Прозревшие в преисподней

Семен поднялся с кресла-качалки, и вернулся в гостиную. Широкие двери на веранду, он оставил открытыми – довольно грубое нарушение правил декомпрессионной безопасности, зато какой вид! Подожженный Патриком запальный патрон в камине почти прогорел, и сложные над ним дрова уже занялись. Потрескивание пламени, легкий аромат горячей смолы по комнате, прекрасное вино… Притащить что ли кресло с веранды, или здесь на диванчике тоже сойдет?

А главное полное отсутствие нужды что-то решать и планировать. Вот уже почти неделю как от Семена больше ни чего не зависит, и, положа руку на сердце, – слава богу. Разгрузить мозги тоже бывает полезно.

– Сикорский!

Семен вздрогнул, едва не расплескав содержимое бокала. Обернулся к дверям.

– Сэр, вы просили узнать, нет ли у мадемуазель Жустин пожеланий, – извиняющимся тоном произнес Патрик.

Кресло-каталку с мадемуазелью дворецкий уже протиснул через двери в гостиную, и Семен понял, что в этот раз он не отвертится. Нет?

– Спасибо Патрик, – произнесла Жустин. – Если он действительно здесь, вы можете быть свободны.

– Сэр? – переспросил тот, глядя на Семена.

– Можете-можете, – подтвердил он предельно нейтральным тоном. – Вы сегодня и так уже малость перестарались… Жус, привет. Как дела?

– У тебя что-то горит? – она повела носом. – Семен!

– Всего лишь камин, – отозвался он.

– Открытое пламя?

– И еще дрова. Сосновые. Очень красиво кстати, жаль, ты не оценишь.

– Все-таки ты псих, – прошептала она. – Почему ты не приходил ко мне, Семен?

– О, на то было сразу три причины, – с готовность пояснил тот. – Во-первых, мне запретил врач. Во-вторых, я не хотел давать лишний материал для аналитиков Груббера – как ты понимаешь, с некоторых пор в этом доме ведется тотальная круглосуточная прослушка. Ну и, наконец, в-третьих, мне не хотелось выслушивать твою мастерскую изворотливую ложь. Ума не приложу, как ты собиралась выкручиваться, но ты бы наверняка чего-нибудь придумала.

– Что?.. – она порывисто вздохнула и, сморщившись, непроизвольно коснулась груди, где под халатом еще лежали бинты. – О чем ты, Сикорский? Я несколько дней приговора ждала, пока не поняла, где нахожусь! Груббер твой, сволочь, ни полсловечком!.. Из доктора звука не вытянешь – сплошное «не волнуйтесь» да «сохраняйте спокойствие»… Хоть Патрика на третий день пропустили – расслабилась немного. А ты в это время тут оказывается за двумя стенками!.. Гнида ты Сикорский, понял?!!

– Ну вот, – спокойно вздохнул тот. – Я же говорил… При чем тут приговор, Жус? Умоляю тебя, не дави на жалость. Ты должна была просчитать ситуацию за час.

– Какой час, идиот? Я в себя пришла на вторые сутки! А вокруг темно, больно и страшно! После того, что ты себе про меня навыдумывал, очнуться я могла где угодно, в том числе и в могиле! У тебя же крыша чуть не поехала, когда стрелу увидал!

– Жуси, Жуси… – Семен поморщился. – Господи, о чем ты говоришь?.. Нет, я все помню: бешенные четверо суток, падрэ – редкостный трепач, абордаж, твое ранение, состояние аффекта и жуткое похмелье, в конце концов. У кого угодно крыша съедет. Но мне казалось, что о моей ты была лучшего мнения. Не будь дурой, прозревшая, гроза леров! И других за дураков не держи!

– Семен!.. – она снова здохнулась. – Ты говорил – прослушка!..

