Чего так не скажешь, если твои партнёры по коалиции или по чему-то такому близкому к власти, разговаривают с тобой на одном языке, хоть и матерном. И если ты вспылил в адрес той сволочи, которая всё отлично понимает и тебя видит в таком же точно свете, то она, эта сволочь, а формально вроде как партнёр, будет потрясена даже не тем, что вы так отлично осведомлены о её внутренней мотивации при ведении переговоров и вообще о том, как у неё дома складываются из скандалов дела, а она будет ошеломлена новым трендом в политике, который вы сейчас на её примере ввели в обращение – прямолинейность во всём.
– Всех уж достало это лицемерие и враньё. Отныне всё будем называть своими именами. И если ты подлец, подлец, то и называться ты будешь так, а не как раньше, сукиным сыном. – Как врежет кулаком по столу, а ярким словом по головам всякого рода политиков, сидящих здесь на заседании комиссии по этике, не сдержанный на слова и поступки, новой формации политик, с ярким именем Демагог, который и стал таким популярным политиком, лишь благодаря своей несдержанности на слова. За что его и призвали к ответу товарищи по партии – понятно, что завидуют его популярности, а вот противопоставить ему ничего не могут, как не пытались быть ближе к народу, матерясь и уходя в запои (может для этого и вызвали его на эту комиссию по этике, чтобы выудить из него все эти секреты).
А ведь секрет на самом деле очень прост – не нужно было так поспешно демонстрировать на себе такое довольство жизнью. Ведь тебя в высокие выборные должности избрали не для того, чтобы ты довольствовался жизнью, а чтобы ты боролся и страдал за чаяния своих избирателей. И теперь что получается, ты довольствуешься, а избравший тебя народ мучается, глядя на то, как ты за их во всех смыслах счёт, удовольствуешься жизнью – у рожа самодовольная! Ведь такова правда жизни, которая складывается так, не просто потому, что так недовольным своей жизнью людям думается, а потому, что таковы законы природы, где один из них, закон сохранения энергии, напрямую говорит и указывает на все эти обстоятельства дел – если в одном месте убыло, то в другом месте обязательно будет прибыток. И если его подвести к нашим сложившимся обстоятельствам, то если прибыток на лице и на боках избранника появился, то уж точно не от хорошей жизни его избирателя (хотя как сказать).
Но о таких вещах, прибывающий в своём самодовольстве народный избранник, не спешит распространяться, – физику в школе все изучали, так зачем повторяться, – и быстро хватается за что-нибудь не касающееся его напрямую – за дело своего же соратника по партии.
– А как же политическая целесообразность? – возмутится слишком всё близко и напрямую к сердцу принимающий, представитель комитета по стратегическому планированию, да тот же генерал Сканнет. Которому для своих действий почему-то всегда нужны какие-то оправдания, да ещё возможно, что и правомерные. Вот генерал Браслав другое дело. Ему дай координаты цели, и всё, остались одни только координаты утопленника (Атлантиды, так любил называть результаты своего вмешательства Браслав).
– Да ты, как я посмотрю, тоже подлец. И проводишь политику протекционизма. Корешей защищаешь. – Мгновенно его срежет конгрессмен Демагог.
– Ну, таким макаром, мы до уличного образа жизни опустимся. Будем по улицам пешком ходить, а не на автомобилях перемещаться. – Возмутится в ответ мистер Биркин, представитель службы внешних сношений, а не как пять минут назад называлась эта служба, департамент по международным связям (он отвечал за то, чтобы эти связи были безопасными, вот, наверное, почему, они были такими закрытыми).
– Вот и хватит всё по подворотням людей пугать. Пора бы выйти лицом к лицу к людям. – Ещё раз по столу кулаком добавил от себя Демагог. И решено было, что раз он такой умный, то пусть и покажет пример и без охраны выйдет в люди.
– И выйду! – непонятно кому пригрозил Демагог. А все так испугались, что как только Демагог вышел из кабинета, как все и забыли, и не только о его угрозах, но и о том, по какому собственно поводу, его вызывали на комиссию по этике. И председатель комиссии, спустя время понадобившееся ему для того чтобы найти смятую бумажку, на которой была написана повестка дня, вынужден был признать, как конгрессмен Демагог ему близок. – Ну и ловкач же конгрессмен Демагог. Так голову нам сумел запудрить, что у него получилось избежать наказания за свою прямолинейность, которую он проявил по отношению к нашему пресс-секретарю, мисс Классинг.
