Механический бог

– Ум, – продолжал Вальтер, – это сборник отражений жизни в зеркале сознания. Конечно – это условное определение, точно также можно сказать, что ум – это мысли, а мысли – это такие стенограммы о жизни. Сами по себе эти штуковины – обезличенны, но проходя взаимосвязанной чередой через наше сознание, они порождают личность индивида, которая становится участником этих самых стенограмм – то есть жизненных событий. И тут важно понять, что никаких событий нет, а есть только мысли – те самые отраженные в сознании стенограммы о так называемых событиях, жизненных ситуациях и прочей житейской дребедени.

– Мысли порождают личность? – перебила Анна.

– Да, – подтвердил наставник, – личность – это сборник мыслей.

– Проекций? – уточнил Макс.

– Проекции – это грань, – кивнул Вальтер. – Личность – это сборник мыслей, которые разделяют мир на внешний и внутренний. Хотя, вот слово «личность» имеет столько запутанных определений… – Вальтер задумался. – Тут лучше подойдет такое замечательное, академически-мертвое слово как – «индивидуальность». Все это – мысли о себе и своей автономности. Без мыслей формирующих индивидуальность, у вас не было бы ощущения себя как отдельного человека. – Вальтер расширил глаза. – Здесь мы подбираемся к самому важному моменту! – он поднял палец, и взгляд его сделался испуганно-грозным. – Если бы отождествление человека распространялось на все, что он ощущает, у него не было бы таких странных психологических разделений, при которых ум правит балом. Как я уже говорил, основная задача ума – забота о человеке, но раз человек, отождествляет себя с умом, его ум при таком раскладе начинает заботиться сам о себе! Понимаете? – спросил Вальтер. – Эта паршивая овца возомнила себя боссом! Сука! – прикрикнул он.

– Вальтер, с вами все в порядке? – обеспокоилась Анна.

– Колбасит его по ходу, – тихо сказал Макс.

– Видать, рецессия, – прошептал я.

– Это что еще?

– А помнишь, в прошлом году тема была про откаты? Вроде как жизнь у всех похожа на зебру, – я кивнул на полосатый ковер.

– А-а-а, помню.

– О чем это вы там шепчитесь? – насторожился Вальтер.

– О вас, конечно! – бойко ответил Макс.

– Я просто возмущен этим безобразием до глубины души, – сокрушался наставник. – Ум… Он ведь просто кидает нас на все наши деньги… – и на его лице снова мелькнула усмешка.

Я замечаю мимолетную мимику, потому что проходил соответствующий курс. «Выходит, – понял я, – Вальтер попросту придуривается. Впрочем, как и всегда».

– То есть, – решил уточнить Тим, – человек – это набор компонентов. Ум – один из них. Человек отождествляет себя с умом, и поэтому ум работает не на человека, а на себя, полагая, что он сам и есть человек. Так?

– Все правильно, – подтвердил Вальтер, – все компоненты, из которых человек состоит, служат его выживанию. Все, кроме ума! Ум служит сам себе, используя остальные компоненты для своего обслуживания. И плевать он хотел на человека! Так что ребята, у меня для вас плохая новость. Вы – не во главе пищевой цепочки. Хит-парад возглавляет ваш ум.

– То есть, ум, как бы это… отделился от человека? – спросил я.

– Да. Сука. Это я не тебе, – пояснил Вальтер. – Ум заботится исключительно о себе самом, и вследствие этой озабоченности собою в уме зарождается эго. «Я», «мне», «мое»… – чувствуете, чем пахнет?

Давид громко выругался.

– Не то слово! – согласился с ним Вальтер, – полный финиш! «Я» – это апофигей самовыживания ума – кульминационный зенит тоталитарного эгоизма!

Наставник подошел к столу, и нажал кнопку на своем древнем магнитофоне. Заиграла фольклорная музыка, под которую запели пьяные мексиканцы. Вальтер взял в руки свой фаллоимитатор (хотя, наверное, это все-таки был микрофон), и стал подпевать заунывно-противным дребезжащим тенором. Все смотрели на него с любопытством, и только Хлоя заткнула уши. Мы с Максом зааплодировали. Затем наставник поднес микрофон к колонке, и раздался ужасный хриплый гул, переходящий в высокочастотный свист. «Что-то мне это напоминает, – подумал я». Вальтер бездушно смотрел на нас, подносил микрофон к колонкам, вызывая этот ужасный звук, и отводил в сторону, словно проверяя нашу реакцию – снова и снова.

