Полис, логос, космос. Мир глазами эллина

Впрочем, к категории «греческого чуда» однозначного отношения в науке нет. Часто его реальность просто отрицают. Приведем слова швейцарского ученого Андре Боннара, автора в свое время переведенной на русский язык и нашумевшей у нас, неоднократно переиздававшейся книги «Греческая цивилизация»: «Греческий народ был совершенно таким же народом, как и всякий другой… Его цивилизация распускалась и взращивалась на том же черноземе суеверий и мерзостей, на котором выросли все народы мира, – в этом нет никакого чуда…»[3 - Боннар А. Греческая цивилизация. Т. 1. Ростов-на-Дону, 1994. С. 27.]. По мнению Боннара, греческая цивилизация – просто закономерный итог длительного предшествующего развития человечества.

Этой точке зрения решительно возражал выдающийся российский историк Античности Юрий Викторович Андреев. Он считал, что огромные успехи древних греков в деле цивилизационного строительства были во многом обусловлены таким субъективным фактором, как одаренность греческого этноса, не имеющая себе равных. Он пишет: «Главная причина этих успехов заключалась, конечно же, в самих греках, в особой изощренности и мощи их интеллекта, в необыкновенной утонченности их душевного, эмоционального склада, в их необычайно высокой для древнего человека жизненной активности, в их обостренном интересе ко всему окружающему миру и т. д. и т. п. Иначе говоря, “греческое чудо” было создано гением греческого народа. Но гений – это всегда неожиданность, всегда отклонение от нормы, всегда счастливый случай. Его невозможно вывести прямо и непосредственно из длинного ряда предшествующих ему предков. Именно поэтому греческая цивилизация не может считаться простым итогом предшествующей ей многовековой истории всего Древнего мира, как хотелось бы думать А. Боннару и всем, кто разделяет его взгляды»[4 - Андреев Ю.В. Цена свободы и гармонии: несколько штрихов к портрету греческой цивилизации. СПб., 1998. С. 18.].

Но такой вариант ответа на вопрос – греки создали великую культуру потому, что они были гениальны – тоже трудно признать вполне удовлетворительным. Мы попадаем в какой-то порочный круг. Конечно, там, где заходит речь о «чуде», науке, казалось бы, остается только замолчать. Ведь чудо – это всегда нечто в конечном счете непостижимое: как бы ни объяснять его средствами человеческого разума, все равно останется какой-то необъяснимый «осадок».

Есть, конечно, и промежуточные точки зрения между отрицанием «греческого чуда» и объяснением его сугубо иррациональными, не поддающимися какой-либо проверке причинами. Имеются они и в нашей российской науке. Только что упомянутый Ю.В. Андреев был представителем блестящей санкт-петербургской (ранее ленинградской) школы антиковедения второй половины XX века. Так сложилось, что именно во «второй столице на Неве» специалисты особенно внимательно относились к проблемам становления греческой цивилизации и добивались больших успехов. Помнится, в свое время у нас, тогда еще молодых ученых, всегда были на устах имена «трех китов» этой школы: Андреев, Зайцев, Фролов. Увы, на момент, когда пишутся эти строки, жив из них только Эдуард Давидович Фролов, уже многие годы занимающий пост заведующего кафедрой истории Древней Греции и Рима Санкт-Петербургского государственного университета.

Э.Д. Фролов, конечно, тоже не мог не отдать дань проблеме «греческого чуда». Он назвал цивилизацию античных эллинов «цивилизацией досуга» и именно этим объяснял ее достижения и свершения. Он писал: «В античном мире отличительным качеством свободного человека считалось в принципе обладание досугом… Сложившаяся в античном обществе ситуация создавала исключительно благоприятные условия для творческого труда свободных людей, для развития своеобразной духовной культуры…»[5 - Фролов Э.Д. Факел Прометея: очерки античной общественной мысли. Л., 1981. С. 9.]