– А что он сделал? – как будто очнувшись от глубокой дрёмы, толкнув в бок рядом сидящего и не пойми кого, но судя по мягким бокам, то мягкого человека, тихо спросил его конгрессмен Тук. Ну а мягкий человек, как оказывается, во всём мягок, и отвечает до чего же нежным, с привкусом земляники женским голосом. – Продемонстрировал, какие у него загребущие руки.
– Вот как. – Удивился конгрессмен Тук, невольно посмотрев на свои руки. Которые, как им посмотрелось, только отдалённо напоминали такие, безусловно необходимые для работы конгрессмена характеристики. После чего конгрессмен Тук переводит свой взгляд на рядом сидящую мисс и спрашивает её. – И что, много он там нагрёб?
– Столько, что теперь и не разгребёшь. – Стальным голосом проговорила эта мисс. И похолодевший в спине конгрессмен Тук, догадался с кем Демагог так опрометчиво связался.
Но всё это только производственные моменты, которые хоть и придают многому из происходящего своё значение, но в виду того, что они существуют, как элементы связи, так необходимые для выполнения ещё одного из основополагающего закона жизни, закона трения, то их значимость выражается во влиянии на внешнее выражение любой политики, лицом которой становятся именно те, кто нашёл способ, если не обойти этот закон взаимности, то, как минимум, минимизировать его влияние на себя. Вот, наверное, почему, возникает ощущение скользкости, когда слышишь и видишь эти обращённые к тебе речи этих лиц политики смягчения.
Но ладно со всеми этими производственными моментами, когда моменты с этой эмоциональной невоздержанностью: «Достали!», – порой настигают таких важных и влиятельных людей, что и не подойти к ним без соответствующего разрешения, что с трудом можно подумать, как так вообще может быть. Все-то на их счёт думают, что они как скала, не поддаются, ни чувствам, ни эмоциям не по делу, – и даже возможно, что и всё человеческое им чуждо, их естество живёт по иным законам, – а как оказывается, что всё совсем не так.
И эти окружённые мифологической дымкой загадочности люди, а по простому избирательному праву, избранные президенты, также как и самый простой человек, дышат, пьют, как собаки, сопереживают любимой команде и даже способны на такие матерные произведения искусства, что уши у некоторых чувствительных людей могут завянуть, услышь они, как избранный ими президент, презентует своего, конечно, не такого как он демократически избранного, но всё же президента, вдруг ни с того ни с сего покатившегося по авторитарной наклонной.
– Дать бы ему по рукам. – И только так о нём подумает вслух Мистер президент, как уже в его кабинет спешит начальник всех его штабов, неутомимый Данфорт, чтобы положить ему на стол, прямо сейчас на коленке разработанный им план того, как можно ударить этому зарвавшемуся президенту по рукам. – Превентивный удар. По мне так, достаточно эффективный и что главное, очень болезненный способ напомнить той неблагодарной сволочи, на чём зиждиться его избранность. Напрочь отбивает охоту пользоваться руками. Их у него попросту оторвёт. – С наисерьезнейшим лицом, а по-другому он и не умел смотреть на мир полный целей, генерал Данфорт высказал Мистеру президенту всё то, что он думал на счёт отбившегося от рук президента.
Но у Мистера президента ничего такого не было в мыслях и планах, – этим генералам только дай повод подумать, что ты уже подумал, как развязать им руки (они почему-то считают, что они у них связаны), как они уже готовы вести себя развязно, – и он осаживает генерала умелой контраргументацией. – Так если ему оторвёт руки, то как он будет подписывать свою капитуляцию. – Сказал Мистер президент и, не давая возможности генералу Данфорту возразить: «Хоть ногой, у него их две», – выпроваживает его из кабинета, давая ему время подумать и разработать более стратегический план.
– Этот, сами говорили, на коленке состряпан. А мне нужны выдающиеся решения. – Закрывая дверь за этим поспешным на решения генералом, спровадил его словом Мистер президент. – А пока эти его предложения выдают в нём, а значит и в нас, если мы его соображения примем за план реализации, за тех, за кого бы мы не хотели, чтобы нас принимали. – И только Мистер президент так подумал и начал разбирать в уме, за кого бы он не хотел, а все остальные, в основном противники, хотели бы его и всю его администрацию считать, – за сборище полных, а местами откровенных идиотов. Но это уже данность и многие так и считают, даже если я так не считаю, – как ему уже начинают мешать так считать (а это уже о многом говорит – они не считаются с мнением президента).
