Первоклашка
Глава 2
…Сползающее одеяло, наконец, окончательно упало на пол. Захар очень резко вздёрнулся, сильно ударившись коленом о боковую спинку дивана, и проснулся от жгучей боли в коленном суставе. Выругавшись, он начал интенсивно тереть пострадавшее место левой рукой и попытался повернуться на бок. Тут его ждал новый сюрприз: он вдруг понял, что у него… нет правой руки! Он, в самом деле, попытался ею пошевелить, но не чувствовал никаких движений! Ужас холодком пробежал по спине и расположился где-то «под ложечкой». Левой рукой Захар судорожно щупал то место, где, по нормальным меркам, должна располагаться правая. Руки действительно не было! Он быстрыми шлепками дошёл до правого плеча и вдруг нащупал привычную твердость мышц и сустава. Ничего не понимая, слегка потянул за плечо. Правая рука, совершенно лишённая чувствительности, будто после хорошей анестезии, безжизненно шлёпнулась на диван рядом с туловищем. Захар выругался ещё громче, и, забыв о колене, начал растирать затёкшую от неудобной позы руку. Тотчас тысячи иголок будто бы вонзились в «оживающую» плоть, доставляя хозяину мучительные ощущения. Захар, с гримасой страдания на лице, замычал. Встал он с огромным трудом. Ощущения в теле были такие, будто Захар всю ночь разгружал вагон с кирпичами, а потом его ещё долго били палками за то, что кирпич оказался краденым. Испытывая непреодолимую слабость, тошноту и дрожь во всех органах, Захар доплёлся до ванной, выдавил на палец немного зубной пасты из смятого тюбика, втёр в дёсны и прополоскал рот. Отплевавшись, и облив голову и шею холодной водой прямо под краном, он вернулся в комнату, потряс за плечо всё ещё спящего товарища, и громко спросил: «Миха, я домой. Дверь будешь закрывать?» Михаил, едва приоткрыв отёкшие непонимающие глаза, что- то буркнул в ответ и, повернувшись на другой бок, снова уснул.
Захар, выйдя из подъезда, с удовольствием втянул в лёгкие прохладный городской воздух. Он медленно поплёлся по двору через пустые песочницы, мимо разноцветных ка- челей и скамеечек, к ближайшей улице. На душе, как и в теле, было мерзко. Захар уже примерно представлял себе дальнейший сценарий сегодняшнего дня. Сейчас предстоят объяснения с женой. Причём, несмотря на желание Захара всегда казаться уверенным и убедительным, оправдания его оказываются, как правило, какими-то нелепыми и малоубедительными. «Наверно, потому что я сам в них не верю», – размышлял Захар. Потом и жена, и дочь Даша будут ходить с «надутыми» лицами и не станут разговаривать с ним. Лиза подкрасится и уйдёт куда-то без объяснений. Дарья тоже вскоре соберётся, крикнет от двери: «Пап, я погулять», – и исчезнет. После этого Захар сварит себе пельменей с бульонным кубиком куриного вкуса; натрёт чесноком хороший ломоть чёрного хлеба; разбавит немного спирта, запасы которого он периодически пополняет, принося домой с работы небольшую лабораторную мензурку с надписью «огнеопасно», – и сядет обедать, оставшись наедине со своими мыслями. После обеда он пропотеет, и ему станет немного легче. Потом он уляжется отсыпаться до вечера. Потом, почти не общаясь ни с кем из домашних, уставится в телевизор, или в компьютер, если Даша его не опередит. Ну, а утром – снова на уже порядком опостылевшую однообразную работу, чтобы продолжить замкнутый круг жизни, в котором Захар пребывает не первый десяток лет…
