Предновогодние хлопоты III

– Ай, Аллах! Больше туда не надо, Жорж.

– Не надо, – согласился Усольцев, – хватит для полезного балласта, не дающего судну перевернуться. М-да, интересный он человек, корешок мой по-несчастью, Курносый. У него, знаете, никакой подмоги с воли не было, передач ему никто не передавал и выживал он только за счёт своего авторитета, воли, опыта, смекалки, уголовной «правильности» и поддержки крутых товарищей по несчастью, народ там вынужден быстро адаптироваться, долго раздумывать в этой юдоли печали вам не дадут. Но, наверное, в генах нашего народа претерпевать лихие испытания. Простые мужики не канудят, не плачут и не мечутся. Стиснув зубы, смиряются, работы не чураются, а даже делают её с удовольствием: когда работаешь, про горечи забываешь. На себе проверил, работа – лучшее средство от уныния. Зона – кривое зеркало жизни свободной. И там иерархия, вершки и корешки, социальное расслоение на классы. Сейчас она заполняется новым народцем, перерожденцами, сделавшими «переливание крови» в девяностые, тех, кто подержал в руках ворованные и кровавые пачки с «зелёными». Вот этот неработящий народец в неволе сильно мается и страдает, хотя имеет отменные послабления режима и финансовую поддержку с воли, приличное питание, свидания с близкими и доверительно-финансовые отношения с администрацией. А, главное, имеет зримую надежду на непременное досрочное освобождение, которое продуктивно приближают «аблакаты-купленная совесть», так звал адвокатов народ во времена графа Толстого. Эти сидельцы искренне верят в абсолютную силу денег и долго сидеть среди быдла не собираются. Да и виновными себя не считают. Никто из них не бьёт себя в грудь с возгласом Родиона Раскольникова: «Я не старуху – я себя убил». С едва скрываемым презрением и недоумением, – чёрт возьми, как мы здесь оказались? – смотрят они на окружающих. Наблюдая за этими господами, у меня никаких сомнений не оставалось, что эти новоявленные выползни, выйдя на свободу, с утроенной энергией примутся снова хапать, гадить, грабить, насиловать. Но была там ещё одна немногочисленная и препротивнейшая прослойка, что и на свободе мне всегда внушала отвращение, а в лагере я ещё большее отторжение к этому сословию почувствовал. Эрудированные отщепенцы. Они никуда и ни к кому не прибивались, тоскливо тянули срок с обидой и презрением в лице. «Белая кость» – оппозиция всему и вся. Хорошо известный вид интеллигенции, продвинутые выползни с претензией на игру ума, отрицатели. «Голубые воришки» и люди, не дружащие с Уголовным кодексом, встречаются и среди так называемой интеллигенции. И очень уж все они напоминали мне многократно описанную классиками, особенно колко Фёдором Михайловичем, ту породу людей, из-за которых в России всегда возникает смута. Они много говорят о свободе, но с довольно специфичным её пониманием. В их понимании – это свобода от всего. От государства и религии, от моральных, признанных всеми ценностей и от законов, обязательств и традиций. Причём это люди разного возраста, разных наций и слоёв общества, но все они, как-то не сговариваясь, всегда узнавали в болоте своего кулика и мнение их между собой, всегда совпадало по корневым вопросам, как недавно брякнул один нынешний косноязычный политический деятель: «Двух мнений у нас быть не может у нас плюрализм». И мнение – это всегда у них непоколебимо и железобетонно: всё российское гадко и мерзко. Противна им советская власть, царь противен, новая власть и демократия, потому что российская, ужасны и неграмотный народ-раб, корыстные и зажравшиеся попы и их паства, и далее по списку. Ах да, даже несчастные русские берёзки попали в этот нелегитимный список, как символ русской кондовости, тупости и ограниченности. Они везде и всегда канудили, что не живут, а существуют в каком-то страшном концлагере, Мордоре, где их истязают злобные надсмотрщики. И это при той вольнице, которая у нас сейчас воцарилась: пиши, что хочешь, матерись, снимай бесталанную чушь, оскорбляй любые авторитеты, открыто рассказывай о своих извращённых пристрастиях. Удивительная, не вымирающая, разрушительная, недалёкая, упрямая в своём разрушительном мышлении поросль. Сорняк-борщевик! Как же им не пинать Достоевского, когда прописал он на века их предательский норов и ненависть ко всему русскому? Это особый неумирающий подвид выползней, про которых писатель сказал, что если им дать возможность разрушить старое общество и построить новое, то выйдет такой мрак и хаос, что всё здание рухнет под проклятиями человечества.