Так к нему в кабинет спешат уже другие представительные, представляющие собой другие ветви исполнительной власти люди – главы секретных служб, глава департамента внешних сношений (раньше этот департамент назывался коммуникаций, но сегодняшние отношения между этими представительствами стран опустились до такого низкого уровня, что пришлось внести эти, более отвечающие духу времени поправки), разного рода и звания генералы, и куда уж без них, без советников по безопасности, которые чуть слюной не подавились, когда услышали, что Мистер президент посмел без их совета и даже ведома, продемонстрировать самостоятельность, и позвал к себе начальника всех штабов (а его без веской причины не зовут).
И тут ничего не поделаешь, и сколько не шифруйся и не секретничай, заигрывая со спецслужбами, всё равно вскоре, всё то, что случилось у тебя в кабинете или где-нибудь рядом, в зависимости от твоей занимаемой должности, в той только части, которая будет соответствовать уровню твоего допуска до секретов и тайн, будет известно всем остальным людям. Ведь президентский дом, как одна большая, но только запертая под одним настилом деревня. И если на одном краю у кого-то чихнётся, то об этом вскоре будут знать и все остальные жители этой фигуральной деревни.
Да вот, к примеру, главы двух самых секретных правительственных спецслужб, Гилмор, возглавляющий центральное управление разведки и новый глава агентства безопасности, Спарк, которые стояли в курилке и, делясь секретами, естественно, чужих разведок – кто с кем, когда и зачем – одновременно с этим, по выражению лица своего визави (косясь боковым зрением на подвешенное сбоку зеркало) анализировали насколько сказанное собеседником, соответствует действительности или простыми словами, насколько далеко может зайти в своём трёпе его соперник, приписывая его заслуги себе и наоборот (не секрет, что все спецслужбы яростно конкурируют между собой и так сказать, ревностно смотрят на чужие успехи – это единственный не секрет, который существует).
И, конечно, при этом каждый из них не может без того, чтобы не пустить дым в глаза своему сопернику. Ну а чтобы соперника, как следует, пробрало, то они идут на определённые жертвы, выбирая для себя самые крепкие сорта сигарет, да с таким едким дымом, что сам почернеешь, затягиваясь ими. И хотя каждый из них и крепится, но слёзы из режущихся глаз не спрятать и это выдаёт в них натуры чувствительные, а не как они, не раз занимаясь мифотворчеством, в своих резюме писали – я тот ещё за кремень.
И вот когда обстановка вокруг них особенно раскалилась – сигареты во рту подходили к своему логическому концу, к фильтру – и нужно было искать новые источники вдохновения или же пути отхода, как вдруг в помещение туалета, в котором находились эти господа и которое они приспособили под такого рода дымное дело (с этим людьми из секретных служб, всегда так), заходит вечно не отдающий своим действиям отчёт, а всё потому, что он крайне занят тем, что составляет отчёты на всех остальных, даже на один раз мимоходом им встреченных людей, самый информированный человек на свете (это он сам себя так называет), пресс-секретарь президента, мистер Спит.
И, понятно, что к таким людям стоит прислушаться, даже если они ничего пока не сказали (и даже если они порят чушь – но это личное, а не должностное мнение Гилмора), тем более когда ты по роду своей деятельности только тем и занимаешься, как прислушиваешься к другим людям. И эти господа, мистер Гилмор и Спарк, ещё буквально одно мгновение назад, столь яростно оспаривавшие между собой право иметь свою точку зрения, и анализировать окружающее и друг друга беспрепятственно и без дымных примесей субъективизма, что у них не очень-то и получалось, теперь в один момент оставили взаимные кривотолки – даже сквозь эту дымовую завесу на их лицах проглядывалась вся степень их понимания друг друга, и при этом в том самом качестве, когда человека мало кто понимает, и совершенно не разберёшь, что он там мычит с перепоя. И они, бросив друг на друга откровенно враждебные взгляды: «Мол, не задымляй своим присутствием окружающую обстановку», – покосились в сторону весело посвистывающего господина Спита.