Но откуда пресловутый досуг? Все объясняется просто: за свободных граждан скучным, повседневным трудом занимались рабы, и те поэтому были вполне свободны для реализации своих творческих потенций. «Основанное в значительной степени на рабском труде производство не интересовало интеллектуальную элиту античного общества»[6 - Там же.]. На этом круге вопросов – была ли древнегреческая цивилизация основана на рабском труде, действительно ли рабовладение, и только оно, порождало досуг свободных, да и являлись ли эти свободные столь уж «досужими бездельниками» – мы еще остановимся по ходу дальнейшего изложения. Пока отметим только, что все-таки перед нами предстает несколько односторонняя картина. Возможно, столь же односторонняя, как у Андреева, но только ориентированная в иную (не духовную, а чисто экономическую) сторону.

Впрочем, Э.Д. Фролов всегда стремился и стремится максимально взвешенно подходить к оценке прошлого. Он подчеркивает еще и другое: «решающую, на наш взгляд, особенность цивилизации древних греков и римлян – ее сугубый рационализм, повышенную роль сознательного творческого начала»[7 - Там же. С. 7.].

А третий из только что упомянутых крупнейших санкт-петербургских антиковедов этого поколения, Александр Иосифович Зайцев, написал специальную книгу «Культурный переворот в Древней Греции VIII–V вв. до н. э.», в которой как раз и попытался раскрыть предпосылки «греческого чуда». Он сделал упор на два основных момента. Во-первых, на быстро шедший в Элладе интересующей нас эпохи «процесс разрушения традиционных норм жизни»[8 - Зайцев А.И. Культурный переворот в Древней Греции VIII–V вв. до н. э. 2-е изд. СПб., 2000. С. 245.]. В результате греки жили в обстановке очень большой мобильности, как чисто географической (в том смысле, что многие из них, особенно деятели культуры, отправлялись в долгие и далекие путешествия, постоянно переезжали из города в город и тем самым расширяли свой кругозор), так и социальной. Последнее означает, что мыслящему, одаренному, инициативному человеку, даже если он происходил из низких слоев общества (речь, конечно, не идет о слое самом низком, о рабах), в подобной системе было возможно добиться успеха, существенно повысить свой престиж, улучшить материальное и общественное положение. Жизнь каждого была, если можно выразиться, не «запрограммирована», человек становился сам «кузнецом своего счастья», пользуясь невиданной до того в мире свободой.

Второй момент, на котором подробно останавливается А.И. Зайцев, – это присущий античным грекам дух состязательности – «агональный дух», как его принято называть ныне в науке. Эта особенность эллинского характера, действительно, прямо-таки бросается в глаза и была поэтому тоже замечена уже довольно давно (первым ее подчеркнул в XIX веке крупный швейцарский ученый Якоб Буркхардт, друг Ницше и автор фундаментального труда «История греческой культуры»). Что бы греки ни делали – они соревновались друг с другом. Причем очень часто – совершенно бескорыстно, просто ради горделивого ощущения победы. Об «агональном духе» еще неоднократно будет говориться далее на страницах нашей книги.

А.И. Зайцев отмечает также значение распространение железа и техники его обработки как одного из факторов «греческого чуда»[9 - Там же. С. 59–60, 244.]. Это, однако, вызывает серьезные вопросы. «Железный век» в значительной части Европы и Азии наступил примерно одновременно – в начале I тысячелетия до н. э., но такого же духовного эффекта, как в Греции, он почему-то больше нигде не вызвал. Не лишено поэтому оснований ироническое возражение историка античной философии Феохария Харлампиевича Кессиди (он сам из российских этнических греков): «Бесспорно, выплавка железа и выращивание картофеля играли и играют большую роль в экономической жизни народов мира, тем не менее “взрыв интеллектуальной энергии” в Греции VI–V вв. до н. э. невозможно объяснить “диффузией железа”, как и возникновение, например, марксизма потреблением картофеля»[10 - Кессиди Ф.Х. К истокам греческой мысли. СПб., 2001. С. 11.].