– Ну, о таких кадрах столько сказано и написано и не одним Фёдором Михайловичем! Я живо интересовался в молодости диссидентской литературой, – сказал Денисов, – и меня многое притягивало в ней тогда, знаете, юность, глупое фрондёрство, рок-музыка, продвинутое окружение языкатых единомышленников. Я грешным делом крепко прикипел к этой литературе в одно время. Но как-то я очень быстро пересмотрел своё отношение к большинству из этих писак, у многих увидел за горячими и страстными свободолюбивыми излияниями полное бесчувствие, холодность, безразличие, а часто и едва скрываемую ненависть к народу. При этом, в большинстве своём они были большие любители говорить от имени этого народа, который вовсе их не уполномочивал этого делать. Не исчез этот вид сорняка и с приходом теперешних свобод. Когда наши ребята вшивели, мёрзли, голодали, гибли в боях и чеченских ямах-тюрьмах, когда им отрезали головы и это показывали по телевизору, когда десятки тысяч русских изгонялись из Чечни, у них отбирали жильё и скарб, насиловали и убивали, наши интеллигентные правозащитники и свободолюбцы палец о палец не ударили ради помощи этим несчастным, но они воем выли по поводу проклятых русских милитаристов, уничтожающих маленький и гордый кавказский народ. Про нашу властную либеральную верхушку можно промолчать. Они ходом случившегося переворота показали, что им мило, выбрав единственный, по их мнению, правильный курс на Запад, а идеологическим маркером обозначили деньги, по Достоевскому, – предательская лакейская клика, вылизывающая сапоги западному авторитету, мечтающая стать мировой элитой. Удивительна их упёртость в деле разрушения и отрицания! Неужели не понимают они, что с ними может произойти во время бунта? Не читали о том, какие кровавые мальчики бродят по улицам городов в революции и в бунты? Когда ухнет бунт, мало никому не покажется. «Кровавым мальчикам» по барабану, что ты по телевизору когда-то выступал, институты заканчивал, в газетах статьи печатал: убьют без сожаления, вывернут карманы, разденут и, сплюнув, уйдут не оглядываясь. Образованные люди, знатоки истории, радетели свободы, постоянно вспоминающие и галдящие о дефиците туалетной бумаги и отсутствии колбасы в советские времена, почему-то забывают о том, как в феврале 1917 года их собратья-говоруны, ликующая интеллигенция и даже великие князья, нацепив красные банты, фланировали с восторженными лицами по улицам Петрограда, а уже в октябре этого же года, эти же улицы были залиты кровью и совсем скоро полыхнула Гражданская война. Но ведь читали же, в большинстве своём и Бунина и Булгакова, Алексея Толстого и Бабеля, прекрасно описавших, что происходит во времена потрясений страны! Но, увы, не могут или не хотят понять, (трихина отрицания мешает или подрастающий банковский счёт?) – что всё циклично, а их опасная вредная болтовня и действия могут всколыхнуть скрытые, дремлющие, ужасные стихии, которые в конечном итоге их же и поглотят. Нет смысла приводить исторические примеры – их бесчисленное множество. К тому же, хочешь-не хочешь, а диалектическое движение истории и обострение нарастающих в капиталистическом мире противоречий вещи вполне реальные.

– Виной всему этому, Игорь Николаевич, их чрезмерная любовь к себе любимым, что мешает им быть адекватными людьми. Внутренний голос эгоиста всегда высокомерен, другие, не так думающие, как они, им противны и ненавистны, – кивнул головой Усольцев.

