны и величия, время от времени прерывалась самым странным и неподобающим образом: султан отправлялся «в народ». Преимущественно ночью. Инкогнито. Причем это были не выходки одинокого эксцентрика, а настоящая традиция.

Мехмед Завоеватель, бродивший по базару и готовый убить любого, кто узнает его; Сулейман Великолепный в форме кавалериста-сипаха, Мехмед IV в лохмотьях дервиша… Последнего как-то настолько потряс интеллект случайного собеседника, простого пекаря, что уже на следующее утро хлебопек стал великим визирем. А Селим I и вовсе возвысил местного алкаша, уверенно показавшего ему дорогу в рай, проходящую, разумеется, через горлышко бутылки. Его превзошел Мурад IV, подружившийся с неким Бекри Мустафой, которого впервые увидел на рынке «валяющимся в грязи и мертвецки пьяным». Новый «кореш» обучил его «искусству бухать». Султан так втянулся в это дело, что выпустил беспрецедентный в истории исламского мира указ, легализовавший продажу и употребление алкоголя даже для мусульман. Одновременно он запретил кофейни и табак.

Как свидетельствуют очевидцы, когда Мустафа помер от алкоголизма, горе султана не знало предела, и он впал в запой. «После его смерти султан приказал всему двору облачиться в траур, и похоронил его тело с большой пышностью у кабачка. После его кончины султан объявил, что он никогда больше не познает веселья, и всякий раз, когда имя Мустафы упоминалось в его присутствии, на глазах у него показывались слезы и он глубоко вздыхал». Закончилось алкогольное раздолье предсказуемо печально: поймав «белочку», Мурад «словно безумец, бегал по улицам босой, в одной рубахе, и убивал любого, кто попадался ему на пути. Часто, стоя у окна, он стрелял из лука в случайных прохожих».

Звуки Константинополя

Константинополь всегда был переполнен самыми разными звуками. Вой собак, хлопанье крыльев птиц, голоса спорщиков, предупреждающие крики носильщиков, звон монет на рынке, бульканье кофейника на базаре, песня лютни, вопли неотесанного мужлана, извинения христианина. Плевки верблюдов, хлопанье влажной рыбы в корзине, стук деревянных башмаков, пение обедни, звон анатолийских цимбал, марши военных оркестров, вопли сумасшедшего. Крики уличных торговцев, разносчиков овощей и фруктов, медников и водоносов. Утренние возгласы продавцов молока и йогуртов.

Мелодичное позвякивание металлических кружек продавца шербета. Бидон с напитком носили за спиной, наливая через длинную тонкую трубку, спускавшуюся через плечо. «Дестур» – «осторожно», – предупреждали о своем приближении носильщики, согнувшиеся под тяжеленным грузом. На перекрестках слышались зычные голоса глашатаев.

И, конечно же, повсюду с высоких минаретов неслись призывы к молитве. Даже петухи, как отмечали наблюдатели, не кричат здесь традиционное «кукареку», а подражают голосу муэдзина с долгим понижением интонации. Что вполне реально, если принять во внимание удивительные способности этих птиц, о которых говорит с другого конца континента выдающийся китайский чань-буддист ХХ века Сюй Юнь. Как-то в монастыре он пристыдил задиристого петуха, провел с ним ряд душеспасительных бесед. Через некоторое время птица перестала бессмысленно кукарекать, а стала важно вышагивать, то и дело покрикивая «Фо, Фо, Фо» («Будда» по-китайски). Т.е., выходит, петухи подстраиваются под религиозно-культурные особенности данной местности.

Как подмечали наблюдательные гости турецкой столицы, даже воздух Константинополя был настолько напоен жизнью, что если подбросить кусок съестного, шансы на то, что он вернется на землю, не превышали одного к десяти.

Империя, скромная и праздничная

Как мы уже отмечали, империя постоянно воевала. Причем, в большинстве случаев, успешно. А значит, были великие победы, герои, полководцы… Парадокс в том, что в их честь не воздвигли ни одного памятника. Пусть ислам запрещает человеческие изображения, но нет ни обелисков, ни триумфальных арок, никаких следов воспевания победной поступи страны, превознесения своего величия. За века. Совершенно ничего. Может быть, поэтому сегодня для нас эта империя кажется эфемерной и почти нереальной.

