Апокалипсис в шляпе, заместо кролика

Глава 7

Продолжающая знакомство с Иван Павловичем, его теориями и аксиомональными теоремами.

– Говорят, – глядя на Клаву из своего откинувшегося на спинку стула положения, сложив руки в замок, с расстановкой акцентов, воззрений и как же без того, чтобы придать призрачной загадочности всему сказанному, заговорил Иван Павлович, – если после решения проблемы возникает новая, то это квазирешение. Если после нет новых проблем, то это квазипроблема. Настоящая же проблема в ходе решения расширяется в геометрической прогрессии. И как мне понимается из всего вами сказанного, то это именно тот случай. – На этом месте Иван Павлович замолчал, чтобы дать возможность Клаве по настоящему, – не как до этого момента их встречи поверхностно думала, а скорей даже и не задумывалась с какой проблемой она столкнулась, когда её Тёзка не вернулся домой, – понять то, с чем она столкнулась.

И ей это ни хиханьки и хаханьки, где достаточно участкового предупредить, и он после обеда в четверг, доставит в целостности и сохранности, – Узнаёте? Тогда всё согласно описи: «Две пары трусов, носки разной степени потёртости (один в дырьё, второй как новенький), рубашка одна штука, как и рукавов на ней, и плюс шорты, зимой-то», принимайте, – вашего загулявшего мужа (все участковые отлично в курсе того, где загуливают свою память и жизнь вот такие бестолковые и безразличные к взятым собой обязательствам мужья (поняли, что не потянут, а признаться никак не могут); они и сами там не редкие гости). А здесь дело более чем серьёзное и нужно, как следует подумать и для себя решить, как жить будешь после всего того, что откроется с её мужем. Где каждый из вариантов его нахождения несёт в себе жизненной важности вопросы.

Так что прежде чем Иван Павлович продолжит и окончательно согласится выступить для Клавы тем человеком, кто будет глубоко вникать в её совместную с Тёзкой жизнь, где он, возможно, захочет засунуть свой нос с несовершенством в нём в их грязное белье, говоря не дипломатическим языком, а если использовать вежливые выверты языка, то приоткрыть завесу таких семейных тайн, о которых не принято на сторону разглагольствовать семейным людям (для этого всего существует период холостячества, где хвастануть своими победами и силой воли, перед которой ни одна хозяйка своих панталон не устоит, и тем самым поднять свои котировки на рынке брачных услуг, даже приветствуется), и чем больше неделикатного своеволия и самонадеянности он накопает об этом счастливом браке со слов Клавы, плюс коррекция на её не полную независимость суждения, на которое будут довлеть её расшатанные нервы, тем яснее откроется для него картина произошедшего, и тогда есть шанс на то, что семья воссоединится в своё целое. Но только в физическое целое, ведь после того, что Иван Павлович услышал от Клавы, а она значит, ему обо всём проговорилась о Тёзке, то ни ему, ни Клаве, не будет легко находиться рядом с Тёзкой и смотреть ему прямо в глаза на полном серьёзе, который так и будет стараться подавить накатывающаяся на них улыбка.

А из всего этого для нас вытекают знания о том, что Клава уже в общих деталях посвятила в суть своей проблемы Ивана Павловича, и он, как человек всё-таки обстоятельный, не труха и не трепло человек, которому ничего не стоит пообещать найти пропавшего супруга убитой безутешным горем вдове, – зуб даю, и парни из банды рэкетиров не дадут соврать, что отыщу этого негодяя и тот лотерейный билет с выигрышем, который им был перед своим исчезновением прихвачен, и который привёл к таким сложным мыслям о нём, – и не найти его на глубине реки (а билет одновременно с ним утонул в кармане Ивана Павловича трепла), прежде чем взяться за всё это наисложнейшего характера дело (если в нём замешаны супруги, где всегда есть место манипуляции обоюдного и третьего лица сознания, никто не даст разбирающемуся в их сложных отношениях человеку гарантии, что в итоге на орехи достанется ему; ведь так для укрепления их брака и скрытия ими совместно украденного из банка, и было задумано), должен взять для себя паузу и дать ей же Клаве, представляющей собой не только одну сторону семейного конфликта, но и клиентскую сторону, чтобы, как следует, подумать над тем, принять ли его помощь, или же лучше будет расстаться друзьями. Ведь при любом развитии в дальнейшем ситуации, они уж точно не останутся друзьями, хоть и такими поверхностными.