– Хватит издеваться! – возмутилась Анна.

– Хорошо, достаточно, – сказал Вальтер себе под нос, и выключил магнитофон. – Что сейчас происходило? – спросил он.

– Это вы нас спрашиваете? – удивился Макс.

– Что сейчас происходило? – Вальтер повторил свой вопрос.

– Вы пели, – заговорил Давид, – а потом…

– Что потом? – перебил наставник.

– Эксперимент?

– Какой эксперимент?

– Положительная обратная связь, – догадался Тим. – Когда вы подносили микрофон к колонкам, изменение выходного сигнала системы приводит…

– Да! – перебил его Вальтер. – Молодец. Шум из колонок передается в микрофон и затем – «назад» в колонки. Так, гуляя по кругу, он непрерывно усиливается, трансформируясь в высокочастотный писк. А о чем я до этого говорил? Забыли? Я говорил про эго. Порочный круг эго возникает вследствие отождествления ума с самим собою. Это – своеобразная положительная обратная связь, наподобие той, что начинается, когда мы подносим микрофон к колонкам. Ум отражает себя в себе, создавая высокочастотный писк человеческого эго. Так зарождается мысль «Я».

– Это происходит в детстве? – спросила Анна.

– Это происходит непрерывно. И сейчас тоже. А начинается – да, в детстве, – подтвердил Вальтер, – обычно в возрасте двух лет в один прекрасный момент эта мысль у ребенка возникает мгновенно, и держится до самой смерти. До этого возраста ребенок воспринимает себя как бы со стороны, и говорит о себе в третьем лице. И когда родители говорят с ребенком о нем, он воспринимает объект их обсуждений как сторонний. Но в какой-то момент… – Вальтер несколько секунд подбирал слова, – ум ребенка, вдруг начинает понимать, о ком все это время шла речь: «Вау! Это же я!» И в мгновение ока у него возникает эго. Мысль – «я». Понимаете?

– Вальтер, вы же обещали про самолюбие рассказать… – напомнил я.

– Сейчас придем, – успокоил он.

В последнее время моя персона как будто перестала раздражать наставника – и это не могло не радовать мое ранимое самолюбие, которому хотелось узнать побольше о своей «таинственной» природе.

– Эго – часть ума, которая заботится о себе, – продолжал Вальтер, – непрерывно возрождаясь благодаря этой своей заботе. Задача ума – выживание хозяина. Но когда хозяин – ум, он заботится о себе. А чем является ваш ум? Есть версии?

– Проекции, – сказал Макс.

– Верно.

– Мысли – добавил я.

– И это верно.

– Идеи – добавила Анна.

– В точку, – подтвердил Вальтер. Ум – это идеи, и когда ум заботится о себе, он заботится о выживании концепций, из которых он сам состоит. Вместо того чтобы помогать человеку, ум использует человека, чтобы помогать себе. Ум печется о том, чтобы не вылезать из жопы.. простите, – поправился Вальтер, – я хотел сказать – из зоны комфорта. Ум делает все, чтобы остаться в жопе… Тьфу ты! – Чтобы остаться неизменным. Он даже готов озаботиться личностным ростом и саморазвитием, если это поможет создать благоприятные условия для собственной неприкосновенности.

– Получается, в любом споре ум ищет не истину, а попросту выживает? – догадался Макс.

– Совершенно верно, – подтвердил наставник. – Быть правым – такое привычное для всех желание – всего лишь жажда ума оставаться нетронутым, зависнуть навечно в текущем состоянии, не подвергаясь никаким переменам, прокручивая одни и те же идеи. При этом ум будет обманывать себя до самозабвения, подкидывая себе мысли о саморазвитии и всевозможной личной эффективности. Ум по своей природе не заинтересован меняться – он всегда делает это вынужденно, под давлением обстоятельств, при этом всеми силами цепляясь за промежуточные зоны комфорта, чтобы сдать как можно меньше своих позиций. Но если где-то ум претерпел изменения, которые укрепили его в новых, более продвинутых опорах для эго, он может внушить самому себе, что любит перемены и саморазвитие.