Пример такой скромности подали ее основатели, Осман и Орхан. Они пировали вместе со своими боевыми товарищами, лично следили за подкованностью скакунов, а одевались так, что иностранцу, попавшему на похороны матери Мурада II, пришлось интересоваться у соседей, – кто же в толпе присутствующих султан?

Но скромность вовсе не означала, что османам был чужд разгул праздничного веселья. Когда отмечался какой-нибудь военный успех, базары порой не закрывались на ночь целую неделю. Да и после окончания дневного поста в Рамазан, весь город бурно веселился. Катались на качелях-лодочках, украшенных листьями, цветами, гирляндами и мишурой. Под музыку и перезвон колокольчиков. Возводили праздничные арки, устраивали борцовские поединки, стреляли на дальность из лука, метали копья. Размах празднеств иногда принимал просто эпические масштабы. Так, в 1638 г. перед султаном Мурадом IV торжественно прошли представители семисот тридцати пяти константинопольских цехов:

«Все они проезжают на повозках или идут пешком, держа в руках инструменты, присущие их ремеслу, и с великим шумом выполняя свою работу. Плотники сколачивают деревянные дома, каменщики возводят стены, лесорубы несут бревна, а пильщики пилят их, меловщики вырезают куски мела и белят свои лица, показывая тысячи трюков… Проходят пекари, занимаясь своим ремеслом; некоторые из них пекут и сразу бросают зрителям маленькие буханки. Кроме того, они испекли специально для этой процессии огромные караваи размером с купол бани, посыпанные кунжутом и фенхелем, – их везут на повозках, которые тянут по семьдесят – восемьдесят пар волов… Все эти ремесленники проходят перед султаном, показывая свое мастерство и исполняя множество трюков, которые невозможно описать, а следом идут их шейхи, сопровождаемые юношами, которые играют восьмитактную турецкую музыку.

Цеха проходят один за другим, забрасывая зрителей дарами: тамариндами и амброй, конфетами и мелкой рыбешкой; проходят и могильщики с лопатами и мотыгами в руках, интересуясь у зрителей, на каком кладбище вырыть им могилы». В процессии участвовали даже воры, нищие и сумасшедшие. За ними – строго по иерархии – следовали владельцы таверн в масках и далее – евреи, тоже в масках. Однако же «в роскошных одеждах, украшенных драгоценными камнями. Они несут хрустальные и фарфоровые сосуды, из которых наливают зрителям шербет».

Империя времени упадка

После блестящего века Сулеймана Великолепного все пошло под откос. Султаны резко разлюбили войну. 30 лет ни один из них и носа не казал на поле боя. Когда новый правитель Мехмед III решил возобновить традицию, его отговаривали всем двором. Не помогло. Тогда его мать уговорила девушку необычайной красоты, в которую султан был страстно влюблен, попросить о том же. Увы, любовь внезапно обратилась в ярость, и красавица осталась лежать в благоухающем саду с кинжалом в груди. Султан все же пошел на войну, но лишь, чтобы лично лицезреть, как в Венгрии войска принца Евгения в клочья разрывают его некогда непобедимую армию.

Этого оказалось достаточно, и в последующие годы правления султан предавался праздной жизни. Его преемник был еще более миролюбивым. Он как-то поразил диван предложением перенести войну на следующий год, мол, уже поздно, да и дорого. Такое попрание высших традиционных ценностей было просто невероятно. Казалось, сейчас небеса рухнут на землю. Вельможи потеряли дар речи. Перенести войну!!! Это просто неслыханно. А султан преспокойно погрузился в удовольствия гарема, куда сводница-еврейка Эстер Кира поставляла толстых негритянок. Правда, все же не таких выдающихся, как у Ибрагима Безумного, в гареме которого была настоящая звезда, – армянка Шивекар-султан, весившая полтора центнера!

Парадокс: первые десять султанов от Осман-бея до Сулеймана были воинами, всю жизнь проводившими в сражениях. Средний срок правления – 27 лет. Следующая десятка поле боя в большинстве случаев видела только на картинках, но правила в среднем вдвое меньше – 12 лет. Каждый второй был свергнут, а двое – убиты. Прозвища монархов говорят сами за себя – Безумный, Пьяница и пр.