На душе стало ещё тоскливее. Улицы были немноголюдны, несмотря на то, что электронные часы в телефоне Захара показывали десять утра. Ноги отказывались слушаться хозяина, и Захару захотелось посидеть. Он решил опохмелиться в находящейся неподалёку «Закусочной», куда заглядывал иногда по пути с работы. Потолок и стены закусочной с бумажной вывеской «У нас не курят», были примерно одинакового желтоватого цвета от едкого табачного дыма, царящего в заведении почти постоянно, несмотря на запрет. Захар взял кружку пива и маленький пакетик солёных орешков. Почти все столики в «Закусочной» были заняты такими же, как он, «страдальцами», судя по «усталым» лицам посетителей. Захар выбрал столик у окна с одиноко сидящим мужчиной средних лет. Усевшись напротив, и сделав несколько крупных глотков холодного напитка, Захар глубоко вздохнул и, откинувшись на спинку стула, задумался. Он глядел на улицу через огромное окно, странным образом обрамлённое пластиковыми рамами ровно наполовину, тогда как вторая его половина контрастировала старыми рассохшимися деревянными рамами, выкрашенными в белую краску нелепо отличающегося от пластика оттенка. Захар видел снующие по улице автомобили, замечал редких прохожих, слышал царящий в «Закусочной» неравномерный гул, то и дело прерываемый смехом, кашлем и матерной руганью посетителей. Но в то же время, он будто бы был не здесь, а в некоем абстрактном мире своих мыслей, которые с повторяющейся настойчивостью преследовали его всё чаще и чаще в последние несколько лет.
«…Господи, да что же это за наваждение? Уж не становлюсь ли я алкоголиком, как вон те, за соседним столом: один сопли по щекам размазывает, а второй над ним хохочет беззубым ртом? А вроде, молодые ещё… люди без возраста и без судьбы… Чёрт, я ведь на прошлой неделе дал себе твёрдое слово больше не пить! А тут Мишка, как тот змей-провокатор: „Пойдём, да пойдём, „по пивасику“ после работы…“ Хотя… Не Мишка тут виноват, а я сам. Ведь если бы не хотел – никуда б не пошёл с ним. А почему пошёл? Да потому что домой не хотелось возвращаться, в этот заведённый, давно осточертевший круг, где все играют какие-то придуманные самими для себя роли, делая вид, что всё благополучно, что у нас дружная семья… Какая, к чёрту, семья, если каждый давно в своём мирке живёт, просто вынужденно находясь на одной территории и говоря условные фразы для поддержания какого-то нескончаемого затянувшегося фарса… Да и мама ещё со своими советами… Что это вообще за замкнутый круг, в котором я живу? Впрочем, это и жизнью-то не назовёшь… Так, бег по очерченной кем-то местности, как у лошади на арене цирка…» Захар отхлебнул из кружки и вздохнул. В его голове вдруг сами собой стали складываться строчки:
«Если ты, как в цирке лошадь, бегаешь по кругу,
Ну, а жизнь, как дрессировщик, бьёт тебя по крупу…»
«Эх, записать бы! Вдруг новый стишок родится?» – подумал Захар. Он иногда, под настроение, «баловался» написанием стихов, но очень этого стеснялся, и потому никому не показывал, пряча блокнот со стихами под книги в нижнем ящике шкафа.