–Это верно. Однако Западу сии индивидуумы, во все времена лижут сапоги с самозабвением, – хмыкнул Денисов. – Ларец с темой «Россия – Запад», когда-то открытый Петром Яковлевичем Чаадаевым не закрыт до сих пор. Лысый философ из златоглавой патриархальной Москвы пролил непортящийся ароматный бальзам на сердца либералов словами: «…мы составляем пробел в нравственном миропорядке». Кстати, совершенно это же невыносимо безапелляционным тоном говорят нынешние господа демократы. Тема остаётся открытой, спор не закончен, он разгорается с новой силой, при том, что у нас появилась реальная возможность самим попробовать на вкус эти «западные хлеба» и сравнить. Между прочим, тот же Чаадаев, мастак в эклектике, говорил, что русский либерал – бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче солнца Запада. Чтобы, думаю, ни сколько унизить русского либерала, а как всегда, восхвалить любимый Запад.

– Стоп, стоп, стоп, Игорь Николаевич, не заводите меня! – рассмеялся Усольцев, – я ж курсовую писал про этого сибарита-мудреца, проводившего своё свободное от трудов время в Английском клубе среди тамошних московских диссидентов-крепостников, заглядывающих ему в рот. Пришлось эту тему до самой воды бурить. Много чего наговорил философ. Нам его анонсировали, как «дворянского просветителя», борца с самодержавием и крепостным правом, как же, сам Герцен им восхищался. Хорош был борец, живший за счёт труда своих крепостных, считавший, что его крестьяне живут совсем неплохо. При этом он не стыдился поправлять своё финансовое положение, продавая своих подневольных крестьян в солдаты. Такой поступок совсем не комильфо считался тогда среди передовых дворян. Многие баре тех времён стыдились это делать. Мы-то с вами читали о том, каким адом была тогдашняя двенадцатилетняя солдатская служба в российской армии, но наш просветитель, обличитель, пророк свободы, любил жить широко, галстуки любил, кареты, отдых в клубе. Слово «дворянского просветителя» и до нас, до молодых строителей коммунизма долетело. Я хорошо помню студенческие перекуры, где какой-нибудь патлатый доморощенный хиппарь-свободолюбец из нашей тусовки, мог с умным видом звездануть «не могу любить отечество, стоя на коленях» или «живём, чтобы дать урок другим народам». Это чегеваристо и круто выглядело. Многим молодым повесам Чаадаев представлялся этаким фрондёром, лысым свободолюбивым хиппи, борцом против царской деспотии, рабства, крепостничества и мракобесия. Наш философ называл западную инициативность, стремление убыстрить течение жизни, обустроить, обкомфортить жизнь, рационализировать свои действия «игрой сил». Ну, а нашу тусовочную фронду тогда весьма интересовали натур-продукты этой «игры сил», которые стоили дорого и с большим трудом проникали в наше закрытое от мира государство джинсами «Lewis» и «Wrangler», сигаретами «Мальборо», рок-н-роллом, пластами обожаемых битлов и Цепеллинов, фильмами голливудскими. Вообщем, Чаадаев был у нас как бы своим парнем. Но читали-то, если честно, его биографию, труды, вполглаза, и то, что удавалось прочесть или требовалось. Всё это, вольно передаваемое по «испорченному» телефону трансформировалось в куражные словесные фразы. Но слово не воробей, сочинения философа не сожгли инквизиторы, стало возможным читать и его, и тех, кто о нём писал. Да, эклектики много, это вы верно заметили. Наш драгун с «шашкой» в руке накидывался на Грецию, её культуру, как сейчас накидываются либералы на Сталина и на СССР, восторгался средневековой инквизицией, чем-то предвосхищая Щигалёва с его тетрадками. Помните, в «Бесах» Фёдора Михайловича, он предлагал отрезать языки гениям? Московский барин похваливал ислам за умение проливать кровь, а Моисея за твёрдость при убийстве нескольких тысяч отступников; он считал, наверное, что такая «твёрдость» вождей самое действенное средство, чтобы закрепить в тупых головах толп какую-нибудь «необъятную идею». Берёзовую Родину судил строго, причём адресовал свои послания человечеству на французском языке. Многие его современники считали, что он сеет плевелы, которые не взойдут, даже сумасшедшим его считали. Большое количество негативных суждений из первого письма, вызвало горячие споры, яростное неприятие, дискуссии, публика роптала, московского Брута-Периклеса даже хотели бить студенты университета, Пушкин, хотя и дружен с ним, был не согласен с его трактовкой русской истории. Но как часто бывает в таких случаях, искры горячих споров о его сочинениях подожгли слежавшееся сено мрачной жизни. Была разбужена мысль – русская мысль, отделившая зёрна от плевел, давшая всходы философской мысли и обильную пищу для размышлений. Это в плюс Чаадаеву.

