Всего лишь пепел

– От моего имени, не спросив? – Василий Петрович зло прищурился. – Никогда больше так не делай, – он нервно ткнул пальцем в продубленную ветрами Кызылкума грудь бригадира, – накажу!

* * *

Безбожие поглощает государства и государей,

веру, право и нравы.

Суворов А. В.

Баню Василий Петрович достраивал под заунывную песнь, которую невидимый хор изо дня в день распевал у него в голове. И на работе и дома – всё было хорошо. Да не всё! Что-то неприятное, чужое мучило его и терзало. Иногда ветер доносил до него явственный запах ладана, и тогда ему вовсе становилось тошно. Горло словно подпирало изнутри чем-то колюче-шершавым, так что дышать становилось трудно, лоб покрывался испариной. «Не иначе мерзкие старухи нашептали, – с ужасом думал он, – а ну как до смерти?»

Между тем, первый банный парок, что называется, шибанул в глаза. Юрка сын юлой вился под веником, визжа от восторга, прокурорские, распаренные до изнеможения и напоенные до потери приличия пивом, оставили воз комплиментов. А на сердце было всё также тоскливо: что-то тянуло его снизу, от пяток, за тугие постромки, не оставляя и минутки для покоя. Особенно щемило сердце, когда слышал он доносящиеся из деревни стуки и грохоты продолжающейся стройки. «Хоть бы какое землетрясение или цунами, чтобы всё у них на куски разнесло! – мечтал он и представлял этакое буйство стихии, сметающее всё с лица земли. Почему-то при этом он и мысли не допускал, что в подобном катаклизме и его владения обратятся в прах. Впрочем, в голове его в ту пору вскипали такие водовороты, что о вдумчивости рассуждений говорить не приходилось. Благо, установившийся на службе штиль не требовал особенных мозговых усилий.

В один из сентябрьских субботних вечеров, расслабившись в мягком кресле на веранде, он пытался забыться за чтением статьи о московских коррупционерах.

– Вот ведь, сволочи, гребут. И как? Легко и грациозно! – с восхищением в голосе сказал он подавшей ему чай жене. – Мешками, миллионами долларов! Вот это, понимаю, размах! Хозяева жизни!

– О чём это ты? – спросила Ангелина Ивановна, разрезая яблочный пирог.

– Тут с хлеба на квас перебиваешься, а там… – Василий Петрович, в запальчивости пролив на рубашку горячий чай, взялся дуть себе на грудь и хлопать ладонью. – Воры! – восклицал он. – Всё себе? Себе? А другим?

– Воруют? – Ангелина Ивановна с философским спокойствием откусила малюсенький кусочек пирога, грациозно пригубила чай из синенькой фарфоровой чашечки и деликатно поинтересовалась: – А когда же у нас не воровали?

– Да не в том дело, что воруют, – Василий Петрович оставил в покое рубаху и отправил в рот основательный кусок пирога, – не в самом… факте… дело… – продолжал он, энергично работая челюстями, – дело в количестве. Скоро ведь всё украдут, что другим-то останется?

– А другие пусть честно живут. Можно, как мы, например, и на зарплату построить и дом, и баню, и даже беседку, – Ангелина Ивановна указала на остатки пирога, – сытный стол, наконец…

– Ан нет, поделом вам! – воскликнул вдруг Василий Петрович и с силой ткнул пальцами в столешницу. – Всем ворам дали срока, в совокупности двадцать четыре года! Вот это я понимаю! Учитесь там за колючкой культуре!

– Кстати о культуре, – Ангелина Ивановна аккуратно промокнула губы салфеткой. – У Юрика нашего в школе предлагают предмет экспериментальный ввести, «Основы православной культуры» называется, мнение родителей спрашивают. Мы что скажем?

– Культура – это нормально, – недорасслышав, махнул рукой Василий Петрович, не отрывая глаз от газеты, – пусть и наш балбес культуре поучится, но без фанатизма, нам мужик нужен, а не Макаренко.

– Значит, соглашаемся, – Ангелина Ивановна удовлетворённо кивнула, – я тоже так подумала: не убей, не укради, не прелюбодействуй – это каждому хорошо бы усвоить, а то столько в мире гадости расплодилось, ступить некуда.

– Что? Какое такое «не прелюбодействуй»? – Василий Петрович поднимался из-за стола, словно встающий на дыбы конь – грозно и неотвратимо. – Какое «не убий»? Поповское что ли?