«А ведь мне уже скоро сорок! Возраст для мужика немалый. И чего я достиг? Младший научный сотрудник на должности инженера-технолога в лаборатории какого-то „задрипаного“ НИИ в русской глухомани! Зарплата такова, что не знаешь: то ли смеяться, то ли обижаться. Совмещаю ещё на „десяти“ работах, лишь бы только свести к следующей зарплате „концы с концами“. Вечно уставший, невыспавшийся и раздражённый. Неужели я именно такой жизни хотел, когда учился? Да я по молодости, честно говоря, вообще не задумывался! Окончил институт, начал работать. Даже вопросов не задавал, вроде, „как все“ работал – и всё. А если что и не нравилось – терпел. Вокруг все знакомые так и говорили: „Терпи“, – мол, – „другие вон вообще устроиться никуда не могут, а тут, вроде, ещё не самое плохое место, хоть какая-то перспектива“. Ну и какая, к чёрту, „перспектива“? Помоложе был, начальник ещё предлагал: „Давай, Захар, ты парень ответственный, трудолюбивый. Готовь материал, защитишь „кандидатскую“. А там, глядишь, мы для тебя у директора должностёнку выхлопочем, будешь зав. отделом. А, может, и „ветку“ возьмёшь в одной из научных разработок, будешь в загранкомандировки мотаться!“ Какой там! Только попытайся дома в выходные обложиться литературой, да позаниматься – начинается женский „нудёж“: „Вот чего ты в выходные время теряешь? Пошел бы с ребёнком погулял!“ Или: „Опять сидишь, а время идёт! Лоджию когда обещал застеклить? До сих пор пальцем не пошевелил!“ Какая тут, к дьяволу, „кандидатская“! А теперь уж и не предлагает никто, и желания никакого нет ни к учёбе, ни к работе этой треклятой»…
Захар ещё немного отхлебнул из кружки и как-то быстро, даже немного нервно, доел все орешки из упаковки. Ему не становилось легче ни физически, ни морально. Он бегло обвёл взглядом помещение, в котором сидел, будто бы ища какой-то поддержки и, не найдя её, вновь отвернулся к окну и погрузился в мир так беспокоящих его мыслей.
«А возьми личную жизнь? Когда женился – мне было уже 26! Помню, мать после похорон отца стала совсем суетной, постоянно на ухо гудела: „Остепенись, чего ты их всё меняешь одну за другой? „Поперёк“ ищешь? Не найдёшь! Выбери нормальную женщину, да женись! Мне уж помирать скоро, а внуками и не пахнет. Мужик ты, или не мужик? Вон, Лизка, смотри как ухаживает за тобой: и постирает придёт, и борщ сварит, ну чем не жена? Чего тебе ещё надо?“ Да ничего мне и не надо было! Ну, не чувствовал я потребности жениться! Нет ведь, дурак, послушал мать, предложил Лизавете подать заявление! Сразу после свадьбы ещё хоть какое-то чувство было, вроде. Любовью не назовёшь, так, ближе к жалости: она- то искренна, вот и неудобно обижать… На море пару раз вместе съездили… А с годами всё хуже и хуже… Дашкой когда забеременела, я ведь чувствовал, что никакой семьи у нас уже не будет, предлагал ей аборт сделать. Она – ни в какую: „Как хочешь, а я рожать буду!“ Ребёнка она и вправду хотела. Да ещё, наверное, чувствовала своей женской „чуйкой“, что отдаляюсь я от неё, удержать ребёнком хотела… Ну, на какое-то время получилось… А что сейчас? Домой меня не тянет, даже общих тем с Лизой не стало, вроде и поговорить не о чем. Пока не видимся – ещё ровно всё. А как вместе больше двух часов – обязательно „погавкаемся“! Про „супружеское ложе“ вообще молчу! Иногда рядом ложимся, она начинает гладить, а у меня – чуть не до отвращения доходит! Ну, разве это нормально? Поэтому и любовницы появляются одна за другой: я ведь будто „замену“ ищу, а она „фальшивая“, замена эта! Тянет сменить на „настоящее“, меняешь – а „настящего“ опять нет… Дашку люблю, хочется с ней по- больше времени проводить, да не получается всё: то я на работе, или „в загуле“, то она в школе, или с подружками. Да и мала ещё, под мамину „дудку“ часто поёт, не пооткровенничаешь с ней… Вот и существуем каждый в своём „мирке“: в одной квартире, вроде, а общаемся – как будто на разных планетах живем… А вокруг все поют: „Ребята, вы такая дружная семья!“ Тьфу! Противно. Сил моих нет больше так, Господи!» Захару стало вдруг жалко себя почти до слёз. Слёзы даже навернулись ему на глаза. Он смутился, огляделся: не заметил ли кто его «слабости»? И чтобы скрыть за кружкой проявляющиеся на лице «немужские» чувства, быстрыми глотками допил пиво. После чего встал и уверенно пошёл к стойке за «добавкой». Возвращаясь за свой столик, Захар заметил, что пиво в кружке его соседа остаётся практически нетронутым, хотя прошло уже достаточно большое количество времени. Для подобных заведений было огромной редкостью, чтобы кто-то смаковал купленные напитки, наслаждаясь их вкусом. Усаживаясь на стул, Захар удивлённо посмотрел на лицо сидящего напротив мужчины. Он отметил, что и лицо у мужчины как-то не подходит для такого заведения, как «Закусочная»: слишком оно благородно, что ли. И как будто Захар его где-то уже встречал… Впрочем, настроение у Захара было далеко не романтичным, к новым знакомствам и беседам никак не располагающим, и он, глотнув пива, вновь погрузился в невидимый мир своих размышлений.
