Опасайся человека одной книги. В преддверии

– А ты скоро, уже больше ничего не захочешь? – на волне внимания к себе, резко спросил Яшка, как человек, мотивированный местью, для которого выбор желаний ограничивается самой мотивацией. И пока численное преимущество обращенных взглядов за ним, то разве он может не воспользоваться таким моментом и не выказать свою значимость, от которой этому, да и кому другому не покажется мало.

– Чего? – Семён, чья слава, на мгновение, обнаружив себя через этот двигательный маневр ногами, который, скорее всего, был последней его судорогой перед погружением в сон (А не то, что там Фома себе навыдумывал), и вместе с его глазами, началась постепенно закатываться, даже несмотря на возню Яшки и его соседа Каца, который поначалу очень испугался такой будоражащей спину и голову турбулентности, обрушившейся на Яшку сзади, отчего он даже рефлекторно откинулся в сторону к окну, ну а потом, заметив, что турбулентность имела единичный, целенаправленный случай, даже в некотором роде обрадовался, что он очень предусмотрительно выбрал для себя это место у окна.

– Надо позвать стюардессу, – Яшка, видя, что его угрозы проходят мимо ушей этого развалившегося типа, который даже не собирается… да ничего не собирается, кроме как спать. Так что он этим последним доводом, обращённым к Кацу, хочет найти поддержку.

– Да, позвать стюардессу, это было бы неплохо. – Из глубины себя реагирует Семён.

Произнесённое Яшкой слово «стюардесса» магически действует на Семёна, который взбодрившись на мгновение, даёт свой положительный ответ на это предложение и тут же уходит в себя. А ведь между тем Кацу, можно сказать, не то что не дают слова, а наглым образом, просто берут и вырывают из контекста смысловую значимость сказанного Яшкой, отчего ему становится нестерпимо обидно, когда как Семёну благодушно сонно.

И, наверное, Семёну, несмотря на то, что он уже покаянно опустил голову себе на грудь (Явно выполняет описанные на рисунке действия, рекомендованные в случае возникновения опасности на самолёте.) и начал выдавать звуки, похожие на посапывание, чем, конечно, уже никого не введёт в заблуждение (Знаем мы этих ванек-встанек, только произнеси заветное слово «наливай» или тоже «стюардесса», то они уже тут как тут), так что, если кто отнёсся неуважительно к Яшке, то тому не то что несдобровать, а на век запомнится.

И вот Яшка поднимается с места, нет, не для того, чтобы нажать кнопку вызова стюардессы, а, скорее всего, для того, чтобы лично, с помощью своего голоса, потребовать от стюардесс внимания к своей персоне. Но, к его замешательству – их на сегодня уже перевалило через край – неожиданное шумное появление самых неторопливых пассажиров, которые своим громогласным поведением оттянули всё внимание на себя, не позволило Яшке, ввиду явной бесполезности таких действий, раскрыть рот, в этот, как он считал, не требующее промедления мгновение.

Нет, конечно, Яшка мог бы поднапрячь голосовые связки и возмутиться таким невниманием к нему, если бы не зашедшие пассажиры специфической наружности. А всё их фанатский вид, со своими обязательными атрибутами, как определяющая их фанатизм символика, в которую, можно сказать, был завёрнут каждый из них, ну и нездоровый фанатский блеск в глазах, вызванный смесью внутреннего безумия и внешних сопутствующих бодрости неизвестных в купе с очень известными средствами. Что, конечно же, не может не отразиться на их поведении, которое и в обычном состоянии было не слишком благодушным для окружающих.

Ну а сейчас пьянящий воздух салона самолёта, однозначно вскружил им голову, отчего они разориентировались и никак не могли определиться, где их места. Что, конечно, очень трудно сделать, когда твоё желание сидеть со своим корешем или лучше, вон с той симпатичной девахой, не совпадает с указанным на вашем билете месте. Так что, молчание Яшки, можно вполне понять, ведь эти неопределившиеся со своими местами в самолёте, вполне вероятно, могли не обойти своим вниманием место Яшки, и поди потом докажи им, что он не козёл, да и к тому же тот тип, кто своими длинными ногами вызвал в нём этот переполох, уже успокоился. Ну и Яшка, решив быть благодушным, дал тому шанс и уселся обратно на своё место, взял журнал и принялся очень внимательно изучать, что там в нём написано.