– А что такое мотивация? – спросил Давид. – Мы ведь действуем, когда есть стимулы…

– Нас мотивирует все, что помогает самоутверждаться, все, что тешит самолюбие.

– А эгоизм – это что? Мотивация к выживанию?

– Эгоизм – это самообслуживание ума в ущерб всему остальному.

– А чувство собственной важности?

– Это страх ума претерпеть необратимые изменения, потерять опоры, на которых держится эго, которое по этой причине ум старается укреплять и возвеличивать.

– А самоутверждение тогда что? – не унимался Давид.

– Выпячивание умом своих качеств, чтобы утвердиться в их жизнеспособности – в этом, кстати, корень неуверенности в себе.

«А ведь действительно, – понял я, – мы спорим не ради истины, а ради сохранения концепций, в которые верим». В этот момент в моей голове возник образ безумца, остервенело доказывающего окружающим, что он является пурпурным треугольником, опасаясь за сохранность этой своей самоконцепции.

– А гордыня?

– Способ ума подтвердить самому себе, что он жив и процветает. Все это и есть наше болезненное самолюбие.

– Вы сказали, что гордыня – это процветание ума, – заметил Давид. – А как ум понимает, что он процветает?

– Процветание ума – это извлечение старых заезженных мыслей из прошлого на поверхность как оправданных и заслуженных героев психического отечества. Ум при этом как бы чувствует, что он «продолжается», живет и благоденствует. Он ощущает себя жизнестойким, правильным и уместным. Так ум обретает свое шаткое спокойствие, потому что естественный отбор его не тронул – ему позволено быть.

Вальтер как будто, наконец, успокоился, и стал казаться невозмутимо-терпеливым – видимо к тому моменту все самые заслуженные идеи из его ума, наконец, вывалились на поверхность и фрустрированный гештальт, завершившись, наконец, приглох.

«А мой ум продолжает раскачиваться между глубокой поверхностью и поверхностной глубиной, – грустно подумал я».

– Но ведь иногда мы развиваем идеи, – встряла Анна. – И это бывает увлекательно.

– Ты говоришь об укреплении опор для ума.

– То есть?

– Анна, ты говоришь, что развитие идей бывает увлекательным. А увлекательно ли развивать идеи, которые тебе не нравятся и с которыми ты не согласна?

– А зачем их развивать? – удивилась она.

Вальтер насмешливо пожал плечами.

– Значит, мы делаем все, чтобы сохранить свои идеи о жизни?

– А тема оказалась скучнее, чем я думал, – удивился наставник. – Вы все как-то быстро уловили суть, да? Мне в итоге приходится поддерживать ваши умы, поддакивая вашим реалистичным заблуждениям о безопорной нирване.

– Так ведь это же прекрасно! – заметила Анна. – Живем в мире и согласии.

– Ничего прекрасного в этом нет! Отсюда растет наша неутолимая жажда – нравиться другим. Мы жаждем любви, чтобы ум, который себя не знает, убедился по отклику реальности, что он – одобрен со всеми своими иллюзиями – его не будут уничтожать спором, негативной реакцией, порицанием и осуждением.

– А, по-моему… – начала Анна.

– Наконец-то! – егозливо перебил Вальтер. – Ну, что там, по-твоему? Какую идею сейчас защищает твой ум?

– По-моему – все это ерунда, – заявила Анна. Вальтер начал хихикать и мы к нему присоединились. – Иногда люди готовы жертвовать собой, – продолжила она, – готовы помогать другим. Мы далеко не все делаем для своего ума.

– Мы все делаем исключительно для ума, – не согласился наставник, – потому что отождествляемся с ним. А что касается всевозможных святых жертв и благодеяний – да, иногда, чтобы выжить, ум совершает невероятные, а порой и безумные вещи… Чтобы выжить ум может даже погубить тело. Если человек жертвует чем-то – это просто идея, за которую борется его ум. Ты же сама сказала, что ум состоит из идей, так?

– Сказала.

– Ну, вот и расхлебывай!

– Значит, все-таки мы способны жертвовать?

– Ум не способен жертвовать собой! – убедительно говорил наставник. – Зато он способен жертвовать всем остальным: телом, душей, деньгами, отношениями, другими людьми, чем угодно… Все – ради сохранения идей, из которых он сам состоит. Все – чтобы почувствовать свою правоту.

