Рассказы

Я открыл вино, наполнил бокал и обнаружил, что девицы за столом уже нет. Обведя глазами зал, я обомлел. Зайка сидела на коленках у здоровенного полупьяного детины в двух столах от нашего.

– Он хороший, – уверенно сообщила мне Зайка, когда я подошел к месту трагедии.

Затем, распялив влажный ротик, она смачно чмокнула мужика в лоб.

– Зайка! – взревел я учительским голосом, перекрывая звуки оркестра. – А ну-ка марш на место! Я все маме расскажу!

На миг ее глаза приобрели осмысленность. В них блеснуло послушание. Но хмель все же взял свое. Взгляд Зайки вновь затуманился, а сама она, обхватив мужика за бычью шею, дурным голосом затянула частушку с весьма двусмысленным содержанием:

– Инсталлировал милок в мою мышку драйверок…

Когда я представил, что будет, если ее девичьи фантазии реализуются прямо сегодня ночью и при моем прямом попустительстве, мне стало нехорошо. Мужик только довольно ухмыльнулся и по-хозяйски похлопал Зайку по худенькой спине.

Позвать охрану? Да нас и самих, даже без финнов, было четверо. Плюс три шофера в машинах… С дядькой мы бы справились. Но Зайка обвилась вокруг его шеи, как неоперабельная опухоль. Не заручившись согласием мужика, вернуть ее в лоно морали без косметического ущерба было практически невозможно. Поэтому я начал переговоры.

– Мне бы девушку, – попросил я ласково.

– Братан, не переживай, – осклабился детина. – Все путем. Я снимаю ее на всю ночь.

Он протянул мне несколько купюр. Я пустился в долгие объяснения насчет того, что родители выдали мне ее до двух ночи в свеженьком белье и ненадеванной юбочке. И что меня не поймут, если я приду и скажу ее маме, что сдал дочку на всю ночь какому-то мужику в ресторане. Подождите, мол, маменька, до утра, а пока вот вам деньги за нее – ваша доля…

– Братан, – сказал мужик (он был весьма нетрезв, но держался достойно), – я понимаю весь прикол. Но и ты пойми меня. Где я сейчас возьму здесь бабу? Не даешь эту – ищи замену…

– Ты только никуда не уходи, – выдавил я и затравленно оглянулся по сторонам.

Обычно в этом ресторане полно девиц не очень тяжелого поведения. Но в тот вечер, как назло, я не увидел ни одной. Оркестр смолк. Семейные пары чинно скрежетали ножами по тарелкам. Зал напоминал пасхальную трапезу мормонов. Единственным светлым пятном, буйством красок и эмоций в рембрандтовском стиле был мужик с вверенной мне Зайкой на коленях.

Я бросился вниз и заметался по холлу.

– Туалет там, – показали охранники.

– Э, ребята, мне бы… как бы… девочки у вас где? – завопил я.

– Эка, брат, тебя прихватило, – посочувствовал один из парней.

– Он сейчас возьмет ее тело, а ее мамаша – мою душу, – застонал я.

Я набрал номер приятеля. Он держал клуб знакомств – так, кажется, это сейчас называется. Хороший семьянин, как многие сутенеры, он уже спал. Я впопыхах объяснил ему ситуацию и попросил распорядиться. Получив адрес, я выскочил на улицу, шмыгнул в нашу машину и сказал водителю, куда ехать.

– Так там же это, как бы сказать… – удивился шофер.

– Вот это «Как-Бы-Сказать» мне и нужно! – огрызнулся я. – Ты ехай, Леня, ехай!

«Мамка» после звонка шефа встретила меня с особым радушием. Я выбрал трех девиц: беленькую, черненькую и (на всякий случай, ибо о вкусах, как известно, не спорят) самую противную – и погнал их к выходу.

– Заводной чувак, – услышал я за своей спиной чей-то одобрительный шепот.

Да, наверное, обо мне в этом борделе потом ходили легенды. Представляете, среди ночи вваливается мужик, галстук на одном плече, язык на другом, торопливо хватает сразу трех девчонок и увозит.

– Господи, только бы он не ушел! – молил я всю дорогу.

Мне повезло. Детина с моей подопечной был на месте. Увидев гостинец, он сдержал слово.

– А ну пошла, малолетка! – рявкнул он, стряхнув вконец размякшую Зайку с колен.

Не помня себя от радости, я схватил ее поперек муравьиной талии, вытащил на улицу и, крепко держа за шкирку, несколько раз с размаху ткнул лицом в пушистый сугроб. Честно сказать, это было самое приятное ощущение за весь вечер. Зайке сразу полегчало.

– Братан, а теперь в морду с разворота. Чтобы знала, – посоветовали дежурившие возле ресторана извозчики.

– Ой, не искушайте, мужики, не искушайте, – застонал я.

Мы успели ровно к двум пополуночи. По дороге домой я опустил в машине стекло, и Зайка почти пришла в себя. Я сдал ее матушке из рук в руки. Дверь захлопнулась.

Я устало опустился на ступеньку. Уф… Ну вот, кажется, и все. Нет. Стоп! Забыл про мораль. Мораль во всей этой истории такова: отныне я хожу на деловые ужины только со взрослыми опытными женщинами. Матерая дама может выпить без закуски бутылку водки и даже не крякнет. В этом ее очарование. Я бы даже сказал – шарм.

КУХАРКА ПОНЕВОЛЕ

При звуке шагов в коридоре Таня вздрагивает и напрягается всем телом, как будто ожидая окрика.