Но если судьба решила тебя сегодня не обойти стороной, то, как бы ты там увлекательно с головой, не вчитывался во что-нибудь и даже в себя, ей, заметившей твою противную или, может, очень даже симпатичную, хотя, наверное, всё же противную физиономию, будет совершенно наплевать на твою занятость. И она без твоего разрешения и очень даже без предупреждения, возьмёт и обрушится на тебя всей своей судьбоносностью, которая почему-то всегда, чрезмерно весит и при этом любит дыхнуть перегаром тебе прямо в лицо.

– Опля, – выдохнул Яшке в лицо вместе с этим восклицанием, убийственным запахом чеснока и перегара, не дошедший до своего места, один из носителей судьбоносности и символики, однозначно самый грузный фанат своего дела (Судя по всему, распивания пива.).

– Промазал, – спустя мгновение, добавил грузный фанат, заметив перед собой раскрасневшееся трепетное лицо Яшки, который, находясь в этом прессовом ступоре, ещё не мог сообразить, как ему повести себя.

– О-ба, Семён, – грузный фанат, заметив сидящего на следующем кресле, сохранявшего сонную невозмутимость Семёна, забыв про всё, обрадовано потянулся поверх кресла к нему, в результате чего, конечно, до Семёна не дотянулся, но вот для Яшки этот новый маневр фаната, вышел пузом прямо ему в нос. А ведь он чуть не задохнулся от этого стойкого пузного запаха, которыми так обильно пропитаны все жировые складки, составляющие всякое пузо. Так что у Яшки не было другого выхода, как вывернуть шею в бок и уже там, со страданием глядя в проход, попробовать вдохнуть или найти хоть какой-нибудь помощи, даже у смотрящего на него Фомы.

– Давай, на своё место, – теперь уже не успел сообразить грузный фанат (Правда, ему сегодня, как и Яшке, редко удавалось что-либо успеть, ну а соображать он с детства не слишком торопился), как Фома, у которого, как оказалось, сил было достаточно, приподнял того с Яшки, выразительно дав понять направление своей отправки, и некоторым боком отправил вперёд к своим товарищам; они, в отличие от него, не промазали. И если Яшка определённо с благодарностью посмотрел на Фому, то этот грузный фанат, скорее всего, не испытывал таких же чувств к этому охеревшему типу, которому прямо тут, на месте, надо преподать урок вежливости, для чего, собственно, он, ища поддержки, и посмотрел на своих товарищей по фанатскому делу. Которые, конечно, когда дело касается чести, требующей своего отмщения, не против кого-нибудь попинать.

И наверное, это в скором времени, так и было бы проделано с Фомой и ими, выпнутыми службой охраны из салона самолёта обратно на оземь, если бы не появившийся в салоне самый неторопливый, внушительного мышцевого вида пассажир, приходящий и проходящий всякие регистрационные стойки в самую последнюю, но, как он говорит, в самую наиважнейшую и ответственную минуту. В такую минуту он и появился здесь, у входа, и спустя определённое им мгновение, потраченное на оценку обстановки, уже оказался рядом с этим грузным фанатом.

– А ну успокоились, – тон сказанного неторопливым пассажиром, не предусматривал возражений у мигом успокоившихся, видимо, каким-то боком его товарищей, которые тут же притихли и, решив взять пример с Семёна, занялись сонной релаксацией.

– А тебя, Борис, ждёт отдельный разговор, – эта фраза в устах неторопливого пассажира прозвучала как приговор для Бориса – грузного фаната – который, побледнев от услышанного, быстро занял своё место и уже до самого окончания полёта от него нельзя было услышать ни слова.

– Прошу прощения за своих товарищей, – отдав дань вежливости Фоме и Яшке, этот неторопливый пассажир, явно внушающий уважение, через которое, скорее всего, и пропустили через контроль эту часто не транспортабельную в самолётах пассажирскую публику, обнаружил своё место и тут же уселся. Ну а когда все возмущающие ваше спокойствие вещи наконец-то заканчиваются, то сердце обретает спокойствие, которому придаёт размеренность полётное движение. В нём ваше свободное время, от пункта А до пункта Б, ограничено только салонным пространством и на помощь вам может прийти только воображение, на которое только и приходиться надеяться и уповать в полёте. Ведь кроме сонного занятия, небольшого перекуса и почему-то быстро надоедающих технических игрушек, больше нечем и заняться-то.