«Вот никогда я себя не считал замкнутым человеком. Вроде, общительный, доброжелательный. Ну, бывает, вспыхиваю иногда, даже кулаком по столу могу… но это, вроде как, мужику так „положено“… А ведь друзей-то и нет у меня. Все, с кем общаюсь – так, коллеги, да знакомые: на шашлыки съездить, ну ещё в Новый Год и в День Рождения позвонить, поболтать… А вот когда на душе по- гано – и поделиться-то не с кем… Витёк, с которым у нас на работе столы рядом стояли; жили, что называется, локоть к локтю… клялся в верной дружбе, говорил, что для друзей не бывает времени и пространства: „звони“, мол, „хоть самой тёмной ночью!“ А как должность получил в соседнем отделе – так куда та дружба девалась? Не то что „ночью звони“, а здоровается-то так, будто стесняется, что со мной знаком. С Мишкой, правда, пооткровенничаем иногда друг другу „в жилетку“… так это тоже, скорее не дружба, а так, „пьяные мужские сопли“… Да что далеко ходить, с братьями и сёстрами который год никак собраться не можем, чтоб пообщаться, чего уж про друзей говорить! Вот и получается: жил ты Захарушка, жил, как тебя родители, да школы всякие научили: никому, вроде, зла не делал, законы не нарушал, старался не „выпячиваться“, „как все“ жить… А теперь вот спрашивается: зачем? Ради чего? Чего достиг-то ты? Чему сам, да дети-внуки твои в этой жизни порадоваться смогут? Ни человека любимого рядом, ни друзей, ни занятия по душе… и смысл так жить, „по привычке“? Не по сердцу это всё, ведь чувствую, будто не своей жизнью живу! А чем так жить – лучше вон в петлю башкой, или спиться к чёртовой матери, лишь бы не продлять каждый день жизнь эту чужеродную… Господи, ты ведь там, говорят, всех нас любишь. Почему ж именно на меня любви-то твоей не хватило? За какие грехи ты мне это всё подарил?!»
Захар отпил из кружки и глубоко вздохнул. Честно го- воря, ему хотелось громко завыть.
«Что, Захар, маешься? Плохо тебе?»
Захар даже вздрогнул от неожиданности. Ему показалось, что, несмотря на его молчаливую сосредоточенность, кто-то прокрался в мир его грёз и подслушал самые сокровенные мысли! Звук собственного имени, произнесённый чьим-то негромким, даже мягким голосом, мгновенно вернул его «на Землю». Произошло это так стремительно, что Захар даже немного растерялся: «Да сейчас уже, вроде, полегче немного…»
Он действительно немного захмелел, и только сейчас понял, что сидевший напротив мужчина с нетронутой кружкой пива давно уже внимательно его рассматривает.
«А ты откуда меня знаешь?» – Захар постепенно стал осознавать всё происходящее.