– Да хоть сам Груббер во плоти! – перебил тот. – Ты человек, Жустин Бертье! Чего бы ты там сама о себе не думала! С бешенной транспозицией органов, со спаренным легким, и правым расположением сердца! Но – человек! И проверяется это простым анализом крови! ДНК, биохимия, физиология… Даже сами органы. У тебя обычное человеческое сердце, хоть оно и не на месте. И печень с почками, и даже – прости за подробности – матка! Хирургия конечно налицо. Не знаю, кому это понадобилось, но это человеческая хирургия! Так что, вопрос о том, кто ты такая, Жус, для меня все еще открыт. Агент мадам По и Китайской коммуны? Нет? Наверное нет… Тогда может одного из наших безумных неприсоединившихся правительств? Снова нет? Погоди, я понял! Ты марсианская сепаратистка, а тело переделали, что б могла дышать при пониженном давлении. Точно, надо Грубберу намекнуть…

– Слава богу, Семен, – тихо сказала Жустин, и он осекся, – Слава богу, что у Груббера такой болтливый врач. Мне бы ты не поверил.

– Слава богу, что у Груббера врач старой флотской закалки, – поправил Семен. – Во время войны лечить по два месяца каждую царапину было недопустимо. Проникающее, совместимое с жизнью, без сепсиса – пять дней на возвращение в строй. Еще вчера ты должна была встать с коляски, но доктор, похоже, тебя щадит.

– Не сказала бы, – она усмехнулась, – Это его нейро-резонансное стимулирование… Иногда мне казалось, что проще самой заколоться.

– Наверняка в половину мощности, – отрезал Семен. – На полной меня однажды ремонтировали – открытый перелом голени за три дня… В общем тебя док щадит, ты уж поверь.

– Ну, может быть… Как у падре дела знаешь?

Семен поморщился. Ответил неохотно:

– Хуже чем у тебя. Четырнадцать пулевых, большинство по конечностям, но есть три тяжелых и одно почти смертельное. Нейро-резонанс на леров не действует. Как и вообще на всех чужых… Так что была бы ты вражеским инфильтрантом, спалил бы тебе док все нервы за первую минуту.

– Почему?!

Жустин не просто удивилась. Этим известным каждому земному школьнику элементарным медицинским фактом она оказалась по настоящему ошеломлена… Насколько это можно было прочесть в слепых глазах. Новая ложь? Бессмысленная попытка восстановить провальную запасную легенду?

Семен состроил скептическую мину, но уже не так уверенно.

– Потому что, – бросил он. – Частоты у нас с ними не совпадают! Дурочку не валяй.

Она перевела дыхание и замолчала на целую минуту. Потом произнесла прежним хорошо знакомым Семену тоном, таким она обычно уточняла детали особенно щекотливых контрактов:

– Как мы выбрались с корабля Ниси? Он, кажется, был прилично разбит, я помню, как ты ругался.

– Правда, помнишь? – Семен смутился. Ему-то казалось, что Жустин потеряла сознание, как только оказалась у него на руках, и после этого в выражениях он уже не стеснялся.

…Хрипящий простреленным горлом господин председатель Профсоюза у выхода из салона, цепкие костлявые пальцы за штанину, бешенный ненавидящий взгляд… Каблуком на кадык. И аккуратно надавить, чтобы хрустнуло…

…Дверь в рубку – десять шагов по изуродованному, пошедшему гармошкой коридору. На секунду, лишь на одну секунду, прости Жус… Регулятор тяги коленом, не опуская ноши, на одно деление вперед. Сбросить присосавшийся десантный бот, мало ли кто в нем остался? И черт с ним, с развороченным бортом…

…Ярко белые панели нейро-резонатора в тесном медотсеке. Экраны, надписи и кнопки, кнопки, кнопки… И хоть бы минуточку прочесть инструкцию…

– Да, ругался, – подтвердил Семен очевидное. – Ни какого чуда, Жус. Через пятнадцать минут неподалеку оттормозился фрегат Груббера и снова взял нас на абордаж. Кораблям его тоннажа слава богу уже полагается свой судовой врач, так что героя я строить не стал.