Однако что же предлагает взамен сам Ф.Х. Кессиди? Он… апеллирует к греческому «национальному характеру»[11 - Там же. С. 12.]. И в этом его концепция близка к уже знакомым нам взглядам Ю.В. Андреева: мы опять пошли по кругу. Да и что же такое этот самый «национальный характер»? Это некая константа, постоянная и неизменная величина, общая для всех представителей этноса? Но такого не бывает. И потом, если греки – обладатели такого замечательного, уникального характера, почему же он проявился «во всей своей красе» лишь на какие-нибудь несколько веков? Ведь греки – народ, известный из источников на протяжении как минимум четырех тысячелетий, существуют они и по сей день. Почему среди них не появляется новых Сократов, Фидиев, Демосфенов?

Итак, перед нами прошла череда «объяснений» греческого чуда. Большинство из них не столько противоречат друг другу, сколько друг друга дополняют. Почти в каждой из перечисленных точек зрения есть доля истины, но только доля. Действительно, все это было: и высокая мобильность, и рационализм, и дух состязательности. Но чем все это обусловливалось в свою очередь? Иными словами, не задуматься ли о первопричине?

В любом случае следует помнить вот о какой очень важной вещи. Для того чтобы были созданы культурные шедевры, недостаточно одной только субъективной гениальности (личности или целого этноса). Необходимо еще, чтобы сложились объективные условия для полномасштабной реализации этой гениальности, для того, чтобы она нашла себе применение в жизни.

И вот в античном греческом мире такие условия – наверное, впервые в человеческой истории – в полной мере сложились. А сложились они потому, что возник такой уникальный социальный, политический и культурный феномен, как полис. Когда мы говорим, что древнегреческая цивилизация есть полисная цивилизация, это – не пустые слова. Их так и следует понимать, в самом прямом смысле слова: греческая Античность – это полис, полисные структуры, полисная система ценностей, полисный жизненный уклад. Этим объясняется вся судьба античной Эллады: и ее взлеты, и ее падения.

Только в полисных рамках было возможно то беспрецедентное по меркам Древнего мира раскрепощение творческой человеческой личности, которое имело место в городах Греции и выразилось в одновременном появлении десятков выдающихся деятелей культуры. И в то же время только в полисных рамках было возможно сознательное (именно сознательное, а не навязанное «сверху») сплочение этих ярких индивидов во имя общей цели, что придало античной цивилизации – при всех ее разнообразных формах – неповторимое единство и целостность. О том, как это происходило, далее и пойдет речь.

* * *

И прежде всего давно уже назрело время поговорить о том, что же, собственно, это такое – полис, который столь часто упоминался на предшествующих страницах, хотя книга только-только началась. Он уже поэтому явно претендует на то, чтобы стать едва ли не главным героем нашего повествования, и претендует с полным основанием.

Одной из определяющих черт эллинской цивилизации на протяжении всей античной эпохи была и оставалась крайняя политическая раздробленность. Никогда в своей истории Древняя Греция не обладала единой государственностью. Она делилась на множество – несколько сотен – отдельных политических и социокультурных единиц – в полном смысле слова мини-государств. Каждое из них и носило название «полис». Полисы могли быть разного значения и размера – от относительно крупных до крохотных, но каждый из них, даже самый маленький, представлял собой, повторим и подчеркнем, полноценное государство. И обладал всеми необходимыми признаками такового: политическим суверенитетом и независимостью, системой государственной власти, армией, сводом письменно зафиксированных правовых норм – законов, стабильной территорией.

Правда, пожалуй, нельзя категорично сказать, что Эллада состояла только из полисов. Полисы имели наибольшее распространение в Южной Греции (полуостров Пелопоннес), на островах Эгейского моря, в заморской Ионии (западное побережье Малой Азии). А на периферии полисного мира, в более отсталых областях Северной и отчасти Средней Греции, где полис не получил полного развития, преобладал иной тип государственного образования – т. н. этнос, более рыхлый и сохранявший значительные пережитки древнего племенного устройства. Но не он определял главный вектор развития древнегреческой цивилизации: таким вектором был именно полис. Полисную форму имели все наиболее передовые эллинские государства, внесшие наибольший вклад в развитие общества и культуры, будь то Афины или Спарта, Коринф или Милет, Фивы или Сиракузы…

Древнегреческий язык принадлежит к индоевропейской языковой семье, поэтому многие слова из его лексического запаса имеют «родственников» в других языках той же семьи, особенно в языках наиболее архаичных, например в санскрите, на котором говорили в Древней Индии. Именно так обстоит дело и с термином «полис». Ученые-лингвисты ответственно утверждают: здесь перед нами тот же (только видоизмененный) корень, что и в санскритском слове «пур» (крепость).