– А может ли человек при этом оставаться эффективным? – спросил Давид.

– А что такое эффективность?

– Ну, когда принимаешь правильные решения.

– Это как?

Давид задумался.

– Правильных решений не бывает, – тихо сказал наставник. – Правильные решения – это фикция. На самом деле мы никогда не ищем правильных решений. Мы ищем решения, которые нас оправдывают. Вот и все.

– Если ум готов жертвовать телом, почему, тогда мы каждое утро занимаемся гимнастикой? – спросил Давид.

– Концепция тела – одна из самых крепких опор ума, поэтому, мы тело, как часть этой концепции поддерживаем. Но если концепция собственной крутизны базируется не столько на здоровье тела, сколько, например, на беспечной смелости духа, мы, ради сохранения этой концепции обретаем решительность принести здоровье в жертву идиотизму. Все – ради сохранения собственных идей. В споре ум доказывает вовсе не истину, а свою жизнестойкость, правильность и уместность. Позиции ума – это части его «тела». Даже если ум ущербен, признать свою ущербность для него равносильно самоубийству. Ум жаждет согласия и принимает любые свои позиции за истину, потому что они являются «истиной» в «реальности» призрачного мировоззрения, из которого ум состоит.

– Дружеские отношения тоже держатся на самоутверждении? – спросил Тим.

– Все неформальные отношения держатся на коллективном самоутверждении. Если Вашим умам, – наставник обвел нас взглядом, – нравится эта теория – это очередная опора ума, которая вылезает на поверхность, чтобы возвеличиться в своей жизнестойкости, которую эта теория оправдывает. А если теория подвергает угрозе какие-то важные опоры ума, ум всеми силами начинает защищаться, включая непонимание и неодобрение, – наставник покосился на Анну, – вплоть до раздражения и злости. И это – совершенно нормальный, естественный процесс! Любое мировоззрение, в этом смысле – дворец лжи, состоящий из иллюзорных опор ума.

– Я однажды с одним ортодоксальным материалистом поспорил, так он ведь меня чуть не убил… – пожаловался Давид.

– Убеждать фанатичного материалиста, например, в том, что существует жизнь после смерти тела – равносильно угрозе расправы с его личностью, которая во многом базируется как раз на его материалистичном мировоззрении, – пояснил наставник. – Уму нравится все, что позволяет ему сохранять свои опоры. Ум жаждет согласия и одобрения, чтобы сохранить свои иллюзии. Хотите порадовать человека? Соглашайтесь с ним! Соглашайтесь так, чтобы он почувствовал, что вы действительно согласны – и вы станете его лучшим другом!

– Наше занятие с вами – очередное укрепление иллюзий, – заметил Макс.

– И это – совершенно нормальный и естественный процесс, – подтвердил наставник.

– А почему самолюбие становится болезненным? – спросил я.

– Когда тебя хвалят, и говорят, какой ты молодец, ты чувствуешь себя одобренным со всеми своими иллюзиями. Так – ты укрепляешь свою самооценку. Если затем тебя поругать, твоя самооценка начнет снижаться, а идеи о себе хорошем подвергнутся угрозе. Таким образом, когда ты отождествляешь себя с чем-то приятным, ты автоматически привязываешь себя к противоположности этого переживания. Когда ты покупаешься на высокую оценку своих качеств в глазах других людей, ты раскачиваешь маятник гордыни и унижения, усиливаешь заряд очередной пары психических противоположностей, и таким образом укрепляешь болезненность собственного самолюбия.

– Значит, это и есть двойственность мира?

– В общем, да, – ответил Вальтер, – если при этом учитывать, что мир, о котором ты говоришь – проекция твоего ума. Это и есть – сансарная двойственность ума, где приятные и болезненные переживания прилагаются парой, как две стороны одной монеты.

– А почему мы покупаемся на похвалу? – спросил Давид.

– Глупый, – сказал Макс, – потому что похвала тешит самолюбие.

– Тешить свое самолюбие, называя других глупцами – грубо, – заметил Вальтер. После этого цикла занятий, Макс, я надеюсь, ты научишься самоутверждаться по мастерски изящно.

– Теперь понятно, почему самых крутых наставников называют мастерами, – понял Макс. – а мы, стало быть – подмастерья.