Ну а то, что из слов Ивана Павловича можно было сделать и другого рода выводы – он так чрезмерно хвалится, усугубляя сложность ситуации, в какой оказалась Клава (кроме меня с этим делом разобраться никому не по плечу), чтобы только набить цену своим услугам (будете по гроб жизни вашего Тёзки мне должны и обязаны; а никто и не обещал его найти целым и в сохранности).

Правда Клава слишком затягивает с ответом, где она с каким-то отстранением смотрит на Ивана Павловича, без остановки помешивая ложечкой в чашке кофе, а вернее сахар в ней. А это начинает заставлять волноваться за неё Ивана Павловича, не привыкшего давать столько много времени своим собеседникам на обдумывание своих слов. И такие задержки в его и его слов понимании, рождает в голове Ивана Павловича негативного качества ассоциации с этим долго думающим слушателем. И, пожалуй, не нужно объяснять, что о таких вещах вслух не сообщают, и Ивану Павловичу приходиться на глазах своего молчаливого собеседника расстраиваться.

– Любите подсластить свою жизнь? – не выдержав всего этого молчания, а особенно этого крутящегося момента в руках Клавы (да сколько уже можно меня мешать, а уж затем сахар в чашке?!), задаётся вопросом Иван Павлович, кивнув в сторону ложки в руках Клавы. Что, наконец-то, приводит к положительному результату в сторону Клавы, которая, как оказывается, не в задумчивость впала, а она была сама собой, а именно этим круговым движением заворожена, и не могла выйти из того замкнутого круга, выглядывающего из её чашки кофе, который она сама тут накрутила и сама же стала заложницей всего того, что она в него вложила.

– А может будет безопасней и не так насильственно и сложно над моей природой, если я обращусь за помощью к кофейной гуще? Слишком сложен для меня и моего понимания этот Иван Павлович. Да и выглядит он слишком опасно для потерявшейся девушки. Такие как он не упустят случая дать возможность потерянной девушке отыскать себя и свою потерю в самом себе и своих объятиях. Надо хорошенько приглядеться к этому, столь притягательно-странному Ивану Павловичу. – Вот с этого мысленного момента и озарения началось вступление в свой замкнутый, а уж затем порочный круг Клавы. Где она вслед за этими мыслями и опомниться не успела, как чайная ложечка вот уже у неё в руках, и она начинает себя и в себе разного формата и качества мысли накручивать с помощью круговых движений своей руки, с ложечкой в ней. Где ей с каждым кругом начинает внушаться уверенность в том, что кофейная гуща будет что ли более осмысленно развита, если она к её формированию приложит столько завидных усилий.

Так что когда Иван Павлович к ней так неожиданно, казалось, обратился, то она застанная врасплох, не сразу сообразила, что он у неё спрашивает, что в своём вопросе подразумевает и на что он тут так неприкрыто намекает.

– Заверяю вас, что с моей стороны ничего из того, на что вы тут намекаете не было. – С официозом холодности в голосе отреагировала в ответ Клава, как только решила понять вопрос Ивана Павловича, как намёк на некоторые подробности из их совместной жизни с Тёзкой, которые в итоге и привели к таким последствиям.