А из-за такого посвистывающего отношения к жизни господина Спита, можно было, конечно, сделать поспешные выводы – на рынке облигаций ожидается значительная корректировка – но у Гилмора и Спарка на данный момент не было в наличие свободных средств и они так уж и быть, записали эту информацию в ячейку своей памяти, предназначенную для своих не бедных родственников.
Сам же Спит тем временем, как обычно не утруждает себя соблюдениями правил приличий, и он, совершенно не обращая внимания на притихших господ Гилмора и Спарка, занят только самим собой – так он, заняв наблюдательную позицию у зеркала, принялся там, у себя на носу, что-то давить. Что постепенно начинает бесить и выводить из себя Гилмора и Спарка, у которых даже во рту стало жечь оттого, что им тошно было видеть это неприкрытое самолюбование этого красавчика Спита.
– Ещё лицом президента называется. А сам весь в прыщах. – В единодушии переглянулись Гилмор и Спарк. – Да он тем самым компрометирует президента. – Углубились дальше в свои мысли эти господа. – Теперь любой может сказать, что политика президента, прыщавая и сопливая. И у него ещё и молоко на губах не обсохло, чтобы нам что-либо советовать. Подрасти вначале. – И кто знает, куда эти господа Гилмор и Спарк могли бы зайти в своих рассуждениях, если бы этот Спит, так за между прочим, как он всегда делал на пресс-конференциях, где он самое главное лицо, и поэтому не собирается спрашивать ни у кого разрешения говорить и его желания слушать – ты в любом случае будешь его слушать, с желанием или без – как кость собаке кидает им многозначительную фразу.
– И куда это люди так вечно спешат? – многозначительно так, задался вопросом Спит (это не та кость, а всего лишь прикормка в виде предисловия). На что ему нашли бы что ответить эти ненавидящие его всеми своим обгоревшими губами господа, – в твоём случае проявлена непростительная небрежность, и почему-то ещё никто не поспешил кулаком заткнуть твой поганый рот.
– А уж если ты генерал, то вообще спешить преступно. – Кинул свою кость Спит этим господам, у которых одновременно выпали из онемевших ртов сигаретки, и они, округлившись в глазах, принялись высматривать в Спите хоть каких-то уточнений об этом спешащем генерале. Ну а Спит, скорей всего, смотрел на всю эту историю со спешащим генералом, со своих просветительских позиций – этот козёл, его чуть с ног не сбил – и он не спешит задуматься над тем, что могло послужить причиной этой спешки. А не мешало бы. Ведь он сам же знает, что в стенах этого дома, ничего без веской причины не делается и не происходит. Хотя то, что он прибытию сюда, в это общественное место, куда хоть раз в жизни да спешишь, попытался заглянуть под низ кабинок, говорило о нём, как не о таком уж и несмышлёном человеке.
– Не бывает правил без исключений. – Вдруг сказал мистер Гилмор, чем перевёл всё внимание Спита и Спарка на себя.
– И что же это за исключение такое? – спросил его пресс-секретарь.
– Если тебя, к примеру, ждёт не дождётся награда, в виде звезды на погонах. – Многозначительно сказал Гилмор. И ответ Спита неожиданно удивил всех. – К этому генералу это не относится. У него погоны под завязку полны звёзд. – С какой-то прямо досадой, и не пойми на кого, на того ли неизвестного генерала, за то, что он не оправдал возложенных на него надежд и рано получил все эти звёзды, или на Гилмора, за то, что он ничего поинтереснее не мог придумать, сказал Спит и, махнув рукой, выдвинулся в сторону выхода. Тогда как соперник и конкурент Гилмора на поле секретной деятельности, Спарк, прямо с восхищением посмотрел на него. – Как ты ловко сумел из него вытянуть эту информацию о спешащем генерале. – Так и говорил взгляд Спарка. – Теперь круг подозреваемых в спешке генералов, значительно сужается.
Ну а на Гилмора видимо снизошло вдохновение и он прямо-таки вынуждает этого пресс-секретаря раскрыть имя этого спешащего генерала. – Много я знавал генералов, которые спешили успеть… – Резко оборвав себя на полуслове, в задумчивости замолчал Гилмор, из под прищура своих глаз поглядывая на вдруг остановившегося и обернувшегося в его сторону Спита. Но Гилмор не тот спешащий генерал и он умеет держать паузу. И только тогда, когда Спит хотел было махнуть рукой уже на своё любопытство, он говорит. – Избежать на свой счёт поспешных решений руководства. А как можно бегством что-то избежать. Нет, только наступление спасает от всех этих казусов. Да, кстати, – вдруг обращается к Спиту Гилмор, – как звали вашего спешащего генерала?