«Да ты, вроде, тут не впервой, тебя многие знают», – мужчина улыбнулся.
«А-а, ну да», – согласился Захар, – «а тебя я здесь раньше не видел, хотя лицо твоё мне знакомо. Ты у нас в НИИ работаешь? Тебя как зовут-то?» «Да я неподалёку от тебя работаю, вижу тебя постоянно. А звать меня…», – незнакомец на секунду задумался, – «зови меня Мефодий, так вернее всего будет».
«Каак?!» – Захар почти поперхнулся от смеха, – «ты что, серьёзно? Мефодий?» Он не мог сдержать улыбку: «Неужели кого-то ещё так называют? Слушай, а как же тебя в детстве родители звали? «Фодик», что ли?» – Захар развеселился, – « можно, я тебя буду звать «Фодя»?»
«Зови, если тебе так удобно», – собеседник, улыбаясь, снисходительно смотрел на Захара, как любящий отец на расшалившееся дитя. Захар допил из своей кружки, и его речь постепенно приобретала пьяную развязность. Кружка его нового знакомца так и оставалась нетронутой.
«Слушай, Фодя, а почему это ты у нас ничего не пьёшь? Пиво, небось, уже совсем остыло?» – Захар хохотнул, – «а может, водочки давай возьмём по пятнадцать капель „за знакомство“? Я угощаю!»
Собеседник сделал останавливающий жест рукой:
«Спасибо, Захар, мне ничего этого не нужно. Я и пиво-то взял так, для виду, чтоб не очень здесь выделяться».
«Простите, так какого ж… рожна Вы сюда припёрлись, господин Мефодий? Трезвенник в пивной – что во рту зуб гнилой: вроде свой, а мешает. О, рифма пошла!» – довольный своим экспромтом, Захар поднял вверх указательный палец. Мужчина же, напротив, стал абсолютно серьёзен.
«А пришёл я сюда, Захар, потому что с некоторых пор ты пошёл по ложному пути. И заходишь на этом пути довольно далеко. И теперь душа твоя страдает и просит помощи. Я знаю это, как никто другой. Пока что у тебя есть все шансы изменить свою жизнь, свою судьбу. Если сейчас ты услышишь меня и прислушаешься к моим словам – я подскажу тебе, как начать это делать. Дальше ты пойдёшь самостоятельно по предназначенному тебе пути, и у тебя всё получится так, как ты захочешь. Задумайся, Захар! Прислушайся к тому, к чему взывает твоя душа. И как только будешь готов к переменам – дай мне знать». Мефодий произнёс эти слова мягким, но уверенным голосом, глядя в глаза Захару. Вид его при этом был абсолютно спокойным. Это не было похоже ни на бред сумасшедшего, ни на воровскую вкрадчивость афериста. Напротив, от этого человека исходила какая-то непонятная Захару тёплая энергия, располагающая собеседника с первых слов и заставляющая верить в истинность всего им сказанного. Однако, подвыпивший Захар не нашёл в голове слов, способных выразить подобные ощущения, и потому отреагировал самым привычным способом: так, как он всегда отвечал на чьи-либо попытки «внедриться» в его личное пространство.
«Да пошёл ты знаешь куда?! Психолог хренов! Кто ты такой, чтоб мне указывать, как жить?! У меня таких „советчиков“ знаешь, сколько было!» – Захар перешёл на крик и матерную ругань, привлекая всё большее внимание окружающих, и пытаясь показать при этом, насколько он к этому вниманию равнодушен. Мефодий выслушал всё это с абсолютной невозмутимостью, будто ничего другого он и не ожидал, затем прежним мягким голосом добавил:
«Кстати, завязывай с алкоголем, Захар, иначе тебе не избежать многих серьёзных неприятностей».
После этого он неспешно поднялся и, не обращая внимания на распалившегося ещё больше Захара, вышел из пивной.