Усольцев на миг умолк. Продолжил, повернувшись Денисову:

– Я сейчас вот, что вспомнил, Игорь Николаевич? Помните, Нина Андреева, выступила в 1988 году со статьёй «Я не могу поступиться принципами»?

– Конечно. Шла перестройка, дикий шум долго стоял после этой статьи. Либералы тогда уже оживали, работа по ломке сознания, запудриванию мозгов, шла вовсю, а тут какая-то коммунистка Нина Андреева. Буча поднялась невероятная. Сейчас-то понятно, что выползни уже тогда организовывались. Ей ещё, помню, приклеили издевательский ярлык homo sovetikus.

– Верно. А ведь у неё был призыв схожий с Чаадаевским «чтобы быть полезным стране, нужно ясно её видеть». У него это выглядело так: «Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит её». Да, видеть её нужно, но с горестями и радостями, с провалами и подъёмами, видеть в поступательном движении всей нашей великой истории. Конечно же, Андреева, чувствовала и видела неладное, возню мышиную околокоммунистических выползней и перерожденцев. Это был смелый и отчаянный поступок. Но все ли тогда понимали, что нас, истомлённых долгим молчанием, втягивают в дискуссию, чтобы заболтать, открыть запретные темы, перевести наши думы в нужное русло, что уже подобранны водилы – фарисеи-говоруны? Все мы тогда жили, с чувством человека, стоящего на высокой скале. Назад пути не было, скала стремительно осыпалась, рушилась, стоял грохот камнепада, впереди плескались освежающие воды океана, зовущие к спасению, к прыжку. Боже, как давно это было! Ну, а если ещё о Чаадаеве, конвульсий любимой Европы он почему-то не видел, упорно предлагал нам хромать с ней в ногу. Правда, в последнем сочинении он уже видит цель истории в едином, общем для людей пространстве, с нравственными законами, но от очарования Европой он так и не избавился, хотя тогда уже там шли хорошо заметные разрушительные духовные и революционные процессы. М-да, гусар-затворник, философ, дворянин, участник Бородинской битвы, друг Пушкина, денди, наш соотечественник… г-мм, печальник горя народного…

– Вы отлично поработали над вопросом, Георгий, браво! – воскликнул Денисов. – Браво, браво, дружище! А мне сейчас неожиданно вспомнился Осип Мандельштам и его знаменитая эпиграмма на Сталина. Если вырвать из контекста стихотворения фразу: «Мы живём, не чуя под ногами страны», она будет параллельна высказываниям Чаадаева и Андреевой. Да, восхищение Европой у Чаадаева зашкаливало. Я особенно был поражён его экстатической фразой «Ватикан – единственное обиталище божье». Пафос религиозного фанатизма. Совсем другой взгляд на Европу был у Фёдора Михайловича на Европу. Он соколиным взором узрел процессы, происходящие в Европе, её духовный кризис, стремление к земному, комфортному обустройству, он много об этом писал. Он видел, как деятельные и любознательные умы Европы, «игрой сил» по Чаадаеву подкапывали фундамент священного, строили рай на земле. Мы, между прочим уже давно катим по Купчино…

Усольцев протёр запотевшее окно и воскликнул:

– Быстро доехали. Игорь Николаевич, отличный разговор у нас случился! Как жаль, что мы уже приехали и ничего не сказали с вами ещё о самых будоражащих уже двести лет мозги пустословов главных вопросах… да и не только о них.

– Что делать, и кто виноват?