– Остальные пираты? – уточнила Жустин. – Председатель не мог преследовать Ниси на десантном боте.

Семен пожал плечами.

– На это мне, если честно, плевать. Груббер, кажется, распоряжался насчет конвоя до лунного рейда… Лучше бы просто приказал открыть огонь.

– Допустим, – согласилась Жустин. – Работать с Профсоюзом все равно больше не придется… Почему мы здесь, Семен? Я не сразу поняла, где, но док действительно иногда любит поболтать. Целую неделю мариновать нас в твоем особняке… Операция закончена. Твой Груббер получил что хотел, и даже больше. Почему мы все еще не в камерах Содействия? Где допросы, где их дознаватели, где сам Груббер, наконец? Если ты что-нибудь в этом понимаешь – самое время поделиться. Другого случая может и не быть.

Семен согласно кивнул. Потом сообразил и ответил вслух:

– Правильно, Жус. Все правильно, – он отставил бокал, подошел к камину, выбрал из пирамиды новое полено. – На месте Груббера я бы высадился во дворе центрального офиса департамента СОС, для лера поднял бы на ноги всех светил внеземной медицины, тебя действительно сдал бы в камеру к дознавателям, а меня так и вообще шлепнул бы еще по дороге. Вместо этого он меняет курс в последний момент, отпускает фрегат, забрав с него вместо пехоты лишь врача с оборудованием, и сажает всех нас под очень мягкий и обходительный домашний арест. Сам постоянно отлучается, а когда бывает в доме – не торопится задавать вопросы, и уж тем более что-то объяснять. Шестеро его агентов – раздолбаи каких мало. Если бы я видел в этом какой-нибудь смысл – уже через сутки ушел бы от них на Сортировочную, а оттуда… Да куда угодно.

– Семен! – перебила Жустин. – Прослушка…

– Ерунда, – тот махнул рукой. – Груббер и сам все это понимает. Сам факт нашего с тобой разговора, кстати, противоречит любым правилам дознания. Исключить прямое общение фигурантов – первое, что должен сделать самый тупой агент. Эти же еще, небось, коляску Патрику помогли довезти.

Жустин медленно кивнула.

– Из лифта. Там такой порожек у тебя…

– Единственное объяснение, которое мне приходит в голову – Груббер получил больше, чем хотел. Лер с самого начала был целью операции. Я – средством. В изначальный список персонажей не входила только ты, Жус.

– Точно, – она невесело усмехнулась. – Наконец-то до тебя начинает доходить, охотник.

Семен скривился как от оплеухи.

– Знаешь, «Чистоплюй» мне нравился больше.

– Мне тоже. Но он был… недалекого ума парень. Может Охотнику повезет больше?

– Черта с два, – Семен невесело усмехнулся. – И кстати не набивай себе цену, Коготок. Как мы уже выяснили на прозревшую ты не тянешь. Иначе Груббер без колебаний сдал бы тебя в ближайшее отделение контрразведки. Его департамент чужими интересуется мало. Предпочитает находить врагов среди своих.

Жустин, подумала, потом кивнула.

– Да, Охотник такой же осталоп как и Чистоплюй. Ладно. Бог с вами с обоими. В палату меня отвезешь? Устала…

Семен пожал плечами. Не он добивался этого разговора, а все-таки нарвавшись, ни чего нового не услышал. Молча поднялся, подошел к креслу, взялся за рукоятки.

– На первый этаж, – уточнила Жустин.

– Я знаю, – он подтолкнул кресло к двери.

Дежурный агент в коридоре профессионально стойко переносил скуку. Стул, притащенная из какой-то спальни тумбочка, планшетка в руке, на экране то ли газета, то ли порно. Пост охраны. Н-да…

– Мы на первый, – прокомментировал Семен, прокатывая Жустин мимо агента к лифту.

– Только холл, кухня и сортир, – машинально отозвался агент. – Шлюз и подвал запрещены.