Глава 3
После ухода Мефодия, Захар понял, что протрезвел.
«Вот козёл, только кайф испортил», – ворчал он про себя, хотя слова, сказанные неожиданным собеседником, крепко засели у него в голове. «Интересно, что он ещё про меня знает? И вообще, кто он такой? Ведь откуда-то мне его рожа знакома! Надо будет завтра на работе о нём поспрашивать, наверняка немного в институте народу работает с таким дурацким именем… и что он там плёл про „изменить жизнь? Судьбу?“ Может, и вправду психолог какой? Вон их сколько сейчас развелось! Тогда почему он именно ко мне привязался? Откуда ему знать, что я именно сюда зайду? И ведь ждал сидел терпеливо… „Подскажу, как это сделать… а дальше сам пойдёшь… и всё получится так, как ты захочешь…“ Бред какой-то! И ведь как уверенно говорит, будто он всю жизнь только и занимается изменением чужих судеб! Чёрт, что ж он меня завёл-то так? Успокоиться не могу!»
Захар огляделся вокруг. Пропитавшееся густым табачным дымом помещение пивной было уже до отказа заполнено недвусмысленного внешнего вида посетителями. Небритые, испещрённые морщинами лица с отёкшими глазками и, в большинстве своём, беззубыми ртами; измятые, грязные одежды и обувь; столь же грязная брань; неестественно громкий гогот, прерываемый надсадным кашлем, и постоянно клубящийся сизый дым вместо воздуха – всё это вдруг вызвало у Захара ассоциацию с адом на Земле, в который он добровольно спустился ещё при жизни, и копошащимися вокруг чертями. Ему впервые за несколько лет посещений этого заведения, стало противно в нём находиться. «…Завязывай с алкоголем… иначе не избежать неприятностей…» Как будто отвечая невидимому Мефодию на его слова, Захар, оправдывая себя, негромко произнёс вслух: «Ага, вон их сколько вокруг: пьют, как будто всю жизнь терпели – и вот дорвались! Только не скажешь что-то по их ржущим рожам, что они все очень озабочены неприятностями! Бред это всё! Видно уж, кому что по жизни назначено, то и случится. И никто это изменить не в силах. Сколько отпущено – столько и протянем…» С этими словами Захар протянул руку к оставленной Мефодием на столике кружке с пивом, и почти залпом осушил её до дна. Потом он с трудом поднялся, и, покачиваясь, с тяжёлым чувством вышел из «Закусочной».
…Замок квартирной двери упрямо не хотел открываться. Когда же, после нескольких попыток, Захару удалось щёлкнуть ключом в замочной скважине – дверь внезапно резко распахнулась, будто её толкал изнутри кто-то огромный. Сквозняк был такой силы, что дверь под мощным напором вырвалась из рук Захара и с неприятным хрустом ударилась о косяк, слегка надломив его у петель. Почти в этот же момент в спальне раздался вначале громкий удар, а затем послышался грохот разбитого стекла и шум падающих на пол твёрдых предметов. Первая мысль, пришедшая в голову окончательно трезвеющего Захара, была о том, что «предсказания начинают сбываться и у него начались неприятности». Выругавшись, он громко, но почти не надеясь на ответ, спросил:
«Вы спите, что ли?»