– А вопрос, кстати, вовсе – неглупый, – наставник видимо решил потешить самолюбие Давида. – Мы покупаемся на похвалу от банального незнания самих себя. Когда кто-то сообщает нам о высоком качестве наших способностей, мы радуемся так, будто никогда раньше и не подозревали о том, какие мы хорошие и светлые создания. И чем важней для нас мнение этого человека, тем сильней оно влияет на наше самолюбие. А когда авторитет критикует нас… колебание голосовых связок, вылетевшее словом из его гортани, вонзается в тело словно игла, причиняющая реальную боль. Откуда, спрашивается, такая чувствительность к звукам? Почему, например, лай собаки, или кудахтанье курицы мы воспринимаем нейтрально?

– Потому что не возникает интерпретации этих звуков, как чего-то важного и значимого, – ответил я.

– Да, лай собаки не влияет на наши идеи о себе. Хотя, кого-то ведь может и это раздражать. Дескать, как посмела эта ничтожная шавка лаять в моем присутствии… Ведь у меня же есть уродливая идея о себе, как о статном индюке, которого шавки и моськи боятся и уважают.

– Так и знала, – прошептала Хлоя.

– Мы сами своим умом интерпретируем вибрацию воздуха, выраженную в звуке, как нечто конкретное и важное. А важность мы придаем тому, с чем отождествляемся. И когда авторитетный человек высказывает свое авторитетное мнение о наших качествах, он задевает нас за живое. А «живым» в данном случае является очередная пара психических противоположностей, которую мы старательно упрятали в свое подсознание, чтобы уберечь себя от ее влияния.

В этот момент мне представилось невинное дитя, надолго запертое в темной кладовке, где от одиночества оно успело одичать, сойти с ума и стать страшным монстром.

– В кладовой бессознательного – хаос вытесненных переживаний, – продолжил Вальтер, словно дополняя мою мысль. – Мы не знаем себя и поэтому придаем огромное значение любой информации о себе из внешних источников, особенно, когда эти источники для нас авторитетны. Вот и получается, что когда близкий человек вдруг перестает нас любить, он при этом как бы говорит, что мы для него плохо пахнем – ему не нравится наше отражение в зеркале его сознания.

– Но ведь это его проекции! – возмутилась Анна.

– Конечно! Это – оценка его ума. А ты на это ведешься, и начинаешь полагать, что чья-то инфантильная брезгливость реально доказывает, что ты – это такое психическое ведро с помоями. И этот брезгливый человек начинает тебя раздражать, раз уж он не побоялся заглянуть за маску твоего самолюбия, и намекнуть на наличие низкопробных характеристик твоего нутра. Его оценка становится ключом к одной из дверей твоего подсознания, за которой таится подавленная боль. Тебе сложно принять оценку своих качеств как левую проекцию. Ты начинаешь думать, что твой брезгливый друг – просто сволочь и предатель, намеренно причиняющий боль, поднимая из глубины твоей души на поверхность всю мерзость, которая там доселе таилась.

– И что, у всех так? – настороженно спросил я.

– Если ты не святой и не инкарнация Будды, значит – такой же невротик, как и любой мирянин.

– Вы же говорили, что мы избранные, – передернул Макс.

– Ваша избранность – огромное искушение для эго, – сказал наставник. – Все мы люди. А когда человека оценивают и критикуют, он начинает ощущать свое болезненное самолюбие, свои грешки, с которыми ему так сложно смириться. Иногда антипатия других людей затрагивает глубинный стресс внутри, начинает поднимать на поверхность психический изъян, слабость, или грех, за который человек себя ненавидит, и никак не может простить – и это может причинять страшную боль.

– Какая серьезная тема, – усмехнулся Макс.

– Серьезной тему делает потакание своим неврозам – так что, ирония над собой приветствуется.

– А как излечивать неврозы? – спросил Давид. – Ну… – которые на почве раненого самолюбия…

– Для этого, надо принять себя со всеми потрохами, не побояться взглянуть в глаза своему нутру. Принять себя – значит осознать и понять себя.

– Понять и простить, – подытожил Макс.

– Именно! – подтвердил наставник. Когда ты смиряешься со своими недостатками, когда не прячешься под маской благополучия, тогда тебе плевать на проекции человека, который тебя не любит.

– Как говорят миряне: «я не фунт стерлингов, чтобы всем нравиться», – добавил Давид.