– Мол вы, Клавдия Аристократьевна, претенциозная больше, чем грациозная девушка, по моему, не на пустом месте сложившемуся мнению, – а я с вами, а если точнее, то с этими вашими мысленными завихрениями господства мыслей в сторону столбового дворянства, как-никак уже полгода ношусь и знаете, мучаюсь, – слишком часто вы своим недовольством и кислотой в лице мне намекаете на недостаток сладкого в вашей жизни рядом со мной. – Имеется немалая вероятность возникновения в прошлом вот такого разговора между Клавой и её Тёзкой, где он вдруг не сдержался и потребовал от Клавы ответа за её кислоту взгляда на него, когда он всего-то спросил её, что может сегодня будем кушать. А Клаве удивительно такое слышать в глазах и устах своего суженого, которому, как оказывается, её нисколько не хватает и ему ещё нужны плотские утехи (в другом качестве), которые она, видите ли, должна ему предоставлять в виде готовки ужина.

А как же тогда понимать его клятвенные обещания, где надо ему обязательно заметить, что его за язык никто не тянул всё это говорить и её уверять, что он ею одной будет до навсегда сыт. Но сейчас он говорит другое, и тогда получается, что он ей соврал, и Клава начинает подрагивать в ресницах глаз, так ей противно и стыдно за этого подлого человека и вруна к тому же, Тёзку, который вначале говорит одно, а затем требует от неё совсем другое.

– Хотя нет, это другое. – Перебила эту пришедшую её памятливую мысль Клава, вспомнив как ловко всё-таки выкрутился тогда из своего сложного положения Тёзка.

– Вы, Клавдия Супостатовна, – итак потворствовал подъёму настроения Клавы Тёзка, переиначивая её имя, – слишком аппетитно и сладко выглядите не по той причине, что употребляете столько сладкого на обед, завтрак и ужин, а как раз наоборот, потому что всем этим не злоупотребляете и тем самым собой подслащаете жизнь людей рядом с собой. – И если с первым прослеживающимся в сказанном Тёзкой тезисом Клава могла бы поспорить, то вот всё остальное, это бесспорная верность. И Тёзка, так уж и быть, заслуживает прощения. А вот каким образом, то Клава не успевает над этим вопросом призадуматься, перебитая ответом Ивана Павловича.

– Как скажите. – Так невыносимо для слуха Клавы это заявляет Иван Павлович, что у неё из головы всё вылетает, в том числе и много чего важного для установления истины, где она не была столь требовательной к Тёзке в плане своего недовольства такой пресной, даже без лишнего сахарку жизнью. Но Клава, посчитав, что этот момент отношений с новым для себя человеком, Иваном Павловичем, не есть препирательство, а скорее притирка своих угловатостей, удерживает в себе это возмущение и обращается к Ивану Павловичу с обтекаемым вопросом:

– Так что вы скажите.

– Только самое важное, и то, что касается нашего дела и моего его видения. – Иван Павлович начал с предварения своего дальнейшего рассказа, да и принялся за него. – В своём деле я использую только чистые знания, без всякого налёта эмоций и чувственности. А к ним относится математика, геометрия, данные нам природой для собственного и мирового понимания физические законы и само собой логика, на которой стоит и опирается дедукция. Ну а вся эта чувствительность, которой придаётся столь, невозможно мне понять, многое значение людьми, есть всего лишь отменная химическая реакция на внешний раздражитель. И здесь для вас, я думаю, нет ничего нового. – Иван Павлович сделал эту оговорку и пошёл дальше объяснять свой подход ко всякому делу взаимоотношений людей, где всякое бывает и случается, в том числе и такое злоупотребление человеческим доверием, а уж затем всё остальное, в плоть до своего оправдания стечением невероятного характера, непредумышленных обстоятельств, с чем к нему как раз и обратилась Клава.