На шум никто не вышел, и Захару стало ясно, что жены и дочери дома нет. Пройдя в спальню, он увидел, что одна из оконных рам распахнута настежь, а стекло форточки разбито, и теперь ему придётся долго выбирать мелкие осколки из ворсин лежащего на полу ковра. Поднимая упавшие с тумбочки на пол сувенирные статуэтки, Захар заметил, что, вдобавок ко всему, одна из тяжёлых фигурок упала на лежавшее рядом зеркальце, используемое им при утреннем бритье, расколов его надвое. Закрыв окно, Захар обессиленно плюхнулся на край двуспальной кровати, которую они с Лизой приобрели три года назад на годовщину свадьбы. Откуда-то изнутри по всему телу распространялась неприятная мелкая дрожь, то ли от холода выстуженной комнаты, то ли от интоксикации после бурно проведённых выходных. Немного посидев, он встал, чтобы пойти в кухню и заварить себе крепкий чай. Проходя мимо тумбочки жены, он вдруг заметил лежащий на ней исписанный листок бумаги, вырванный из его ежедневника. Листок был придавлен сверху авторучкой. Захар взял в руки письмо и снова плюхнулся на кровать, теперь уже с противоположного края. Это было письмо жены ему, За- хару. Почерк был неровный и местами прерывался. Было заметно, что Лиза сильно волновалась, когда писала это послание. Холодок не очень приятного предчувствия застрял у Захара где-то в груди. Он углубился в чтение. «Захар, знаешь, мы с Дашей решили уйти от тебя. Мне надоели твои бесконечные выходки и пьянство. Ты по несколько дней не бываешь дома. Мы уже давно живём с тобой, как чужие люди. От этой жизни нет никакой радости никому. Ни нам, ни нашей дочери. Я тебя всегда любила, Захар, и сейчас ещё люблю. Но моему терпению пришёл конец. Я очень устала. Я так больше не могу. Хожу постоянно хмурая, уставшая, и то и дело плачу. Скажи, разве это нормальная семейная жизнь? Сохранять её только ради статуса „замужней женщины“ для окружающих я не вижу смысла. Думала, получится сказать всё это тебе лично, но чувствую, что разревусь и не смогу. Поэтому пишу. Хотя и сейчас реву. И ещё, Захар. Я знаю, что у тебя есть женщина, кроме меня. Возможно, даже не одна. Я это чувствую. И это тоже невыносимо. Эти бесконечные звонки с молчащей трубкой, когда я её поднимаю. Эти постоянные звуки „смс“, когда ты запираешься в туалете с телефоном. А однажды мне даже звонила с работы одна из твоих „доброжелательниц“, приглашала приехать и посмотреть, как мило ты проводишь время на одном из ваших многочисленных „корпоративов“. Я уже давно не чувствую себя женщиной рядом с тобой, Захар. Видимо, тебя устраивает такая жизнь. Прости, но меня – нет. Мы обсудили моё решение с дочерью. Она меня поддержала. Ты можешь с ней общаться, если она захочет тебя видеть. Звони ей сам. Я подаю документы на развод. Мы пока поживём у моей мамы. Надеюсь, когда мы вернёмся, у тебя хватит мужества переехать к своей. Я не хотела бы видеть тебя до суда. Прощай. Лиза.»
Захар на какое-то время будто бы погрузился в транс. Он довольно долго сидел, глядя на листок в том месте, где подписалась Лиза. Потом, почти не чувствуя тела, на «автопилоте» дошёл до кухни, и, заварив чай, уставился неподвижно в какую-то точку на стене. Он долго размышлял над происходящим. Чай так и остался нетронутым… Захара не то, чтобы посетила мысль о самоубийстве. Нет, просто, ложась в ту ночь впервые с незнакомым чувством одиночества в знакомую постель, он очень искренне подумал: «Вот бы завтра утром не проснуться…»
Глава 4