Но только в древнейшую, доисторическую эпоху слово «полис» у греков ограничивалось значением «крепость». Позже в древнегреческом языке (и, пожалуй, только в нем) это слово приобрело новые смыслы, которые со временем стали важнейшими, – «город» и «государство». Данные смыслы тесно переплетались друг с другом, так что их зачастую просто нельзя разделить: они сливаются в один.

Соответственно, в западной исторической науке античный полис чаще всего определяют как «город-государство», государство, включающее в себя город и его сельскую округу (хору). Это определение не раз подвергалось критике. Все же оно, несмотря на присущие ему недостатки, может считаться в принципе приемлемым, но с существенной оговоркой. И понятие «город», и понятие «государство» в связи с полисом должны пониматься в специфически античном смысле, а он значительно отличался от того смысла, который мы ныне вкладываем в эти слова.

Говоря конкретнее, слово «полис» по-древнегречески действительно означает «город». Но город не в смысле зданий, улиц и площадей, оборонительных сооружений и т. п., а в смысле совокупности своих свободных и полноправных жителей – граждан. Иными словами, полис – это городская гражданская община. С другой стороны, слово «полис» (а также родственный ему термин полития) означает также и государство. Но опять же – не столько в смысле некой территории, находящейся в управлении определенной суверенной власти, а в том же смысле гражданской общины, гражданского коллектива, осуществляющего своими силами власть над принадлежащей ему территорией.

Полис, покинутый своими гражданами, в древнегреческом восприятии никак уже не мог считаться полисом: он не был больше ни городом, ни государством. А в то же время войско на походе могло в некоторых ситуациях оформляться в качестве полиса – постольку, поскольку оно являлось коллективом граждан, хотя понятно, что оно не располагало в данный момент какой-либо территорией, не говоря уже о городских постройках.

Приведем несколько примеров таких «полисов без территории». В 411 г. до н. э. в Афинах произошел переворот: было свергнуто демократическое правление, установлен олигархический режим. В тот момент шла война со Спартой, и афинский флот находился далеко от родины – на военной базе на острове Самос. Моряки зарекомендовали себя убежденными сторонниками демократии. Они не признали олигархию, утвердившуюся на родине, отказались ей подчиняться и избрали собственные, независимые органы власти. Флот практически превратился в «полис на кораблях» и представлял собой отдельную политическую единицу вплоть до того момента, когда олигархи в Афинах были свергнуты и народовластие восстановлено.

Еще один пример такого же рода относится к 400 г. до н. э. Большой отряд греческих воинов-наемников (около 10 тысяч человек) двигался в центральные области Персидской державы. Вел греков (а вместе с ними – гораздо большее по размеру «варварское» войско) знатный перс – Кир Младший, брат царя Артаксеркса II: с их помощью он хотел прогнать Артаксеркса с престола и овладеть властью в огромной империи. Но неподалеку от Вавилона в одном из сражений с правительственными войсками Кир погиб, и эллинам пришлось с огромными трудностями возвращаться на родину, много месяцев пробивая себе путь через вражеское окружение. Во время этого похода «отряд десяти тысяч» был самым настоящим «движущимся полисом», избравшим себе органы управления и жившим по собственным законам.

Конечно, такие ситуации случались нечасто, но в принципе они были возможны. Великий греческий историк Фукидид справедливо писал: «Полис – это люди, а не стены и не порожние корабли»[12 - Thuc. VII. 77. 7.].

Поэтому наиболее взвешенным будет, пожалуй, следующее определение: полис – это городская гражданская община, конституирующая себя в качестве государства. В этом определении делается особенный акцент именно на роли гражданского коллектива, которая действительно была основополагающей для полисного типа государственности.