– Почему поповское? – сникла Ангелина Ивановна. – Это просто культура, развитие представлений о том, что есть добро и зло, хорошее и плохое.

– Вот я вам враз устрою «хорошее и плохое»! – Василий Петрович с размаху грохнул кулаком по столу. – Что за мракобесие? Мы в двух шагах от двадцать первого века, а ты мне о религии. Они ж науку, передовую мысль на кострах жгли!

– Вася, это в средние века было, – Ангелина Ивановна примирительно погладила мужа по руке, – да и не в России. А у нас, ты же слышал, сколько духовенства уничтожили. А церквей сколько разрушили, закрыли? А ведь там только доброму учили.

– Хватит болтать! – Василий Петрович несколько раз резко взмахнул рукой, так что супруга в испуге отшатнулась. – Тысячу лет они дурили мозги народу! Учили-учили! И что? Европа строила дворцы, заводы, у них – Париж, Версаль, Рембрандт, Шекспир! А у нас? Дурдом на кривой версте? Пьяная слобода? Рабов из людей делали? Была б моя воля, я б их опять на Соловки!

– Что ж ты говоришь! – Ангелина Ивановна в ужасе прикрыла лицо руками. – Как это на Соловки? У нас что же, умных людей нет, писателей, поэтов? Чайковский, Достоевский, Чехов! А Патриарх? С ним же сам президент встречается, благословение берёт.

– Это политика, – Василий Петрович с силой ударил правым кулаком по левой ладони, – да и вообще, наш президент с кем угодно готов облобызаться, не то что с Патриархом. У нас, в конце концов, церковь отделена от государства. Пускай у себя там учат, – он указал в сторону Больших Рос, – а мы туда ни ногой! Мы ещё посмотрим, какие статьи у них на лбу написаны, – Василий Петрович погрозил в окно кулаком, – пойдут у меня по этапу! – он резко повернулся и вышел из комнаты. На ходу задел рукой лежащую на маленьком столике книгу «Русские полководцы». Та с шумом рухнула на пол, раскрывшись на страницах, с которых на Ангелину Ивановну взглянули два спасителя России – Суворов и Кутузов. Оба в расшитых золотом генеральских мундирах, с блистающими орденами, а у Александра Васильевича прямо посередине груди уместились целых три белого металла креста. Смотрели же оба – генералиссимус и фельдмаршал – строго и внимательно, так что Ангелина Ивановна, смутившись, поспешила поднять книгу и положить на место.

– Да что у этих есть? Что они могут? Чему за тысячу лет научились? – гремел в соседней комнате голос Василия Петровича. – «Аллилуйя» петь? То ли дело у них – Джордж Вашингтон, Кеннеди, Рузвельт! А Всемирный торговый центр? Тысячу лет такой простоит, его никакой динамит не возьмёт! А Рокфеллер-центр? Уолт Стрит? Диснейленд? А у этих? Валенки, самогон, да «шумел камыш…»

«Господи, о чём он говорит? – с сокрушением подумала Ангелина Ивановна, – один наш Пушкин перевесит весь Североамериканский континент, вместе с Англией и Западной Европой!»

Перед сном она попыталась вернуться к давешнему разговору, дескать, согласимся, ведь вреда никакого, а польза налицо. Но Василий Петрович накрылся с головой одеялом и оттуда, как филин, лишь единожды ухнул:

– Нет!

Знать сильно осерчал, поняла Ангелина Ивановна, тут уж проси не проси – безполезно! Она отнесла в школу их отказ. Этот голос оказался решающим не в пользу нового предмета. Так что затею отложили. Она сообщила об этом мужу между прочим, думая, что того это ничуть не взволнует. Однако Василий Петрович просто расцвел улыбкой. Более того, и в этот и на следующий день, он безпрерывно улыбался и шутил – такого за ним давно не водилось.

Он действительно решительно и безповоротно выздоровел. Изводящие его голоса замолкли, страхи улетучились, и голова сразу же распухла от новых мыслей и проектов. Напевая себе под нос «Гром победы раздавался», он гулял по участку и мечтал, как бы ему заполучить себе в друзья нового заместителя губернатора Клаунаса…

* * *

Послушай, ври, да знай же меру.

