Ангел в минуту дефекации

Существованье в клетке держит зверя,
А если Бог и сам живет как зверь,
То я и сам себе уже не верю,
Ведь для меня всегда закрыта дверь…

Да, я ее открыл другим ключом,
Я стал хитрее Сатаны и даже Бога,
И всем могу сказать, – мы не умрем,
Мы все вернемся в мир волшебною дорогой
И этот мир еще сто раз перевернем…

А впрочем, он для нас хамелеон, —
Он изменяет облик постоянно,
Но в нем царит неписанный закон —
Наш разум оградить от Вечной Тайны,
Чтоб не нанести живым урон…

Так, зная день и час, когда умру,
Я смысл теряю в этом кратком мире,
А сознавая, что в другой уйду,
Хочу здесь задержаться, хоть в могиле,
Проникновенье сладостно в дыру…

Нет выхода, – везде один обман,
Мы изнываем в тьме существованья,
Ниспровергающий наш разум океан
Нам раскрывает области познанья,
Чтоб мы опять сошли с ума от Вечной Тайны…

Вечная тайна

Мужчина раздираемый когтями красивой женщины приходил ко мне как привидение из моего же мрачного прошлого… Он словно догадывался, что у нас с ним один Бог и одна на двоих Вечная Тайна, прикоснувшись к живым воплощениям которой можно сходить с ума, а можно хохотать до слез… Иные люди как падшие ангелы приходили оплакивать нас…

Главное, что у этого пространства не было стен кроме одной темноты, но все почему-то боялись от незнания вступить в нее…

Я же быстро нашел тревожную жизненность, проистекающую из лона любых печальных зверей, а поэтому готов был пропасть в каком угодно логове и отведать какого бы ни было зверя…

Я рыскал в поисках жертвы, хотя жертвою был сам… Осознание приходит с опозданием на целую жизнь или большую ее, уже прожитую часть… Там на дне третьего тысячелетия, внутри райского сада, где мое растение уже полвека вскидывало свою красную головку вверх, а безумные зверьки утыкались несчастными мордами в мои чресла… А сверху лилась умопомрачительно грустная музыка… Кто-то, кто выходя из Вечной Тайны, нашептывал мне средство Макрополуса, средство Бессмертия… Эта горькая микстура, составленная несколько веков тому назад, должна была спасти не одно поколение страждущих Бессмертия людей…

Проглотив несколько капель, я вдруг понял, что мое бессмертное существование также бессмысленно, как и смертное, потому что если даже куда-то все время идти, то это не выход…

Дорога не имеющая конца пугает еще больше своей монотонностью…

Эпохи и правительства уходили вместе с обманутыми народами… Неизвестной массой, скоплением многократно повторяющихся чисел… Там была и карма – духовное прикосновение всякого сумасшедшего ясновидца, чьи слова как отравленный мед, убаюкивают своими ароматом и тут же убивают всякую мысль о спасении… Спасения нет, ибо среди нас спасать некого… Те, кто был спасен еще недавно, опять умудрились как-то внезапно погибнуть… Исчезнуть без следа… Через мгновение их могилы зарастают бурьяном… Еще через мгновение их никто не помнит… Они живы всего лишь мгновение, чтоб проорать в небо свою очевидную пропащность…

Лишь в лабиринтах религиозного экстаза, где-то там, в тайных и наглухо закрытых сектах эти несчастные глупцы все еще пытаются верить в ослепительное сияние чей-то ухмыляющейся рожи… И везде символ бессмертного превосходства одних людей над другими… И во имя чего…

Во имя того, что никогда не будет и также бесследно растает в темной пропасти Вечной Тайны… Вселенная как женщина тянет всех в свою глубь… Дети играющие многие столетья в прятки с Неведомым, чья Вечная Тайна принижает своей постоянной неуязвимостью…

От бессмертных до нас доносятся лишь обрывки фраз… Едущий сквозь пространства созданный нами по обрывкам фраз авто-мо-биль имеет свое ужасно нахальное достоинство быть тем, чего никогда не было и не будет… Глаза устремленные в небеса падают израненными птичками… Кровь с них омывает корни трав и деревьев, изожженных безрадостным человечеством… Ау, дети, куда вы, вы ведь никогда не вернетесь назад и не спрячетесь обратно под животом своей доброй мамы и не попьете из ее нежных грудей молока…

Мы все здесь прячемся навечно… Мы все бредем по этой неведомой и бесконечной дороге… Пейзаж как холст покрывается земной краской, но краска эта в небе исчезает…