Неслучайно в правовой теории и практике греческого мира полис – это именно граждане. Так, в межгосударственных отношениях не существовало правовых субъектов «Афины», «Спарта» или «Коринф»; таковыми были «афиняне», «спартанцы», «коринфяне». Это хорошо видно даже при беглом прочтении как античных исторических трудов, так и сохранившихся документов: воюют друг с другом, заключают мир, вступают в союз не Афины и Спарта, а только афиняне и спартанцы (или, скажем, милетяне и самосцы). Судя по всему, это и было официальным наименованием полисов.

Конечно, граждане были не единственными людьми, населявшими полис. На его территории жили и другие лица, не пользовавшиеся гражданскими правами: рабы, женщины, переселившиеся в данный полис чужеземцы (метэки). Они, разумеется, не могли не быть частью общества. Но в состав гражданской общины, в состав полиса как такового они парадоксальным образом не входили.

* * *

Поскольку категория гражданина имела ключевое значение для всего бытия полиса, на ней необходимо остановиться подробнее. Статус гражданина был, в сущности, новаторским: он впервые появился в широких масштабах и стал общераспространенным как раз в греческом полисном мире. Ранее, в древневосточных цивилизациях, безусловно доминирующим был статус подданного. Подданный – человек, полностью подчиненный правителю и чиновникам, всецело зависящий от произвола начальства, не обладающий политической свободой; то, что он может или не может, должен или не должен делать, определяется волей вышестоящих лиц, их разрешениями, запрещениями, приказаниями. Гражданин, в отличие от подданного, наделен совокупностью неотъемлемых прав и обязанностей, тесно связанных друг с другом. Можно даже сказать, что каждое из прав гражданина является, если посмотреть на него под другим углом, одновременно и обязанностью.

Для того чтобы входить в состав граждан, индивид должен был удовлетворять целому ряду необходимых требований. Прежде всего, гражданином мог быть только свободный человек; понятия «гражданин» и «раб» были не совместимыми друг с другом – во всяком случае, после того как полисный тип устройства общества сформировался в своем окончательном виде. Далее, чтобы стать гражданином греческого полиса, необходимо было родиться мужчиной. Полисная цивилизация всецело построена на решительном преобладании мужской части населения. Женщины не имели не только политических, но и остальных гражданских прав, даже имущественных.

К важнейшим требованиям относилось происхождение от предков-граждан – по меньшей мере по прямой мужской линии. С «приезжими», выходцами из других городов и их потомками, любой (без исключения) полис делился гражданскими правами в высшей степени неохотно – разве что за особые заслуги и лишь в очень редких случаях. В некоторых полисах это требование еще ужесточалось. Так, в демократических Афинах с середины V в. до н. э. гражданином могло быть только лицо, происходящее от граждан не только по мужской, но и по женской линии.

Кстати, это не кто иной, как самый выдающийся деятель афинской демократии Перикл, провел в 451 г. до н. э. закон, согласно которому лишь тот человек мог входить в число граждан, у кого и отец и мать были афинянами. Перикл тогда и не подозревал, что через двадцать лет жертвой этого закона станет он сам. У него было два сына от первой жены, афинянки. Потом он женился на милетянке Аспазии и от нее тоже имел сына, но этот юноша не мог быть гражданином и наследовать отцу. А затем случилось так, что оба законных сына Перикла в одночасье умерли от чумы. Перед Периклом встала опасность остаться вовсе без наследника; тогда пресекся бы его род. И пришлось лидеру государства обращаться в народное собрание с ходатайством принять в граждане своего «незаконнорожденного» отпрыска от Аспазии. Перикл буквально со слезами умолял афинян сделать ради него исключение из его же собственного закона. Демос, чтя заслуги своего вождя, пошел ему навстречу. А вот закон отменен так и не был.