Семен закатил Жустин в лифт, задумчиво нажал кнопку. Что же ты творишь Груббер? Что ты нашел, чего сам Семен до сих пор не заметил? Эти агенты, предназначенные для единственной строчки в отчете: «объект под охраной…». Эти камеры, открыто расставленные на треногах по всем углам: «объект под наблюдением…». Слава богу, врач настоящий. Хотя… Если таковым считать судового медика с фрегата третьего класса…

У двери одной из вечно пустых раньше комнат для прислуги, наскоро превращенных в межпланетный госпиталь, Семен задержался.

– Жус, – позвал он. – Зачем ты приходила?

Повернув к нему лицо, она устало подняла веки – ни как не могла отделаться от этой бесполезной теперь привычки.

– Я боялась, что на самом деле тебя нет в доме. Хотела… услышать.

– Жаль, – он откашлялся. – Я, было, надеялся, что хотела рассказать… Ладно, через пару дней док вытащит из-под тебя каталку. Может, к тому времени созреешь. Нет?

Не дожидаясь ответа, он толкнул кресло в комнату.

– Майк, привет. Пациентку не терял?

– А, Симион! – радостно сообщил врач. – Этой пациентке давно пора бегать на прогулки с заводными парнями, если бы Фил не просил быть с ней помягче!

Занимавший угловой диван агент охраны осклабился. Семен тоже сделал вид что улыбнулся.

– Полегче, док, полегче. У нее проблемы со зрением, а не со слухом. Твой флотский юмор сейчас вгонит мадемуазель в краску.

– Не будь мадемуазель в каталке, она сама бы кое-что, кое-кому вогнала, – холодно отозвалась Жустин.

– О-о, – подхватил Майк. – Вот это мне уже нравится. Неделя сплошной депрессии – многовато для выздоравливающей. Видит бог, я был готов прописать ей бокал сухого мартини и SPA-процедуры на побережье Ля Боль.

– Боюсь, Фил такого назначения не оценил бы. Когда он вернется кстати?

– Мне не докладывал, – Майк пожал плечами.

– Завтра к утру обещал, – произнес агент. Подумал и добавил: – Вообще-то, Сикорский, тебе сюда нельзя. Только холл, кухня и…

– И сортир, – с готовностью подтвердил тот. – Все, уже ухожу. Майк, выйди на минутку…

Док сморщился, с неохотой поднялся, шагнул за Семеном в коридор.

– Что скажешь, Майк? Когда поднимешь ее? – Семен кивнул в сторону закрытой двери.

– На втором режиме – еще два дня не меньше, – док помрачнел еще больше и, оглянувшись на ближайшую камеру в углу, вдруг повернулся к ней спиной. – Я все помню, Сикорский, не беспокойся. Да и не при чем я! Угрозы давно уже нет, дело на поправку… А насчет душевного, ты уж давай сам как-нибудь…

Улыбаясь, Семен согласно кивал после каждого слова.

– А глаза?

– А глаза, что? Я тебе еще тогда сказал – толку с меня здесь не будет. Трансплантация или протезирование – однозначно.

– Точно, точно, – снова кивнул Семен. – Ты еще зацепочку обещал, в какую клинику, мол. Нет?

– Господи, ну какие у меня зацепочки? Ну есть один профессор, я у него интернатуру когда-то провалил… Нет, сам не офтальмолог, но вот он действительно может клинику…

– Вот, – обрадовался Семен. – А говоришь, какие зацепочки? Знаю я вашу медицинскую породу – свой свояка видит… далеко, в общем, видит. Ты мне потом его телефончик чиркнешь, лады? А пока вот еще чего…

– Симеон! – взмолился док, но, снова оглянувшись на камеру, понизил голос. – С серозадым я ничего больше не могу! Витамины, иммуностимуляторы, ну еще перевязки… Средней тяжести, но стабильное… В принципе должен выкарабкаться, но что-то обещать!.. Я Грубберу сказал сразу, здесь нужен ксеноспециалист!