Для тех же, кто впервые летел в новое место, в воображении, трансформировано под собственное «я», представало многое из того, что он дозировано получал из средств современной информации, которая, как всякий предполагавший, как, например, Фома, скорее всего, во многом искажает действительность. И, как это часто бывает, представленное им будет совершенно не совпадать со встреченным. Но, главное, его в основном волновало то, как всё-таки его встретит этот новый для него мир. А для тех, кто летел туда, как к себе домой, больше вызывали интерес вещи, относящиеся к определённому прошлому, к так называемым переживаниям пережитого, что ожидаемо, формирует его дальнейшие поступательные движения вперёд.

– Там вас в аэропорту встретит Люси, – обратился к Яшке (Чьё памятливое воображение, включило это предваряющую его путешествие прошлое), развалившийся в кресле, облизнувшийся при упоминании этой Люси, хоть и видный, но предпочитавший держаться в тени, ключевой представитель спонсорского сообщества, определяющего стратегию дальнейшего развития, так сказать, вектор направления одной из известных в кругу избранных партий одного из толка.

А вот какого, то с этим дело обстояло весьма не просто, ведь даже, наверное, сам чёрт сломит свою левую ногу, так и не поняв сути этих классификационных моделей, где правые тянутся к левизне, а левые так и стремятся, дав по рукам правым, притиснуться к центровым. Хотя, скорее всего, весь этот толк сводится к одному: левый толк, как самый невыдержанный и в некотором своем роде, идущий в авангарде всякого нового движения, близкого к революционным, обливает обвинениями в консерватизме и отсталости (Так, для примера.) правый толк. Ну а тот, дабы не прослыть бессердечным и неотзывчивым, со своей стороны не жалеет конструктивных помоев (Либералы чёртовы.), которыми он обильно поливает левый толк. А вместе они, выходит, что друг друга моют.

А Яшке, вызванному перед поездкой на инструктаж, в это какое-то левое офисное здание, где находилась спонсорская, абсолютно некоммерческая (Только ради идеи.) организация, как они называли между собой: «а-Ну КО» (Не девушки и не парни, а новое «оно». ), которой и руководил в этим мягких креслах под коньячок (Конечно, только в обед, а то мало ли ещё чего подумаете. А, они вот ведь как болеют за дело, что даже в своё личное обеденное время стараются думать не только о насыщении своего желудка, но и о том, чтобы маковая росинка появилась и в устах всех нуждающихся в пище.), этот ключевой представитель определённых структур, чьё имя было у всех на слуху и поэтому не имело большого смысла употреблять его в суе (Так сказать, ради сохранения длины вашего языка, имеет смысл помолчать.).

Правда, надо сказать, что и в этом Гранд-Опера храме, нашлись свои позиционеры, явно перебравшие духа свободы, уже и не ясно, свои или чьих будут, скрытые, либерально, со своими недопустимостями, смотрящие на либеральные идеи, которыми пропитан воздух этого гранд-офиса. Так в минуты явного неосмотрительного воодушевления, в перерыве между подачей закусок и речей видных деятелей, приглашённых сюда в последнее прибежище свободы, где-нибудь в курилке, один из этих совершенно отвязных, выбравших для себя абсолютную вне системность в этой внесистемной оппозиции начал позиционировать себя, пуская дым из сигары, которую он стрельнул у посла одной страны, с симпатией смотрящей на всякую оппозиционность, а пару других позаимствовал в неосмотрительно оставленном ящике, стоящем в нише шкафа. Так вот, сделав этот глубокомысленный выдох, такой независимый внесистемник Антон, заявляет: «Только и знают, что понукать нами». Отчего наверняка у всех стоящих рядом с ним и слышащих такие дерзновенные речи, тут же холодком обдало внутри, и дух захватило от такой уму непостижимой дерзости этого, однозначно, смельчака Антона.