Полноправный гражданин должен был обладать земельным наделом. Человек был собственником земли постольку, поскольку он являлся гражданином, и наоборот. Эти два статуса были, как правило, неотъемлемы друг от друга, обусловливали друг друга. Иными словами, индивид лично свободный, но не входивший в число граждан, не мог получить в собственность земельный надел. С другой стороны, гражданская община наделяла такими наделами всех своих членов (а при необходимости могла и отобрать участок). Таким образом, именно эта община, весь коллектив граждан полиса выступал как верховный собственник всей полисной земли.

Гражданский коллектив в принципе мог провести и принудительный передел всех частновладельческих земель – например, на началах полного равенства между гражданами. Впрочем, такая мера считалась революционной и осуществлялась крайне редко.

Гражданин был обязан участвовать в военных мероприятиях полиса, то есть служить в полисной армии. Собственно армии всех полисов (вплоть до того момента, когда в этом типе социально-политического устройства наметились кризисные явления) представляли собой не какие-то отдельные структуры, а именно ополчение граждан – земельных собственников, тождественное народному собранию. Потому-то войско в походе и могло при желании так легко превратиться в «полис без территории».

Всеобщая воинская повинность порождалась необходимостью защищать свободу и целостность полиса, его независимость и законы, собственность членов гражданской общины. Эта повинность, впрочем, была не только обязанностью, но и правом, ибо она тоже являлась одним из критериев статуса гражданина. Лица, не входившие в гражданский коллектив, привлекались в войско лишь в редчайших случаях самой крайней необходимости, ведь участие в военных походах – это не только труд, лишения, опасность для жизни. Это еще и возможность обогатиться за счет добычи, а, кроме того, отличившись на поле боя, заслужить почет от сограждан и повысить свой авторитет, влиятельность в государственных делах.

Граждане имели право (и это одновременно было их обязанностью, гражданским долгом) принимать участие в управлении государством. Именно гражданский коллектив в форме народного собрания осуществлял – реально или во всяком случае номинально – высшую власть. В любом полисе именно народное собрание считалось верховным органом управления, выносящим окончательное решение по всем важнейшим вопросам.

Полисная государственность не предусматривала особых органов власти, оторванных от народа. Полисы являлись государствами без бюрократии. Должностные лица в них были не назначенными вышестоящим начальством (чиновниками или бюрократами), а исключительно избранными (магистратами, как их называют в науке). Выборы проводились либо путем прямого голосования граждан, либо – что для нас совсем уже необычно – путем жеребьевки. Жребий считался самым объективным способом избрания, поскольку он исключал любые симпатии и пристрастия сограждан. Кроме того, в жребии видели проявление воли богов, а в богов верили все: религиозное мировоззрение было абсолютно преобладающим, атеистов практически не существовало.

Гражданин полиса мог с полным основанием сказать о себе то, что в XVIII в. заявил абсолютный монарх Людовик XIV: «Государство – это я». Но при этом гражданин полиса являлся представителем и воплощением государства не в одиночку, а лишь в совокупности с другими такими же, как он, гражданами. Таким образом, в греческом полисе, пожалуй, впервые в мировой истории сформировалось правильное и стабильное республиканское устройство, причем такое, при котором общество и государство не были отделены друг от друга. Многие особенности полисного типа государственности проистекали из того, что гражданская община как бы «растворила» внутри себя государственные структуры.

Полисный тип государственности очень оригинален и своеобразен. В частности, его весьма рельефной особенностью, бросающейся в глаза каждому, кто его сколько-нибудь углубленно изучает, является следующее обстоятельство: полис, как отмечалось выше, был «государством без бюрократии». Вот этот-то момент в наибольшей степени поражает, причем не столько историков, сколько многих представителей политических наук. Последним обычно приходится иметь дело с более традиционными государственными формами, вполне бюрократическими, ведь таковые на протяжении человеческой истории в целом, конечно, решительно преобладали.

В связи со сказанным ряд влиятельных специалистов (повторим, что речь идет в основном не об исторической, а о политологической литературе) высказывают сомнения, можно ли вообще считать полис государством, не является ли он какой-то иной формой общности людей. Нередко предлагается применять к полису определение «протогосударства».