– Майк, Майк, – Семен хлопнул американца по плечу. – При чем тут лер? Про него я давно все понял. Другое дело – мадемуазель.

– Ну?.. – потерянно осведомился док.

– А если не второй режим, а? Если первый. За ночь восстановится?

– За ночь, – подтвердил Майк – Но будет слаба… И это болезненно…

– Ничего, она сильная. Поверь, я знаю.

– И еще Груббер велел не форсировать до его возвращения, – обреченно закончил док.

– Ага, ага, – Семен сочувственно кивнул. – Груббер это – да. И даже ясно почему… Слушай, который день спросить хочу: в Колорадо как дела, Майк? Как погода, как матушка? Кредиторы не беспокоят? Налоговая?

Док глубоко вздохнул.

– Нет, не беспокоят. В Колорадо все в порядке, Симион. Твоего чека хватило даже на налоги. Но… это запрещенный прием, Симион.

Тот пожал плечами

– А по мне так нормально. Знал бы ты какими я обычно пользуюсь… Ну так что с мадемуазель?

– Ты хочешь ее за что-то наказать?

– Я хочу, чтобы в случае неприятностей мне не пришлось тащить за собой еще и коляску. Так мы договорились, Майк?

Тот вздохнул в последний раз.

– Договорились, Симион. У нее действительно сильный организм, хорошо отвечает на нейро-стимуляцию. Скажу Грубберу, что не рассчитал время.

– Окей, окей, – Семен уже опять улыбался. – Ты, если чего матушке еще понадобится, не стесняйся. Свои люди, сочтемся.

Он в последний раз хлопнул американца по плечу и через разрешенный для посещения холл двинулся обратно к лифту. Камер наблюдения док боялся напрасно. Проследить за деньгами на его счету в Колорадо не составляло для Груббера никакого труда. Так что жил он лишь до тех пор, пока неофициально уполномоченному было наплевать на этот маленький подкуп.

Семен легко поборол чахлое угрызенице совести. Доктору скорей всего ничего грозит – слишком мелкая сошка. Зато, если Жустин действительно поднимется на ноги, это может оказаться полезным. Другое дело, что Семен еще не понял, стоит ли брать ее с собой в бега, но ведь это всегда можно решить на ходу. Нет?

Камин в гостиной на втором этаже почти прогорел. Вино в бокале остыло. Зато солнце почти не сдвинулось со своей позиции над близким горизонтом. Значит, пара часов незабываемого зрелища в запасе еще есть.

Семен снова вышел на веранду, прижался лбом к прохладному семислойному стеклопакету. Отсюда, если сильно скосить вправо глаза, будет видна узкая расщелина между стенкой какого-то местного безымянного кратера и отколовшейся от нее в незапамятные времена скалой. Вот по той расселине Семен и вышел тогда к этому самому дому. К травке и яблонькам, что были натыканы на заднем дворе, совсем как он рассказывал Жустин всего десять дней назад. Лишь в одном ей не признался: шел он сюда не случайно. С контузией, на последнем дыхании, зажимая в кулаке разрыв на коленке и уже перестав следить за моргающей красным светом шкалой манометра… Домой он шел. Точно зная куда, но совершенно не удивился бы запертым наглухо дверям входного шлюза. Ведь, уходя на войну, Семен был уверен, что переступает этот порог в последний раз. В том, что выживет, он, по молодости лет, не сомневался. Но слишком многое из прежней жизни ему пришлось отторгнуть и презреть, чтобы встать к панораме орудия на той первой канонерке… И главное даже не слова отца, всю последнюю ночь пытавшегося убедить упрямого сопляка не совершать безумства. Главное – его взгляд вслед. Вот отсюда со второго этажа, через это самое стекло веранды. Добираться до сборного пункта по подземной магистрали было неудобно – три пересадки. Куда ближе напрямик по поверхности на луноходе… Но этот взгляд Семен чувствовал даже тогда, когда поселок скрылся за выпуклым горизонтом.