– Три года прошло, как нет старухи, а мне все чудятся ее шаги: топ, топ, топ… – испуганно шепчет она, зябко поеживаясь. – Сейчас опять учить будет. Уму-разуму. Ох…

Таня приехала в Мурманск с Алтая совсем еще девчонкой. От безвременно ушедшей в мир иной тетки досталась ей комната в коммуналке. Жутковатая, мрачная, узкая, как пенал, убого меблированная, с высоким потолком, зрительно еще более уменьшавшим ее квадратуру, окном выходила она в темный проулок, аккурат на глухую стену соседнего здания.

Во второй комнате жила старуха. Впрочем, о ней чуть позже…

Беспросветный мрак заполярного декабря и упорное нежелание организма привыкать к смене часовых поясов усугубляли ситуацию. Из заваленного снегом, синего от морозов города хотелось бежать без оглядки. Но в родном Бийске Таню ждали не менее убогое жилище да мать-пьяница с очередным сожителем-драчуном. Поэтому она осталась. Устроилась рыбообработчицей. От постоянной сырости ныли суставы, но платили на комбинате прилично. Девушка купила телевизор и закрыла безнадежный вид из окна цветным турецким тюлем.

Относительное благополучие, однако, длилось недолго. Вскоре ветер перемен мощным порывом сдул рыбу с причалов. Комбинат стал, начались увольнения. Чехарда рабочих мест – уборщица в душной коммунальной конторе, курьер, гардеробщица, секретарша – не имела решительно никакого смысла. На более чем скудное жалованье выжить было невозможно.

– Нужно тебе мужа искать, – решительно заявила подружка Люська.

Поиски начали в ресторанах. Но в веренице случайных знакомых единственный и неповторимый, готовый отвести в загс, никак не находился. Впрочем, мужская благодарность позволила перевести дух и забыть о безденежье. Потом в обиходе появилось модное слово «спонсор». Работу со спонсорами Таня вскоре поставила на поток…

– Гулящая, – как-то на кухне старуха дала ей односложную, но емкую характеристику. – Я всегда честно работала, детей растила. Трудно было, но выдержала. А ты чем занимаешься? Смотреть противно… Тьфу!

Старуха была высокой, костистой, грузной, разбитой жизнью. Она тяжело шаркала по квартире больными ногами в растоптанных, сорок немыслимого размера тапках.

– Топ, топ, топ, – опять ежится Таня. – Носки у нее еще были такие кудлатые, из козьего пуха, что ли. Пилила меня и пилила. Но все по делу. Ты, говорит, куришь у себя в комнате, а ко мне дым лезет. Отвела меня в свою конуру – и точно, вонища у нее от табака стояла, как в курилке. Пришлось мне ходить травиться на лестничную клетку… А еще, помню, встретила ее в коридоре – она как раз из магазина тащилась, – смотрю, у нее из авоськи горлышко водочной бутылки торчит. Праздник, говорю, у вас намечается, что ли? Ух, как она взорвалась: это тебе, заорала, все пьянки-гулянки, а я компрессы ставлю на больные ноги! Я так напугалась. В общем, правильная была бабка, строгая. Но, честно сказать, меня это так достало…

Таня пыталась решить квартирный вопрос. На их «сталинку» находились желающие. Предлагали разъезд, даже в две однокомнатные. Правда, на окраинах. Старуха вроде была не против. Но ни на один из предложенных вариантов не соглашалась, всякий раз под тем или иным предлогом отказываясь. То этаж высокий, то район не устраивает, то квартира не нравится. Словно пупами приросли две женщины к той чертовой коммунальной кухне. И Таня смирилась.

Как-то весной старуха занемогла. Неделю не выходила из дома, все кряхтела, охала у себя в комнате. И только изредка в коридоре слышались ее грузные шаги: топ, топ, топ. Потом и они смолкли.

– Смотрю, она уже дня два ничего не готовит на кухне и не ест, – всплескивает руками Таня. – Я – к ней. Постучалась, зашла. Что, говорю, бабушка, помочь вам чем? Может, скорую вызвать? А она: «Зачем скорую?» Помираю, говорит, кончаюсь. Мне так ее жалко стало. Дай, думаю, хоть порадую ее чем-нибудь напоследок. Сварила ей лапшичку с курочкой, котлеток домашних нажарила. Дело вечером было. Отнесла, она покушала. Потом тишина. Всю ночь. Как ни прислушивалась – ни звука из ее комнаты. А заходить мне страшно было. Ну, думаю, отошла. Даже всплакнула. И покурила заодно в комнате. Теперь, решила, можно. А под утро слышу: топ, топ, топ. Выглянула в коридор, а она: «Что морду высунула? Полегчало мне!» И топ, топ, топ на кухню…

Подобное повторялось неоднократно. Большей частью за неделю-полторы перед тем, как почтальон разносил в их районе пенсию. (Последний факт Таня отметила чисто машинально.) Каждый раз все развивалось по одному и тому же сценарию. Старуха твердо обещала отдать богу душу, всегда назначала конкретный, не допускавший двойных толкований срок («до утра не доживу», «к вечеру съеду отсюда навсегда»), ложилась на кровать, складывала на груди руки, напутствовала молодую свою соседку прощальным: «Шалашовка!» – и гнала ее прочь из комнаты.

Таня плакала навзрыд, напряженно прислушивалась к звукам за стенкой, потом неслась на кухню и, утирая слезы локтем, готовила старухе последний обед. И паровые котлетки (куриная лапшичка, отбивные, фаршированные перцы, голубцы, вареники с творогом) всякий раз помогали. Топ, топ, топ слышалось наутро в коридоре.