– Я при рассмотрении человеческих отношений, сразу откидываю в сторону их чувственные интересы, – они на начальной стадии расследования будут только мешать, – и беру человеческую жизнь как она в первоначальном виде есть: один холодный расчёт, это то, что в нём есть, а эволюционные шаги на пути к своей выживаемости, это то, что им движет. – Пустился в свои объяснения Иван Павлович. – А путь эволюции предполагает в себе постепенность и движение вперёд на основе заложенных в человеке основ, составляющих его самость. Ну а для того, чтобы легче было сообразить всё это мироустройство в человеке, я рассматриваю его и его организм в своей плоскости рассмотрения, с позиции механизма, со своими, только ему характерными свойствами. Где за движение его души отвечает одна его логичность (логика это в моей планомерной схеме рассмотрения человека, есть своего рода нервная система, со своей рефлекторной функцией мыслеобращения в виде этих логических нитей, соединяющих собой его воедино, и образующих субъектность и субъективность человека), за движение сердца отвечает другое направление логики, а за насыщение …уже догадались, опять другая его логическая основа.

– В общем, всё в нём живёт и действует в своей обычности для нас, схематично и закономерно существующей системе взаимоотношений. И только его относительность нахождения по отношению к общей точки отсчёта, вносит некоторые особенности в его мировоззрение – его самонахождение в этом мире, а если точнее, то в точке своей локации, и определяет его идентификационную знаковость. А сама эта область пространства, которая является для него своим источником отсчёта, включает в себя всё общее, свойственное этому миру, но при этом имеет в себе некоторые только свойственные ей вещи, близкие к своему источнику нахождения, а не его освещения. – Иван Павлович, по Клаве заметив, как он малопонятен для неё, решил сделать оговорку, поясняющую эти его заумные рассуждения.

– Возьмём, к примеру, цифровой текстовый инструмент, тот же ворд. Он перед нами представляется не только чистой плоскостью отражения вашего сознания, которая при наборе клавиатурой в своей знаковой последовательности графических символов в виде букв, будет отражать на своей поверхности всё нами надуманное, а эта плоскость уже сама по себе есть сознание, содержащее в себе все графические законы и знание лингвистики, синтаксиса и правописания. И эти базовые основы этого графического редактора являются для него правовым регулятором работы в нём. И если мы согласно его лингвистики, этому его основному закону (в нашем аналоговом мире на каждого из нас действует гравитация, которая собой регулирует все человеческие отношения в физическом плане), вбиваем буквы на эту плоскость жизни, а другими словами, самовыражаемся, то мы действуем в рамках этого правового поля и оно не выдаёт ошибки. А если мы по какому-то недоразумению, своей не слишком большой учёности, или вообще злонамеренно (это мол отвечает моему художественному замыслу), вписываем то, что нам хочется и что, как оказывается, этой плоскостью сознания подпадает под нарушение её основного закона, лингвистики, или вообще такого имени там не предусмотрено и его нет в архивах памяти (вместо вам желаемого имени Пружевальского, архив предлагает какого-то вам неинтересного Пржевальского), то в лёгких случаях, когда вы не идёте на столь откровенное нарушение местных правил (всего лишь пунктуация нарушена), вам сигналят синим цветом, – мы вас пока что только предупреждаем, что ваше правописание не столь ровно, как должно быть и находится в зоне риска, – а если вы перешли все границы допустимого в своей самонадеянности, то графический редактор постарается всё вами написанное перечеркнуть красным цветом. Вот посмотри на свои ошибки и давай живо исправляйся. – Иван Павлович сделал небольшую паузу, чтобы передохнуть и заодно перевернуть для себя эту малоприятную для него памятливую страницу, где он ни раз становился объектом преследования и ограничения своего индивидуализма со стороны неведомых сил, которые посредством этих цифровых инструментов влияния на человеческое сознание, под благовидной вывеской: «Мы всего лишь следуем правилам правописания», пытаются поработить свободную волю человека.