Отец уже тогда чувствовал себя неважно. А потом были семь лет войны, и ни единого слова по телефону, ни единой строчки в письме… В общем вернулся Семен почти вовремя, всего через три года после похорон. Видать, затем и подался в наемники, что б иметь возможность продолжать убивать леров. Такая вот глупая месть, родившаяся из страха признаться самому себе, что горе-оккупанты здесь совсем-совсем не при чем…

Разве можно было рассказать все это Жустин, да еще смотреть ей после этого в глаза?

Впрочем… Семен вздохнул. Сама Жустин умудрилась в десятки раз перещеголять его во лжи. Скорее бы возвращался Груббер что ли? Уж очень хотелось начистить кому-нибудь морду.

Груббер действительно вернулся утром. Не спозаранку, перебудив, весь дом и не к полудню, заставляя себя ждать. В банальные девять утра по Гринвичу. Семен почти успел к этому времени позавтракать – провинившийся вчера Патрик сумел раздобыть где-то деликатесную овсянку. Солнце почти успело зайти – рассеченная длинными резкими тенями равнина стала полосатой как зебра. Док наверняка успел поднять на ноги Жустин, агенты – поменяться сменами, лер… тоже наверняка что-нибудь успел. Лишь бы не помереть.

Соскребывая овсянку с донышка тарелки, Семен проследил косым взглядом за длинной подвижной тенью за окном. Взметнулась и тут же опала тяжелая реголитовая пыль, едва заметно дрогнул грунт. Презрев бетонированную специально для этих целей площадку на другом краю поселка, челнок опустился почти у самого порога, но звонка в двери пришлось ждать еще минут пять.

Семен составил посуду на сервировочный столик – Патрик потом заберет. Прошелся по гостиной, поворошил холодный пепел в камине. Потом решительно сунул в топку четыре палена и запалил патрон. Знай наших, инспектор! Сдохни от зависти!

Внизу, наконец, чавкнула внутренняя дверь шлюза, донеся приглушенный голос дворецкого: «позвольте ваш комбинезон и шлем, сэр…». Потом, как-то быстро донеслись шаги уже здесь, на втором этаже – предпочтя комфорту скорость Груббер пренебрег лифтом и поднялся по лестнице.

– Сикорский, ты здесь? – уже почти миновав дверь гостиной, Груббер резко развернулся. – Это хорошо, я боялся, что придется будить.

– В девять часов? – искренне удивился Семен.

– В девять? Черт вы же здесь по Гринвичу… Все забываю переводить часы.

Это было вранье. Просто такой намек на экстремальную важность его короткой командировки на Землю. Луна часовых поясов не имела.

На огонь Груббер не обратил ни малейшего внимания.

– Позавтракал ты, я надеюсь, в Сорбонне? – с некоторым разочарованием осведомился Семен. – Патрик накрывал на одну персону, но если ты не успел…

– Перекусил, – отрезал Груббер. – В корабле. Сикорский, признайся, ты же не держишь меня за идиота? Осесть здесь, на Луне, вместо земной штаб-кваритры департамента, целую неделю жевать сопли, а потом и вовсе бросить трех ценных фигурантов на дебилов-охранников и свалить на планету. А?

– Ну… – Семен почесал переносицу. – Признаться было искушение. Но я с ним справился. Слишком мало фактов для такого вывода.

Груббер кивнул.

– Вот и я все меньше склонен держать тебя за рядового наемника… Надеюсь ты понял, почему не попробовал сбежать отсюда ночью? Унять моих шестерок для тебя дело двух минут. Потом на Сортировочную – наверняка там остались кореша. Хотя нет – далеко. Придется же на краулере по поверхности… Ну тогда на Пересадочную. А там… Ну хотя бы взять любой готовый к старту борт с заложниками и в нейтральные пространства. Нет?