Раньше принцев нещадно убивали, поскольку в Империи отсутствовал принцип первородства, и на власть могли претендовать все. Так что, для поддержания внутренней стабильности в стране, приходилось устраивать настоящую резню. Точнее, удушение шелковым шнурком, ибо пролитие крови принцев было запрещено. В «Своде законов Османской династии», это страшное правило формулировалось так: «После того как Аллах дарует одному из моих сыновей султанат, следует ради сохранения порядка в падишахстве умертвить его братьев. Большинство улемов объявили это допустимым. Соответственно надо и действовать».

Братьев больше не убивали, а вместо этого стали держать в маленьких комнатках (т.н. клетках) на случай, если место султана станет вакантным. Такое решение было одинаково плохим как с точки зрения управления государством, так и по гуманистическим соображениям. Быструю смерть заменили медленным схождением с ума. В результате псих на троне стал нормой. Еще бы: Осман III прожил в Клетке, среди бесплодных женщин и глухонемых, пятьдесят лет, Селим III, – пятнадцать, Сулейман II – тридцать девять. Помимо явных психических отклонений, у них была нарушена речь, сознание стало мерцающим, а из всех желаний доминировало одно, – вернуться обратно в свою клетку. Этой просьбой новоиспеченные султаны постоянно донимали придворных.

Обстановку во дворце, царившую во время упадка и последующего распада государства, можно представить хотя бы по следующим фактам. Селим III в 1807 году был убит начальником собственной стражи. Абдул-Азиза свергли в 1876-м, несколько дней спустя он перерезал себе вены ножницами. Спустя 8 лет, в том же самом дворце, его преемник, несчастный Мурад V, был официально объявлен мертвым. Ему предстоит прожить покойником еще 20 долгих лет. Его брат, султан Абдул-Хамид II покинул проклятое место, и перебрался во дворец Йылдыз. Не помогло. Мучимый ночными кошмарами, он никогда не расставался с револьвером и пил кофе в обычном кафе, специально построенном во дворце, только вместо посетителей сидели его охранники. Самодержавный властелин годами мечтал об одном: выйти, как обычный, заурядный турок на улицу, купить газету, сесть за столик в кафе. Но такое удовольствие ему было недоступно, и приходилось играть в реконструкцию своей фантазии. За ограду дворца он выходил крайне редко, и даже «султанскую» мечеть построили сразу за воротами.

Занимать высшие посты в Империи всегда было опасно, а стало – смертельно. Великие визири не расставались с завещаниями, которые носили за пазухой. Появилось даже проклятие: «Чтоб тебе быть визирем султана». Шансы высшего чиновника на выживание оценивались один к десяти, – меньше, чем у солдата в самом кровавом сражении.

Новые дворцы лишь «переняли эстафету» от Топкапы. В нем испокон веку разворачивались страшные сцены. Так, в 1651 году валиде Кёсем было уже 80. Мать двух султанов и величайшая мастерица дворцовых интриг, прежде всегда выходившая победительницей из схваток с врагами, ослабла. Расплата не заставила себя долго ждать. Ее нашли в личных покоях, под грудой одеял. Сорвали все украшения, разорвали одежду, стали душить, долго, страшно, неумело и мучительно. Потом вернулись, чтобы добить… Ужасная весть мигом облетела дворец, и все как будто сошли с ума. Придворные тут же забыли турецкий язык, на котором говорили десятки лет, и покои огласились дикими воплями на албанском, грузинском, боснийском, итальянском и еще множестве неведомых языков. С придворных слетел тонкий лоск культуры, и они моментально вернулись к истокам детства своего и человечества, к первобытным инстинктам. Все кричали, и никто не понимал другого, да и не старался понять. Беспомощность ужаса, как предвестие краха.

*** *** ***

Признаки и призраки распада Империи являлись в самых разных, как сейчас говорят, «кейсах». Подчас весьма диковинных. Вот, например, одна из самых могущественных семей Кёпрюлю. Династия воинов и государственных деятелей. Некогда прославленных. Увы, их потомки стали полной противоположностью. Взять хотя бы Нумана Кёпрюлю, которого изводила муха, сидевшая, как ему казалось, на кончике его носа. Целыми днями он боролся с ней, пытаясь прогнать. Но назойливое насекомое улетало и вновь возвращалось. Страшная напасть. На избавление от нее были мобилизованы все врачи Константинополя. Тщетно. Тогда призвали французского врача Ле Дюку, который пошел на хитрость. Он авторитетно заявил, что муха есть, и весьма зловредная. Потом дал выпить каких-то микстур, «а затем аккуратно провел по носу пациента ножом, словно бы срезая насекомое, после чего продемонстрировал мертвую муху, которую заблаговременно припрятал в руке. Нуман-паша немедленно признал ее, видимо, за время борьбы запомнив насекомое в лицо. Он закричал, что это действительно та самая мучительница, и внезапно исцелился».