Однако утром Захар проснулся, как просыпался до этого бессчётное количество раз. Яркое утреннее солнце, пробиваясь сквозь тюлевые занавески спальни, бесцеремонно светило прямо ему в глаза. Немного ошалев от этого «звенящего» яркого света, Захар вначале зажмурился, а потом недоумённо сел в кровати, медленно обозревая всё вокруг. Он не сразу понял причину беспокоившего его недоумения. И только когда взгляд Захара упал на вчерашнее письмо Лизы, оставленное на тумбочке, ему стало ясно: мир ведёт себя несоответственно его представлениям! Ведь, учитывая всё, что происходит сейчас в его жизни, мир должен поблекнуть, окраситься серыми, или даже чёрными красками, замереть и перестать двигаться, всячески подтверждая ужас, безысходность и трагизм происходящего! Все вокруг, с печальными лицами, должны теперь сочувственно кивать, когда он будет рассказывать о невыносимой доле никому не нужного человека, сочувствовать ему и изумляться, как он вообще находит силы оставаться в живых и даже приходить на работу! А тут – полное несоответствие окружающего тому, что сейчас переживает Захар: это бешеное солнце, не оставляющее места печали; эти стаи ненормальных птиц, просто заливающихся, как нарочно, на ольхе за его окном. И даже на семейных фотографиях все улыбаются по-прежнему, как будто ничего страшного не произошло! Разозлившись на окружающее пространство, Захар вдруг понял, что и сам уже не чувствует трагизма происходящего в той мере, в которой, по его представлениям, «положено» его ощущать в данной ситуации. Он изумился этой новизне собственных переживаний, и, зайдя в ванную, даже внимательно посмотрел на себя в зеркало, как будто сомневаясь, он ли это вообще? Из стекла на него глядело небритое лицо некогда симпатичного, но теперь явно стареющего, очень усталого мужчины с отёкшими веками, морщинами на щеках и вокруг глаз, небрежно разбросанными по лбу волосами с предательски сверкающей проседью. «Ну и рожа!» – привычно произнёс Захар, обратив внимание ещё и на проявляющийся в последние пару лет животик. После «досмотра» тела, тут же напомнили о себе физические ощущения в нём. И, надо откровенно сказать, радости хозяину эти ощущения нисколько не добавили. «Налицо явные симптомы хронического отравления» – признался сам себе Захар, морщась от ноющей болезненности где-то справа под рёбрами, и периодически подступающей тошноты. Голова гудела при малейшем движении, тело дрожало, а сердце, казалось, собирается поскорее выскочить из грудной клетки и убежать прочь от неразумного хозяина. Впрочем, в последнее время подобные состояния уже начали становиться привычными для Захара. Глядя на свои руки по утрам, он вспоминал шутку, сказанную кем-то в студенческие годы после одной из бурных вечеринок: «единственное, что я сейчас смогу сделать по хозяйству – это посолить салат». Уже много раз Захар давал себе утреннее обещание «больше не пить», которого хватало лишь до вечера. На следующий день вместе с физическими мучениями приходило раскаяние, и какое-то время Захар обходился без спиртного. Но постоянное пребывание в одном и том же кругу нерешённых проблем и наступающей, как следствие этого, невыносимой «усталости от жизни», приводило к новым и новым срывам. Другого выхода из сложившейся ситуации, кроме как «расслабиться» привычным способом, Захар не видел. Да, честно при- знаться, уже и не искал. Несколько его попыток заняться собственным бизнесом не принесли ничего, кроме денежных долгов. Домашний ремонт и благоустройство дома требовали постоянных вложений, что приводило Захара в уныние. Проводить больше времени с любовницами он не мог, опасаясь дополнительных неприятностей с женой, и особенно – огласки и непременно следующего за ней общественного порицания с крушением положительной репутации среди коллег и знакомых. Дочь свою он любил, однако запаса отцовских чувств ему хватало ненадолго, их совместное времяпровождение становилось скучноватым, и Даша, интуитивно чувствуя это, не особо тянулась к папе. Когда-то Захар ещё увлекался спортом, регулярно посещая спортзал с бассейном, но постепенно и эти занятия стали всё чаще приносить не «мышечную радость», а дополнительную усталость, и его интерес к тренировкам стал угасать. Путь же от работы к дому через пивную был лёгким, быстро отвлекал от насущных проблем, да, к тому же, помогал немного «облегчить» бремя бытия, разделив его в разговорах с «понимающими» и «уважающими» его людьми…