– А человеку, быть может, иногда прямо невозможно хочется побыть самим собой, вне любых рамок ограничений, то есть свободным. Что в созидательной форме и проявляется в нём через творчество мысли. А тут опять ставятся барьеры и преграды на пути его свободомыслия. И куда спрашивается, он направит свою мысль, видя все эти ограничения? Да, всё верно, в сторону всякого негатива и тёмных фантазий, которые выливаются, в дай боже, только в мрачные детективы, а в худшем случае в различные хорроры.

– А разве есть ошибка то, что не имеет аналогов в твоём архиве памяти и что не предусмотрено, когда ещё писанными правилами? – с искренним возмущением вопросил неизвестно кого Иван Павлович. – Да, может для твоего редактора жизни это и так. Но это только его точка зрения на ошибки, и притом отсталая. Так и в жизни бывает, то, что нами не полностью понимается, а для этого у нас может быть всего лишь недостаточно знаний, считается ошибкой. Вот почему, наверное, так трудно принимается всё новое, тот же прогресс. – Уже в задумчивости сказал Иван Павлович, углубившись куда-то в себя. А Клава и не знает, как на всё это реагировать. И тут имеет место в ней малое понимание всего сказанного этим странным человеком (и это, конечно, не оттого, что она не в курсе некоторых упомянутых Иваном Павловичем вещей, а просто он сложно и малопонятно объясняется), а также то, что Иван Павлович сам вызывает столько вопросов, и она на них отвлекалась.

И хорошо, что Иван Павлович быстро привёл себя в сознательный порядок. И он, очнувшись от этого своего заблуждения, виновато улыбнулся и сказал, что он это, отвлёкся (это со мной часто бывает) и отошёл в сторону от дела. После чего он наполняется серьёзностью и резюмирует всё собой сказанное. – Найдём ту плоскость, в которой в действительности оказался и действует Тёзка, то и его найдём. Да, кстати, значение случая тоже нельзя принижать. И нельзя полагаться только на чёткое следование логике действий. – Здесь Иван Павлович посмотрел через окно на улицу, где людей радовала солнечная погода, и заметил, скорей природе, а никому-то ещё, что она, природа, очень и очень своенравная и своеобразная дама. Да и вкусы у неё совершенно отличные от людей, испытывающих большую приятность от её тёплых отношений с солнцем, нежели её пасмурности, тогда как природе больше по нраву хмуриться и быть пасмурной. Это, мол, наиболее благоприятствует жизни и способствует росту моего самосознания; и вы у меня не одни, если что. В общем, расчётлива сверх меры, как все особы женского пола. Вот прямо с таким природным предубеждением посмотрел Иван Павлович в окно. А вслух пробормотал опять какую-то для Клавы непонятность.

– А ведь ещё недавно был дождь. – Проговорил себе в нос Иван Павлович, и правильно сделал, что обратился с этим заявлением только к своему носу. Так как у Клавы на этот счёт имеются большие возражения. Она чего-то не помнит такого, чтобы недавно и вообще сегодня был дождь. И совершенно не стоит объяснять наличие на небе дождевых туч своими пасмурными мыслями, и тем, что я мол, нахожусь в иной плоскости отношений с источником озарения наших подробностей жизни, да и природа со мной обошлась с самого начала не слишком меня радующе, и она до сих пор всё продолжает меня на каждом моём жизненном шагу радовать преследованием, – да ты природный урод и всё такое, так что сиди дома и не высовывайся. И Клава во всё это не собирается верить и себя так, пессимистично вести, хотя у неё для всего этого есть свои пасмурные предпосылки. Ведь если у неё не останется в себе хоть чуточку оптимизма, то …Даже не хочется об этом говорить.

А Иван Павлович тем временем продолжает делиться со своим носом своими мыслями и раненьшними наблюдениями, ясно, что вымышленными и надуманными. – А ведь не случись ему сегодня выпасть, то я бы не задержался дома в ожидании его окончания и это всё не привело бы меня…– На этом месте Иван Павлович переводит свой взгляд на Клаву, где он постепенно созревает в некую мысль, и Иван Павлович в лице поправляется (из него выветривается вся эта одурманенность мыслями, и теперь он человек дела) и обращается к Клаве со странным на этот-то момент вопросом. – Значит, утверждаете, что ваш супруг исчез?