Услышав любимое словечко, Семен поморщился.

– Как я задницу в сортире подтираю, ты случайно не изучал?

– Надо будет – изучу, – хладнокровно заметил Груббер. – Для дела и не такое изучал. Ну, так что, Чистоплюй? Ты действительно понял, почему этого не сделал?

– Нашел дурака, – Семен натужно усмехнулся. – У тебя наверняка козырек в рукаве. Наблюдение со спутника, крейсер на стационарной орбите. А может ты и «Луну-пересадочную» закрыл? На все эти сутки. Нет?

– Не без этого, – согласился Груббер. – Козырек есть, конечно, как без него. Хотя, и не туз, так – валетик. Тебе бы хватило, но ведь дело не в этом, Сикорский. Плевал ты на мои козыри, не из той породы, что б на моего валета не поискать крапленую шестерку, если игра по-твоему стоит свеч. Однако не стал. Потому что ты в ступоре, Сикорский. Ты мстил лерам за то что опоздал вернутся домой с войны, но оказалось это всего лишь вранье лицом к лицу с зеркалом. Ты дрался за свою женщину, но оказалось что она не твоя, что она лгала тебе два года подряд, да и неизвестно теперь женщина ли вообще. Ты игрался в свою маленькую революцию, сочувствовал марсианским сепаратистам, упивался свободой от обязательств всякого добропорядочного гражданина, гордился крошечными победами… Но свобода тоже оказалось ложью, подачкой департамента Содействия, да и победы твои случались с нашего разрешения. Все в твоей жизни развалилось на куски, и ты больше не знаешь, что с этим делать. Не знаешь даже, хочешь ли вообще что-то делать. Вот почему ты не ушел на Пересадочную, Чистоплюй. Я надеюсь, что ты это все-таки понимаешь, потому что времени на душевные терзания у нас с тобой больше нет.

Усилием воли Семен разжал кулаки. Скосил взгляд на последний солнечный проблеск над равниной. И, наконец, произнес:

– Кое про кого я точно знаю – чего хочу.

– Догадываюсь, – Груббер усмехнулся. – Триста раз уже пожалел, что не разрядил стволы в мой челнок еще там, у Лерона-прайм. Не переживай, возможно, это было самое разумное из твоих решений за оба последних года.

– Следил бы ты за своим базаром, уполномоченный, – заметил Семен. – А то ведь любое решение можно исправить. Даже самое разумное.

– Да, да, понимаю… Этот твой рапорт о переводе из артиллерии в планетарный десант, семь месяцев усиленной переподготовки, десяток боевых операций, программа особой подготовки к штурму дворца кардинал-вершителя… И все же голыми руками тебе меня не взять, Сикорский. Во всяком случае, быстро. Так что лучше перестань кабениться и слушай.

Семен промолчал. Насчет голыми руками Груббер, пожалуй, погорячился. Вот эта кочерга, к примеру, запросто сойдет при нужде за боевой жезл чи-при…

– Неделю назад комитет Надзора за Справедливостью официально обратился с требованием о твоей выдаче, – как-то совсем невыразительно произнес инспектор. – Собственный ордер двухнедельной давности они переделали, теперь в нем указаны очень веские основания для твоего немедленного ареста.

Семен осекся на самой середине своих фривольных мечтаний о свернутой шее уполномоченного. Тонкая усмешка на его губах медленно растворилась.

– К кому обратился? – произнес он. – К Содействию?

– К Содействию, – Груббер кивнул. – И еще к лерам, к яшма и дроффа. Насчет других рас сведения не точны, но я не удивлюсь, если запрос разошелся по всем известным населенным системам.

– И вы, конечно, согласились, – заключил Семен.

– Конечно, – Груббер снова кивнул. – И тут же объявили тебя в розыск. Но это полбеды. Вчера главу нашего департамента леры вызывали в резиденцию окупационного управления. Это случилось впервые за оба года после окончания войны. Догадываешься зачем?