Данный тезис, проведенный в категоричной форме, бесспорно, являет собой досадную крайность и не может вызвать одобрения у историков – хотя бы потому, что они прекрасно знают: государства в мировой истории могут принимать самые разнообразные формы, они совершенно не обязательно должны быть похожи на то, что привычно нам. Однако даже и крайние точки зрения не возникают немотивированно. В данном случае объективным основанием для недоразумения послужило то обстоятельство, что полис действительно уникален. Он не просто не похож, а кардинально не похож на большинство иных государств, будь то древние или современные. Его специфика, возможно, и заслуживала бы какого-то специального места в категориальном аппарате.

Но при всем том отнесение полиса к разряду протогосударств решительно неприемлемо. На этой шкале полис оказался бы уравнен, скажем, с потестарными образованиями позднего родо-племенного строя, накануне перехода к «настоящей» государственности. Но на самом деле полис – нечто совсем, совсем иное. Кроме того, в самой приставке «прото-», хотим мы того или не хотим, присутствует некий пренебрежительный оттенок, предполагающий как бы в известном смысле что-то недоделанное, несовершенное по сравнению с традиционными бюрократическими государствами. А в действительности ситуация прямо противоположна. В полисе нет ничего «недоделанного». Он напоминает произведение искусства, поражающее совершенством своего исполнения, является системой, настолько продуманной и отточенной во всех деталях, что уже ничего ни прибавить, ни убавить. Полис – некая великолепная целостность, социальный и духовный «космос» (слово «космос» мы здесь, разумеется, употребляем в античном смысле, который подробнее будет разъяснен в одной из следующих глав). По нашему глубокому убеждению, это вообще самый совершенный тип общности людей, какой только существовал когда-либо в мировой истории. Он в наибольшей степени способствовал развитию как личности, так и коллектива, давал реальное, а не фиктивное равенство граждан, реальное, а не фиктивное широкое политическое участие. Все остальные формы государственности по сравнению с полисом выглядят уже некоторой деградацией, пусть даже и неизбежной. Ни в каких других типах государств не было такого раскрепощения творческого, состязательного духа, такого взлета и процветания культуры и т. д.

Здесь мы хотели бы высказать мысль, которая, несомненно, покажется парадоксальной: полис – не «протогосударство», а, если можно так выразиться, «постгосударство», более высокая и совершенная ступень человеческого общежития, нежели обычные государства. Подчеркнем, что данный тезис предлагается в сугубо гипотетической форме, как тезис заведомо спорный; если введение нового термина вызовет дискуссию, с чьей-то стороны – несогласие, то это будет только полезно для развития науки об Античности.

Такой тип общности людей, «постгосударство», насколько можно судить, был редчайшим и нигде более за пределами полисного мира не встречающимся. Да и полисному миру античной Греции на этой высоте суждено было удержаться не очень долго – всего лишь несколько веков, а потом, в эпоху эллинизма, в основном произошел «откат» к обычному для древности типу государственности, к бюрократическим монархиям, процесс эволюции «от гражданина к подданному», как его часто характеризуют в историографии. Может быть, дух «постгосударства» дольше, чем в эллинистическом мире, удержался в Риме: Римская империя, например, в годы правления династии Антонинов (II в. н. э.) производит очень благоприятное впечатление. В Риме, впрочем, тоже полисная по истокам система принципата в конце концов сменилась чуждой полису системой домината, но на римских реалиях мы, естественно, специально останавливаться здесь не будем.

Вернемся к полису греческому. Этот уникальный феномен мог сложиться только в уникальных исторических условиях. «Постгосударство» уже по определению должно формироваться после государства. Ниже нам предстоит увидеть, что в Греции имел место как раз такой случай: повторное рождение государственности на обломках микенских дворцовых царств – государств обычного, «бюрократического» типа. Для греков речь шла о второй попытке создания цивилизации, и этим уже многое сказано.

Иными словами, полис был вторичным образованием. Государственность же, формирующаяся не «с нуля», а на руинах предыдущей государственности, вольно или невольно учащаяся на ее ошибках и старающаяся этих ошибок не делать, вырастает в конечном счете во что-то новое, невиданное.