– Данфорт. А что? – переспросив, так и не понял Спит, о чём его спросил Гилмор. А вот Спарк всё отлично понял, а как понял и узнал имя этого спешащего генерала, так в волнении вслед за Гилмором и потянулся за новой порцией дыма в карман. Ну а так как ответом на вопрос Спита послужил дымный выход из лёгких Гилмора, то он не стал дожидаться, когда тот соизволит надуматься, и покинул помещение туалета, оставив там этих господ в состоянии полнейшего погружения в созерцание кончика своей сигареты.
И вновь они погрузились в туманное состояние неопределённости – каждый из них был решительно настроен действовать, но не решался раскрывать эти свои намерения перед своим соперником (а вскрытие намерений своего противника первый шаг к победе) – и теперь они волнительно ждали и сами не знали чего. Но тут вид кончика горящей сигареты наводит каждого из них на одну и ту же мысль, и она приводит их к тому, что они начинают захлёбываясь от горечи и дыма, пытаясь срочно закончить с этой вредной привычкой, ведущей только к одному – потере здоровья, с разориентацией в пространстве, слабости в ногах и приобретению нездорового вида лица, с которым они вскоре, после необходимых отговорок и устремились на выход.
– Всё. Мне пора. – Еле сдерживая себя от кашля, с хрипотцой в голове сказал Гилмор, откидывая полудымящуюся сигарету в умывальник. Дальше у него просто не было сил бросить – а показывать перед противником свою слабость, он не мог. Уж лучше продемонстрировать противнику свою беспринципность и отвязность.
– Мне, пожалуй, тоже. – С трудом, вначале разобрал в уме, а затем выдавил из себя осмысленные слова, переполненный дымом Спарк и, удерживая себя от попыток продемонстрировать, как ему тошнотно плохо, с непринуждённым видом забросил свой окурок не туда, куда хотел – в тот же умывальник (а я чем тебя хуже) – а куда-то там, в сторону одной из кабинок. И хорошо, что тот, кто оказался на месте того, кому попал окурок за вороток рубахи, оказался профессионалом своего дела, и он ни единым звуком не выдал, как он терпеть не может мусорящих окурками людей. А в один момент прислушавшиеся, вначале к полёту окурка, а затем к странному шипению Гилмор и Спарк, так и остались в заблуждении насчёт его присутствия там, в кабинке. – В бачок попал. – Подвёл итог этому шипению Спарк.
Ну а так как это был окурок Спарка, то и последнее на его счёт слово за ним, и Гилмор больше ничего не говорит, и сдержанным на эмоции шагом (а его так и шатало их проявить), выдвинулся на выход. Куда вслед за ним, со всё той же обстоятельностью хода, пошёл и Спарк. И так они шли до тех пор, пока не достигли первого перекрёстка пути.
– Ну, мне, к сожалению, направо. – Непонятно к чему так сказал Гилмор, глядя на Спарка. На что Спарк, немало озадаченный этим заявлением Гилмора, – что всё это значит? – всё же сумел удержаться от так и напрашивающихся вопросов по этому поводу. При этом ему не просто сдержалось, а он сумел по-своему поддеть своего соперника.
– А меня, как я понимаю, ждёт путь без сожалений. – Полувопросительно сказал Спарк. На что Гилмор внимательно на него посмотрел и с видом обречённости, сказал. – Но не без шишек.
– Ладно, ещё увидимся. – Кидает на прощание слово Спарк.
– Смотри не напророчь. – Усмехнулся в ответ Гилмор.
После чего каждый из них идёт своим путём. Ну а как только они расходятся, то вскоре теряют друг друга из вида. А как только они таким образом обрадовались, то только тогда они уже позволили себе прислониться к стеночке, чтобы привести себя в чувство, а уж вслед за этим, броситься наперегонки со всеми, кто был наслышан о спешащем генерале, и само собой, заинтересован в том, чтобы прибыть в кабинет президента первым.