– Именно. Сколько рецептов было предложено, сколько крови было пролито, пока «высокие умы» искали «правильные» решения. Потом-то, задним числом, обычно говорят: ошибочка, мол, вышла, недоработали, что ж поделаешь. Но, однако, опять и опять деятельные умы ищут и ищут ответы на эти вопросы, предлагая смертельные рецепты из-за своей злобы и непонимания «этого» народа» и «этой» страны. Теперь вот нам говорят: либерализм, соответственно капитализм. Думать и видеть, что там идёт загнивание тяжело и не хочется, а стремление делать всё через зад, вопреки разумности – это кредо говорунов. На первый вопрос: «Кто виноват?», ответить может каждый, но слова, которые придётся сказать человеку, трудные. Люди в большинстве своём ищут вину в ком-то или в чём-то, благоразумно исключая себя из списка: кому гордыня мешает трезво мыслить, кто-то даже и не думает о своей вине, кто-то боится влезать в такие неприятные личностные дебри, кто-то озлобился, и винит в своих несчастьях весь мир. Думая над этим проклятыми вопросами, честно скажу, я видел явный ответ, и он был тяжёл, неприятен и заставлял краснеть. Но и выбор ответов здесь, оказывался критически мал: или ты говоришь себе, что и ты виноват, или притворяешься, убеждая себя в том, что от тебя ничего не зависело и не зависит. Ответы с минусовым значением рассматривать не хочется, но немало ведь людей принимают законы выползней, которые говорят: кто смел, тот и съел. Насчёт смелости такой можно, конечно, поспорить, думаю, что не все «смельчаки» спят спокойно. У меня было время исповедоваться у себя и после мучительных размышлений, я сам себе честно и без виляний сказал: я виноват. И тогда на вопрос: «Что делать?» мне ответить стало легко: работать, быть честным, не предавать душу, не растлеваться, быть бдительным, бороться отважно за правду, твёрдо стоять на стороне добра… (Усольцев рассмеялся), на стороне добра, но с кулаками, разумеется. Но это так – общие слова, хотя и высокие. На самом деле, я определился со своим путём – это путь синергетики. Про человека у нас забыли – правят могучие денежные силы и они прилагают неимоверные усилия для того, чтобы реализовать цели, которые на самом деле противоречат и наносят вред развитию всего общества. Но человеческий капитал бесценен, каждый человек свободен, а мир меняют люди. В теории синергетики есть пункт, который удовлетворяет меня, с которым я согласен полностью. Это вот что: правильно организованные малые силы людей могут быть эффективней, чем самые мощные. Усилие одного человека может быть существенно для всей социальной системы, при условии, что субъективная воля совпадает с объективным ходом развития событий. Я за такой подход.

– Но этот посыл прекрасно согласуется со словами Серафима Саровского: «Спасись сам и с тобой спасутся тысячи», – сказал Денисов, – Мне такая синергия подходит, но думаю, что эффективность действий малых сил людей станет действенной в синергии с Богом. Монахи Малой Азии тринадцатого века синергию считали стяжанием благодати Святого Духа, они пытались опытно достичь состояния синергии, считали синергию объективным фактом.

– Соработничеством зовётся такая синергия у верующих, – сказал Усольцев, – Игорь Николаевич, кажется, мы неплохо спеваемся. Дуэт уже есть. Что-то наш третий певец мудрости молчит…

Он повернулся к Алику,

– Что ты всё молчишь, внеси свою лепту в наши философствования.

– Ай, Аллах! Ребята, я с вами не потяну говорить, где мне математику, – рассмеялся Алик, – вы такие умные вещи говорите. Знаете, мой отец книг мало прочёл, греков и немцев всяких не читал, всю жизнь нефтяником проработал. Он шутил, что нефтяники – это белые негры, измазанные нефтью, мы и жили в Баку в районе, который Чёрный город назывался. Отпуски отец не любил, на работу выходил за несколько дней раньше его окончания. А мне про «Что делать?» он простые и понятные вещи говорил: подлецу руку не подавай, – отмыть трудно будет, упавшему руку подай, – это Аллах в свою книгу запишет; родителей, стариков уважай, детей береги, чужого не бери, женщину люби, всех денег не возьмёшь, голым в мир пришёл, голым и уйдёшь. Мало совсем советовал, да? Запомнить легко, да? Запоминай и выполняй – будешь счастливым. Хорошо, когда на твоём пути мудрый человек встретится. Мой учитель математики, очень хороший человек, который мог самому тупому объяснить задание, говорил тем, кто зевал на уроках: уши чаще нужно чистить. И он был прав. Нужно постараться хорошее услышать, понять и это сохранить. Я Эйбата Муртузаевича хорошо слушал и запросто поступил на физмат, отца слушал, жил так, как мне он советовал. Хуже мне от этого не стало? Никому хуже не станет, если по таким простым закона будет жить. Нет, не могу я говорить. Ладно, простите, друзья, за выступление. Вот здесь в «карман» заверните, пожалуйста, Игорь Николаевич. Вай, какое имя красивое у улицы, да? Говорят, что этого садюгу, чекисты трое суток били, пока он не рассказал, где деньги спрятал ворованные, деньги не малые, говорят, стибрил. Бела Кун – имя какое-то нечеловеческое… здесь, здесь притормозите. Район у нас, мама не горюй! Друзья, а вы знаете, какое поверье в ходу у жителей моего родного Купчино?