И еще о мухах и упадке. Человек, посланный в Иерусалим, чтобы расследовать странное поведение тамошнего муфтия, которого изводил собачий лай и жужжание насекомых, с изумлением обнаружил, что муфтий вовсе не одинок, и тут «весь город занят ловлей мух, коих нанизывают на длинные нитки, дабы проще было подсчитать».

*** *** ***

Надвигался век прогресса. Империя ему сопротивлялась, все боле погружаясь в болото провинциальности и запустения. Предложить альтернативу новой цивилизации она не смогла, как, впрочем, и никто другой по сей день. Увы, не всегда на смену устаревшему и «плохому» шло новое и «хорошее». Приведем высказывание англичанина Огастеса Слейда: «До сих пор османец не платил правительству ничего, кроме скромного земельного налога, хотя порой и сталкивался с вымогательством, которое можно уподобить налогу на имущество. Он не платил десятину, поскольку исламское духовенство жило на доходы от вакфов. Он ездил, куда хотел без паспорта, не имея дела ни с таможенными чиновниками, ни с полицией. Его жилище было неприкосновенно. У него не отнимали сыновей, чтобы забрать их в армию, пока не начиналась война. Его честолюбие не было ограничено ни происхождением, ни материальным положением: начав с самых низов, он мог дослужиться до звания паши, а если умел читать – то до должности великого визиря. Его способности открывали ему дорогу на высшие этажи власти. Разве не эти самые преимущества так ценимы свободными нациями?».

Наступил ХХ век. Вместе с ним пришло поражение в Первой мировой, распад Империи, потеря большей части земель, оккупация ряда территорий, в том числе Константинополя, отречение султана, появление русской армии на Босфоре, только вовсе не в ореоле славы, страшные межнациональные столкновения, трагедии, равных которым Империя не знала за всю свою многовековую историю, и в конце концов печаль серой неопределенности, с которой богатый Стамбул смотрит в общее будущее заблудившейся цивилизации.

Глава 5. Гений места: Стамбул и его составные части

Стамбул состоит из 39 округов, которые подразделяются на районы, делящиеся, в свою очередь, на кварталы. Последних насчитывается более тысячи. Бывает, их названия повторяются, да и в целом многослойная топонимика города уходит в глубь веков и весьма запутанна. Ниже мы приведем краткие описания наиболее богатых событиями и достопримечательностями округов.

Стамбул, центр города

Ускюдар

По преданию, сын Агамемнона и Хрисеиды, пленницы из Трои, Хрис, бежал от гнева своей мачехи Клитемнестры. Он отправился искать сводную сестру Ифигению, которая спасалась от гнева их общего папы. Родитель был зол и настойчив, а потому она в поисках убежища добежала аж до Крыма, где устроилась жрицей в храме Артемиды. Все бы ничего, но обязанности жрицы ей пришлось совмещать с киллерством. Она убивала странников[9 - Этот обычай переживет века. О кровавом культе Скифской Дианы – Артемиды Таврической, – в храме которой «тавроскифы» приносили в жертву чужеземцев, писали многие историки, вплоть до средневековья.]. К счастью, Хрис так и не узнал этого, поскольку подхватил лихорадку и умер на берегах Босфора. Славя чистоту братской любви, греки назвали поселение, где он скончался, Хрисополем (ныне Ускюдар). Начиная с афинского полководца Алкивиада (500 г. до н.э.), а также при персах и других завоевателях оно играло важную роль в жизни всей округи, поскольку здесь находилась таможня, и собирали дань с кораблей.

В 324 г. в окрестностях Хрисополя император Константин разгромил войска претендента на престол Лициния, убив до 25 тысяч человек, в основном, наемников-готов. После чего стал правителем и Востока, и Запада империи. Позже район переименован в Скутари, а в дальнейшем – в Ускюдар.