Грибоедов А. С. (http://www.wisdoms.ru/avt/b65.html)

В начале октября из Балтии недобрыми посланниками поползли циклоны с сильными ветрами и дождями. От стекающих со склонов долины вод озеро ходило ходуном, но чудом держалось в пределах берегов. Жуткого вида тучи, задевая чёрными брюшинами кромку леса, двигались кр?гом против хода часов. Дождь колотил по крыше и сбивал листву с берёз и осин в примыкающей к участку рощице. Зябкая оторопь сковала дом. Пылающий в камине огонь, сколь не силился, не мог прогнать холод и вернуть жизнь в застывшие стены.

Ангелина Ивановна захандрила. Поглядывая на огонь, она вязала безконечный шарф, но глаза то и дело наполнялись слезами, и она откладывала рукоделье. Вечером, когда вернулся с работы муж, едва не кинулась ему в ноги:

– Не могу, сил нет терпеть эту тоску, отпусти нас с сыном в город. Да и ему, представь, по этим раскисшим дорогам утром уезжать и вечером возвращаться. Как тут будешь нормально учиться?

– Да что сын? – вскипел Василий Петрович. – Он что, пешком в город ходит? Его же возят, как барина. А ты что в городе забыла? Вот погоди, с силами соберусь, куплю нормальную квартиру, тогда и поедешь. А то кому сказать: жена подполковника Пузынёва живет в хрущёвке? Это же подрыв авторитета!

– Тоскливо здесь, Вася, – взмолилась Ангелина Ивановна, – всё какое-то чужое, стараюсь, обживаю, дышу на каждую стеночку, на каждое окошко – но всё равно чужое. А там наша молодость прошла, Юрочка родился, пелёнки на балконе сохли. Помнишь, как ты мне на день рождения шапку песцовую подарил и ещё пальмочку в кадке?

– Какую там пальмочку! – Василий Петрович нервными шагами разрезал комнату по диагонали. – В нищете мы жили. В нищете и позоре! Не должны так уважаемые люди жить.

– Но ведь и родители наши так жили. Да что так – проще, скромнее жили. И счастливы были. Да и мы… Мы ведь были счастливы, Вася?

– Какое там счастье в нищете? – Василий Петрович махнул рукой. – Отец мой капитаном вышел в отставку, за душой ни гроша. Как заболел – лекарства не на что было купить. Костюма нормального не было. Так в мундире капитанском и похоронили. И мать за ним ушла. Что после них осталось? Квартира наша семейная в три комнаты с совмещёнными удобствами? Портреты их да деда на стене?

– Да не то ты говоришь, – Ангелина Ивановна промокнула платочком слёзы. – Жили честно, по совести. Я же помню, отец твой, когда участковым работал, его же на руках люди носили. День и ночь на участке. Скольким людям помог, из грязи вытащил! А дед твой, фронтовик, председатель колхоза, ему же памятник даже хотели поставить на центральной усадьбе.

– Где этот колхоз и где эта усадьба? – криво усмехнулся Василий Петрович. – Лопнуло всё, как Пузырь. Нету ничего! А уважение… Меня, что ли, не уважают? Ты что же, не видишь? Все везут, везут, да с поклоном, мол, только возьми.

– Не уважение это, – тихо сказала Ангелина Ивановна, – страх. Тебя боятся. А отца твоего и деда любили и уважали – по-настоящему. И не их вина, что всё развалилось. Это тех, кто подарки тебе несёт. Ты посмотри на их лица? Словно из журнала «Крокодил». Помнишь, там писали про несунов и нечистых на руку крадунов?

– Да что ты понимаешь? Знаешь, чего мне всё это стоило? – Василий Петрович широко развёл руки в сторону и потряс ладонями, потом приблизился к жене, опустил голову и заглянул ей прямо в глаза: – Да я из кожи вон лезу, чтобы вас с Юркой всем обезпечить, чтобы не стыдно было перед людьми, чтобы ни вы, ни внуки наши нужды не знали…

– А мне стыдно перед людьми и Юре стыдно, – Ангелина Ивановна пыталась говорить спокойно, но голос её предательски дрожал. – Ты знаешь, что сыну нашему в школе говорят? Что отец его взятки берёт, невинных сажает, а преступников отпускает.

– Что? – задохнулся Василий Петрович. – Кто говорит? Фамилии?

– Ты что же и детей станешь сажать? – сквозь слёзы усмехнулась Ангелина Ивановна и вдруг в голос зарыдала: – Скажи, Вася, ведь это не так? Это не про тебя? Мы ведь честно живём? Ведь так?

Василий Петрович тяжёлым взглядом посмотрел на жену, и та словно уменьшилась, сжалась в точку.