И уж будет лучше оставить в покое и совсем не упоминать о том, какими путями и как добирались до кабинета президента все эти заинтересованные лица – часто спотыкаясь и отдавливая себе ноги вместе с языками и, при этом демонстрируя полную невозмутимость и не заинтересованность в том, что вокруг с ними и окружающими происходит (а это первый признак их нетерпения) – а лучше сразу пройти до самих дверей президентского кабинета, вслед за довольно странно идущим к этому кабинету Гилмором. И этот Гилмор, используя наработанные годами методы ведения скрытного наблюдения и другие секретные натоптыши, много кого на своём пути к кабинету президента попытался обмануть и насчёт себя ввести в заблуждение. Правда все они, те, кого он попытался ввести в заблуждение или обмануть, почему-то после встречи с ним, все до единого говорили одно и тоже, – и кого он хочет в вести насчёт себя в заблуждение, я всегда знал, что он полный придурок.
Но Гилмор об этом не знал, да и считал по-другому. И он в зависимости от попавшегося ему на пути лица, строя себя или из себя, то полную невменяемость, к которой склонны увлечённые одной мыслью люди-философы, то демонстрируя всем собой свою огромную значимость, со своей неприступностью лица, – тьфу на вас всех и лучше не подходи, – а в исключительных случаях и принципиальность – куда хочу, туда и буду смотреть, хоть на твои, хоть на свои ноги и грудь – таким образом и добрался до кабинета президента. Где и натыкается, сейчас и уже и не поймёшь, на чьё пророчество, но вроде бы на Спарка. Который, конечно, на всё имеет свой взгляд, и он, заметив Гилмора, ясно говорил. – Накаркал.
Ну а как только все эти заинтересованные силы, собрались вместе с собой и с духом, то они и заявились к президенту с претензиями на вопросы. Где главный из этих вопросов стоял упрёком в их лицах. – Почему, вы, Мистер президент, столь не предупредительны ко всем и в частности ко мне, когда как ко всяким генералам, не просто испытываете предубеждения, а вы их предпочитаете всем остальным?
Ну а Мистер президент, теперь вынужден оправдываться за то, что он и не делал. А ведь он сам президент и так сказать, отвечает за свои действия только перед избравшим его народом и больше не перед кем, и ему вдвойне сложнее себя сдерживать, видя эти, до чего же нервные, как хочется по ним пройтись правдой-маткой, лица, так не сдвигаемо с одной мысли ждущие от него объяснений. И, конечно, у Мистера президента в голове возникает одна другой хлеще фантазии, как поддеть этих великовозрастных, и вроде бы с виду не глупых господ, которые каждому слуху верят и по первому зову, сломя голову несутся сюда, чтобы узнать – верно ли всё то, что ему в курилке сказали.
– Обрадовать их что ли, войной или хотя бы бомбометанием. – Подумал Мистер президент, через прищур глаза посмотрев на ждущих его слова глав силовых ведомств и блоков. – Пожалуй, это их и вправду только обрадует. – Засуровил во взгляде Мистер президент, не собирающийся давать лишнего повода для радости всем этим дородным физиономиям, которые, судя по их наполненности, вполне были довольны своим занимаемым местом и самими собой. – А как можно добиться прорывных изменений, если отвечающие за эти изменения, итак всем довольны? – И тут Мистера президента при их виде посетила очень-очень здравая мысль.
– Будь голодным, говорил уже и не помню кто (президент, конечно, помнил, но так как он старался не помнить своих критиков, то он и не помнил). – Начал подводить итог своему наблюдению Мистер президент. – И только так можно достичь прорывных целей. И значит, мне придётся, как следует, их растрясти. А ничто так не мотивирует на действия, как неопределённость своего положения и недоговорённость. – Мистер президент остановился взглядом на Гилморе, главе Центрального управления, теперь уже одной из многих, и не такой известной спецслужбы, а когда-то она, ох, как гремела и вызывала оторопеть у врагов.
И обращённый на Гилмора взгляд Мистера президента, не прошёл мимо остальных находящихся в кабине глав служб и департаментов. А как не прошёл, так сразу же оправдал их предположения – затевается что-то действительно не шуточное, если президент в первую очередь посмотрел на главу этого ведомства, внушающего много чего и в том числе ужас. Почему так решили все эти глубокие умы, то не сложно понять, если столько раз заходишь к президенту и видишь, с чего и что начинается. Так сказать, первый взгляд редко обманывает, а если этот взгляд принадлежит президенту, то он подводит к теме сегодняшней дискуссии.