Вечной Тайной делает тебя разум… Разум делает Вселенная… Вселенную Невидимый Создатель… И может поэтому ты промолчишь, когда надо будет кричать, чтобы даже в самую последнюю минуту, в мгновение жизни осмыслить Прожитое… Люди имеют обыкновение сваливать все на Судьбу… И только одни философы имеют мужество бросаться в Пасть Неизвестности, спокойно подглядывая за Неведомым, который всех нас из жалости делает бессмертными… Тайна… Вечная Тайна… И сказать что-то после бессмысленно…

Получается, что даже и в Бессмертии Тайна остается Тайной…

Твое лоно как нежная птица

Твое лоно как нежная птица
Поднимает меня в глубь небес,
Я хочу в нем младенцем родиться,
Я б в тебе бы навеки исчез…

Создавая из нас снова лица
И веков расцветающий лес,
Счастье в том, что я просто влюбился
В красоту твоих ласковых мест…

Мысль баюкает взглядом страницу,
В тебе тайна волшебная есть,
Твое лоно как нежная птица
В мою душу несет божью весть…

Очищение

Весь иссохший, с бледно мертвенным цветом кожи, и седой как лунь, дед и был сторожем морга… Я пришел, чтобы взглянуть на нее, на мою погибшую девчонку…

Сторожу вполне хватило 200 рублей… Он тут же побежал за водкой, предварительно закрыв меня одного… Со странным ощущением неподдельного страха, весь одурманененный ощущением ее Смерти, я прошел в анатомический зал… Там лежали в основном уже разделанные трупы… Невероятной толщины тетка, вся разрезанная и зашитая от детородного отверстия и до самого горла глядела мне прямо в глаза как ужас разорвавшейся Вселенной…

Моя любовь лежала нетронутой… Смерть уже слегка придала прекрасной белизне ее тела страшный фиолетовый оттенок… А она ведь и в самом деле была никем не тронута, даже мной, ведь мы только целовались и все… Целовались нежно, проникновенно, а вокруг нас шумели радостно деревья и птицы пели, и солнце светило, и в ее огромных глазах его лучи отражались и плыли обратно из темноты ее загадочных зрачков… Неужели там, на том свете она несчастна от того, что так и не познала мужчины, то есть меня?!… Мертвые говорят с нами одним молчанием…

Опухший и небритый алкоголик лежащий рядом с ней, с моей любовью, уже одним своим видом осквернял ее юное и невинное тело… Я заплакал… Ангел и дьявол лежали рядом и одинаково разлагались, подчеркивая собой ту самую бессмысленность, с какой мы проживаем свои жизни… Вскоре пришел сторож и мы сели у него в кабинете пить водку…

Вообще-то это помещение было трудно назвать кабинетом, скорее всего это был какой-то чулан, куда раньше складывали белье от покойников, а теперь его милостливо отдали сторожу…

Без окон, с тремя стенами и одной дверью, размером 2х2 метра, эта комнатушка все же располагала к вдумчивому проживанию всякого смысла…

И тут же в подтверждение моих мыслей сторож одним махом выпивший полбутылки, вдруг начал цитировать Марка Аврелия…

– Жизнь коротка! – кричал пьяный сторож, тыча указательным пальцем в потолок вместо неба, – а поэтому не прозевай самого драгоценного ее плода, – доброго дела ко благу людей!

– А вы думаете, что люди очень нуждаются в каком-то благе, – горько усмехнулся я, – скорее всего они нуждаются в хорошей порке! Только пороть их, увы, здесь некому!

– Эх, молодой человек, – глубоко вздохнул сторож, наливая себе новый стакан водки, – душа человеческая не добровольно, а силой отвращается от правды, умеренности, справедливости и добра! И чем яснее ты это уразумеешь, тем кротче и терпимее будешь относиться к людям! Это, конечно, сказал не я, до этого Марк Аврелий додумался, но я с ним полностью согласен! А поэтому и твержу его мысли как свои! Ты можешь вполне разумно негодовать, на все человечество за его пороки, на кого угодно за его грехи! Это твое дело! Но скажи мне старику, чем перед тобой виноват я, почему мое соседство тебе так противно?!

Мне стало стыдно и горько, и чтобы не показывать сторожу свои слезы, я опять вышел в анатомический зал, и опять загляделся на нее, на свою прекрасную девчонку… Ее глаза были закрыты, как будто она уснула, уснула для того, чтобы когда-нибудь проснуться, но не здесь, а где-то уже там, за небесной далью, за божественной высью она проснется, чтобы снова жить…

Она все еще лежала рядом с безобразным алкоголиком, и почему-то впервые за все это время я испытал к ним одинаковую жалость, жалость, какую дал мне Господь, и какую в мое сердце своими устами вложил Марк Аврелий вместе с пьяным сторожем…