– А меня, может быть, не устраивает этот их диктаторский стиль, – Антон, возможно, хватил лишка там, в конференц-зале, отчего он определённо уже хватил лишка здесь. Что для самых предусмотрительных, становится сигналом к выходу. Ну а Антон, оставшись один (неосмотрительных, как оказалось, в этом кругу не бывает), сплюнул за последним вышедшим и, закрутив глазами, принялся размышлять над горькой судьбой любого внесистемного оппозиционера, чья участь заключена в том, чтобы вот так стоять в одиночестве на этих затворках и курить чужие сигары.

Но памятливая мысль Яшки, не взволнована этими помышлениями Антона. Ведь Яшка оказался в числе очень осмотрительных, и поэтому Антон сейчас сидит в кутузке, а он, в отличие от него, летит в город любви, Париж, о котором, конечно, хочется помечтать, но это ему не дает сделать влезший в тот памятливый разговор, второй противный тип, занимающий своё мягкое место рядом с ключевым представителем этого «а-Ну КО».

– А ты-то чего облизываешься? – заржал второй, менее видный член этого сообщества, который, дабы скрыть свою оплошность в поедании сочной курочки, пустившей соки ему не только по губам, но и на воротник рубашки, решил таким способом, указав на Яшку, отвлечь внимание от себя. А ведь Яшка только лишь подумал пооблизываться при воспоминании аппетитной Люси и поэтому, никаким образом, не показывал свои намерения, что, конечно же, было инсинуацией со стороны менее видного члена.

– Ничего я не облизываюсь, – только сейчас облизнув губы и тем самым, совместив два в одном, Яшка тем не менее, твёрдо отстаивает свою точку зрения.

– Облизываешься, – не менее твёрд в своем утверждении, впитывающий в себя сочность курочки второй господин.

– Да я… – несколько сбит с толку Яшка, уже не знающий, как себя дальше вести.

– Ладно, можешь облизываться, но только это, и ничего сверх того, – обильное слюноотделение, вызванное представлением этой Люси в некоторых пикантных на грани образах, после этого внутреннего отлива, вызвало сухость внутри этого господина, который, взбодрив себя вином из фужера, посмотрел строго на Яшку. Его сравнительная с ним молодость не внушала доверия в столь щепетильных делах, и поэтому он, и огласил этот указательный приговор.

«Но почему?» – чуть не вырвалось у Яшки, для которого привлекательность Люси, была сопутствующим его желаниям фактором и просто грех не использовать его в личных целях. Впрочем, здесь это не приветствуется открыто и поэтому приходиться сдерживаться на виду, а уж не на виду, то это совсем другое дело.

– Хочешь, наверное, спросить, почему? – второй господин своей проницательностью, заставляет Яшку вздрогнуть.

– Да нет, – найдя в себе силы, Яшка идёт в отказ.

– Нет или да? А то что-то не совсем понятно, – второй господин, явно хочет довести Яшку и лезет со своими вопросами.

– Нет, – снова твёрд тот.

– А я говорю, да, – издевательствам этого второго господина уже нет предела.

– А ну, замолчали оба, – устав от этих препирательств, а может, просто оттого, что поперхнулся от этих незамолканий, ключевой представитель, решил вмешаться. – Значит, так. Слушай меня внимательно, – ключевой представитель грозно посмотрел на Яшку, который, вжав голову в плечи, принялся внимать. – Мы не поощряем всякий кривотолк в сторону наших рекомендаций, а это значит одно: непонятливым здесь не место. Так вот, я тебе сейчас задам несколько вопросов и если не увижу должного понимания, то тогда, можно сказать, нам не по пути, – ключевой представитель внимательно посмотрел на всё так же стоящего по стойке смирно в середине кабинета Яшку, после чего, не дожидаясь ответа, начал задавать вопросы.

– Вашим гидом по Парижу будет француженка Люси, – первый же вопрос не вопрос (А что тогда?), произнесённый ключевым представителем, смёл в Яшке все остатки самоуверенности, и перед его глазами встала любимая кинокартина детства, которая метафорически получила своё развитие в его воображении:

«Карабас Барабас и Дуремар подкреплялись жареным поросёночком. Хозяин подливал вина в стаканы.