– Да, – кивнул Вальтер. – И если ты уже итак знаешь о своих недостатках, тебя тут нечем расстроить и нечем удивить. Другой человек либо принимает тебя таким, какой ты есть, либо не принимает. И никто невиноват. То, что человек говорит о тебе, куда лучше характеризует его, а не тебя.

– Сплошь – проекции, – заметил я.

– Психологические маски обременительны, – продолжил наставник. – Носить их энергозатратно и не очень-то выгодно. Чем крепче держишься за маску, тем больней становится, когда наружу прорывается скверна, которую ты за ней прятал. Даже невинная слабость, будучи подавленной, из под красивой маски прорывается как невротическая резкость. Быть собой проще и легче. Это экономит силы, дает раскованность, расслабленность, смелость и открытость. А наигранные образы для потехи самолюбия с позором разоблачаются.

– А чем, в контексте темы, является творчество? – спросил Давид. – Сублимация неврозов или созидательная жизнь?

– Мастурбация проекций, – ответил Вальтер, и принялся расхаживать по комнате, как он обычно делал, о чем-нибудь задумавшись.

– Если задуматься, – вдруг заговорил Давид, кто же есть я, и заглянуть внутрь себя, то я вижу просто себя, без эмоций, без чувств, без каких либо масок, без проекций окружающих на меня. Я получаюсь просто голенький такой, чистый, светлый и очень даже люблю себя таким. А стоит умом подумать о себе, дать характеристику, какой я есть для внешнего мира, то сразу вижу, что ум начинает навешивать или собою придуманные клише или навешанные знакомыми.

– Сплошные маски, – печально сказала Анна то ли о Давиде, то ли обо всем человечестве сразу.

– Ага, – согласился Давид, – но опять же, для взаимодействия с внешним миром предстать перед ним в своем чистом виде я лично пока не готов. Надеюсь, конечно, что настанут те времена, когда мы все будем ангельски чисты не только душой, но и умом.

– Ага, а телом необязательно, – добавил Макс. – всех радостей себя лишать не стоит.

– Сэмпай, а самолюбие и чувство собственной важности – одно и то же? – спросил Давид.

– ЧСВ? Да – оно и есть.

– А что дает избавление от ЧСВ?

– Отсутствие чувства собственной важности означает, что тебя невозможно уязвить ни словами, ни событиями. При этом высвобождается огромное количество энергии, которую до этого поглощала дурная эмоциональность и внимание к собственным выдуманным проблемам. Это в свою очередь дает невероятную легкость в переживании жизни, и делает сознание кристально ясным, потому что экран жизни освобождается от помутнения ментальной жвачкой. Ведь, по сути, почти все наши проекции вращаются вокруг наших неврозов.

– Почему-то, блин, – заговорил Макс, – большинство людей, ознакомившись с теорией ЧСВ, начинают уличать его в ком угодно, только не в себе. Как будто сама теория о ЧСВ существует как раз для того, чтобы ЧСВ потешить…

– А для чего-ж еще… – пробормотал Вальтер. – Все! Все – ради этого.

– Ясно, – сказал Макс. – повальный психоз как норма жизни.

– Избавление от ЧСВ – это не ментальное решение, а постоянная работа над собой. И лучше сразу смириться, что первые годы от такой работы становится только хуже. Когда коварный ум размышляет о том, настолько вы круты, что избавляетесь от ЧСВ, ваше ЧСВ от этого растет как на дрожжах!

– А если человек реально крут? Если он старший наставник? – спросил я.

– Если есть гордыня, напыщенность, королевские замашки, не стоит обманывать себя, полагая, что ты крут – все это признаки обычной, слабой и неуверенной в себе личности. И социальные должности тут не причем.

– А не является ли изначально отказ от ЧСВ – проявлением ЧСВ? – спросил Макс.

– Конечно, является.

– Засада.

– А что делать? – Вальтер развел руками. – ЧСВ – мощный стимул для личного роста. Чтобы покрасоваться своим превосходством, мы готовы на все – даже на избавление от чувства собственного превосходства.

– Отказываясь от себя, ты себя наоборот – укрепляешь? – спросил Давид.

– Почти всегда, – ответил Вальтер. – Когда человек реально отказывается, у него не возникает таких мыслей, что ему типа как бы надо бы отказаться от самоутверждения. Он просто отказывается.