А Клаву, сразу и не понявшую, что это значит и к чему задаются вот так к ней вопросы, как-то даже покоробило в душе от прослеживающихся в этом вопросе Ивана Павловича намёков и не пойми на что. И она, вспыхнув в лице, ответно задалась вопросом. – Что вы этим хотите сказать?

– Я хочу знать, что на самом деле произошло. – С уверенностью в своей правоте и знании чего-то большего, сказал Иван Павлович. – Ведь нельзя исключать возможности вашего заблуждения на этот счёт. И он, а для этого имеются все возможности и вероятность, быть может всего лишь только пропал. Хотя бы из поля вашего зрения.

– А разве в этом есть большая разница? – недоумённо спрашивает Клава.

– Есть. – Твёрдо говорит Иван Павлович. – И не только на словах.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает Клава.

– То, что исчезновение вашего Тёзки, не есть ещё аксиома. А я вижу во всём этом деле свою теорему, требующую для себя доказательств. – Сказал Иван Павлович, положив руки на стол перед собой.

– И что это будет значить? – вновь задаётся вопросом Клава.

– Пока лишь то, что мы не будем делать поспешных выводов с его исчезновением. А, судя по исходным данным, с появлением у вас дома посторонних лиц, со своей заинтересованностью в этом деле, то …– Иван Павлович сделал задумчивую паузу и затем завершил свою мысль. – Всякое тут может быть. – И, конечно, такой ответ Ивана Павловича только его ни к чему не обязывает, а вот Клаву он расстраивает и вызывает у неё множество новых вопросов. Но она не успевает приступить к их озвучиванию, так как Иван Павлович опередил её в этом деле.

– А вот скажите, – обращается к Клаве Иван Павлович с глубокомысленным видом, – ваш Тёзка никогда не хотел выглядеть в ваших глазах героем? И не как-то так, невыразительно, надувая щёки дерзкими, горы сверну, заявлениями, а в самом настоящем виде, где этот героизм подразумевается в каком-нибудь секретном задании специальных служб, как раз специализирующихся на оказания такого рода услуг для своей страны. – И то, что сейчас в словах Ивана Павловича так зашифровано прозвучало, ох как оказалось для Клавы неожиданным. И она даже вся в себе растерялась, не понимая, как такое вообще, и в частности её Тёзки может быть. Но стоило её эмоциям слегка осесть, как она вдруг, и не понимая, как раньше такого стремления Тёзки не замечала, наткнулась в нём на то самое, что в своих словах подразумевал Иван Павлович – его стремлению проявить себя в таком как раз качестве, человеком не мирящимся с обыденной действительностью.

– Вот почему он так стремился стать журналистом. – Ахово догадалась Клава о подоплёке решения в выборе своей профессии Тёзки. – Он хотел быть в первых рядах с настоящей, а не переданной нам из вторых рук действительностью. А это уже одно, в нашем виртуализированном на вторичность мире, есть своего рода отвага и геройство. Не каждому под силу смотреть ежедневно в глаза реальной действительности, изнанке нашей жизни, которую рафинировали в привлекательность фотошопом и понятийным отождествлением с той нравственностью, которая приходится по нраву и отвечает целесообразности твоего существования для знаковых людей при власти, пишущих законы и правила нашей жизни. И тут нужно из себя что-то стоить, чтобы не подпасть под влияние обстоятельств жизни и её сложных отношений к тебе, и не продаться всей этой конъюнктуре. Неужели мой Тёзка такой герой? – У Клавы внутри всё сглотнулось от такой своей близости к новому для себя открытию Тёзки, и заодно сердце защемило от вероятности всего этого.