Карабас Барабас, обсасывая поросячью ногу, сказал хозяину:

– Дрянь у тебя вино, налей-ка мне вон из того кувшина! – и указал костью на кувшин, где сидел Буратино.

– Синьор, этот кувшин пуст, – ответил хозяин.

– Врёшь, покажи.

Тогда хозяин поднял кувшин и перевернул его. Буратино изо всей силы упёрся локтями в бока кувшина, чтобы не вывалиться.

– Там что-то чернеется, – прохрипел Карабас Барабас.

– Там что-то белеется, – подтвердил Дуремар.

– Синьоры, чирей мне на язык, прострел мне в поясницу – кувшин пуст!

– В таком случае, ставь его на стол – мы будем кидать туда кости.

И вот, можно сказать, Барабасом брошена первая кость в его кувшин мудрости, который, как верно заметил хозяин харчевни, в данный момент оказался совершенно пустым».

Яшка, смутившись своим положением и незнанием того, что нужно отвечать, решил идти универсальным путем, предлагающим на всё соглашаться.

– Да, – ответил Яшка, что, судя по виду ключевого представителя, этого Барабаса, удовлетворило его.

– Ещё раз напоминаю, француженка Люси изучает русский язык, в связи с чем, она не раз была по студенческому обмену в России, от которой она без ума и поэтому очень рада, в таком качестве поработать с русскими туристами. Такое общение поможет ей подтянуть разговорную речь, – Барабас замолчал и ожидающе уставился на Яшку, который всё ещё впитывал выдаваемую информацию. – Ну, чего молчишь? – вновь влез в разговор этот Дуремар.

– Ну, мне кажется, всё понятно, – Яшка, уловив суть этого теста на понятливость, снова определённо расхрабрился и начал дерзить.

– А вот мне, ещё не совсем насчёт тебя понятно, – лезет в свою бутылку этот Дуремар.

– Общая увлечённость, всегда сближает. Ну а когда она при этом вызывает симпатию, то ещё и убеждает, – Яшка сверкнул глазами в сторону этого Дуремара, которого он, скорее всего, уделал своим ответом.

– Я вижу, ты уловил суть, – ухмыльнулся Барабас и, хлебнув на Яшкину дорожку, отправил того восвояси. И когда Яшка уже оказался за дверьми этого офисного кабинета, то он не слишком поспешил удаляться от них, слыша, как ему показалось, доносящийся из-за дверей следующий разговор:

– Положу Буратино на ладонь, – хвастливо говорил Барабас, – другой ладонью прихлопну, – мокрое место от него останется.

– Этот негодяй, вполне этого заслуживает, – подтверждал Дуремар, – но сначала к нему хорошо бы приставить пиявок, чтобы они высосали всю кровь…

Но так ли это было на самом деле, или же это плод разыгравшейся фантазии Яшки, трудно даже ему сказать, ведь как только, для лучшей слышимости, он собрался приставить ухо к щелке двери, то в этот же момент, согласно закону подлости, в коридоре появилась не менее любопытная, какая-то серая личность, которая, испытывая неудовлетворение своей серостью, за счёт любопытства и компенсирует свой недостаток. Так что Яшке, заметившему упёртость глаз на себе этой появившейся серости, не захотелось испытывать на себе этот взгляд и он, подняв высоко голову, отправился на выход из этого здания, так и не узнав, что же на самом деле говорили меж собой Барабас с Дуремаром.

А между тем послушать было о чём.

– Богдан, заходи, – стоило только Яшке скрыться за дверью, как Барабас поднялся с места и, пройдя к другой внутренней двери, открыл её и позвал скучавшего там, в отдельном кресле, мышцевого вида господина, очень сильно смахивающего на одного неторопливого пассажира. После чего Барабас вернулся на своё место, ну а Богдан занял свободный стул у стенки.

– Ну, Богдан, у нас к тебе есть дело требующего твоего индивидуального подхода. Ай, прости, как ты там любишь говорить? Своего отдельного разговора, – начал Барабас.

– Я слушаю, – жёсткость холодного взгляда Богдана, которым он обдал собеседников, заставивших его заниматься несвойственным ему делу: слушать, очень красноречиво говорила о том, что могло грозить тем, кто его не слушает и, более того, не слушается.