Денисов и Усольцев одновременно отрицательно качнули головами.

– Здесь считают, что людей, которые грешили в этой жизни, нехорошо поступали, гадостями всякими занимались, Господь после смерти отправляет назад в Купчино, – произнёс Алик с серьёзнейшим выражением лица.

После короткой паузы, Денисов и Усольцевым дружно расхохотались. Алик достал бумажник. Денисов предостерегающе поднял руку.

– Стоп! Алик, пожалуйста, без этого – сегодня я «угощаю». Так, кажется, говорят у вас на Кавказе? Сегодня я «угощаю».

– Жора, что этот человек говорит, а? – развёл руками Алик. – Нет, это приятно, когда угощают, но одного угостишь, другого угостишь, третьего угостишь, чем семью угощать будешь? Нет, дорогой, ты в такую метель привёз нас домой – это стоит денег. Каждая работа стоит денег.

– Ну, уж метель – позёмка всего лишь. Алик, пожалуйста, давайте без этого. Мне было очень комфортно с такой компанией проехаться по родному городу, а деньги напрочь испортят память об этой неожиданной, приятной и тёплой встрече, – сказал Денисов.

– Мне кажется, что я в родном Баку оказался. Это у нас там, в ресторанах, возникают долгие и горячие споры между мужчинами, когда дело касается оплаты. У нас гамбургский счёт не в ходу. Все хватают друга за руки, непременно желая оплатить счёт лично, – проговорил Алик ворчливо.

Держа бумажник в руке, он вопросительно посмотрел на Усольцева.

– Игорь Николаевич прав. В самом деле, Ал, давай, не будем портить воспоминания об этой приятной встрече с замечательным человеком, давай-ка мы отомстим ему? Например, угостим по-нашенски когда-нибудь, да хотя бы в эти долгие новогодние праздники? – улыбаясь, сказал Усольцев.

– Ну, не знаю, – замялся Алик. – Дорога ложка к обеду. Не халявой ли это будет выглядеть? Кредит портит отношения, говорят.

– Всё в порядке, Алик, – сказал Денисов и обратился к Усольцеву, – а увидеться хотелось бы. Помните наш разговор у вашего дома?

– Давайте сразу после Нового года и увидимся. На моей территории, – кивнул Усольцев.

–Так, так, кажется, намечается интересный сабантуй. Это моё. Я люблю встречи на любой дружественной территории, – обрадовался Алик, – но без меня вам не обойтись. Вот там, я вам, Игорь Николаевич и «отомщу» по-полной, угощу без кавычек. У меня уже меню вызрело в голове: приготовлю для вас настоящее пити в глиняных горшочках, мне как раз из Баку отличный горох привезли и сушёную алычу. Баранины, правда, здесь хорошей не найти, но на безрыбье и рак колбаса. Пити – это такой гороховый супчик наваристый со специями и травками. Вах, вах, – пальчики оближешь! А как под него водочка идёт!

– У меня уже слюни потекли, – рассмеялся Денисов.

Уже взявшись за ручку двери, Усольцев неожиданно остановился и повернулся к Денисову.

– Игорь Николаевич, а не слишком ли много мистический звонков за три дня? Первым человеком, которого встретил я, вернувшись домой были вы. У нас случился отличный джемсейшн с совпадением взглядов на многие вещи. Сегодня мы опять встретились и опять приятные пересечения, да ещё вы отважно отметились в битве против выползней на нашей стороне. Мало того, за это время вы встретились с моим корешком Курносым. Прямо какой-то глас с небес, заставляющий призадуматься о знаках им посылаемых.

Усольцев повернулся к Алику.

– Ал, а ведь какой замечательный коллектив у нас получился бы, будь в наших рядах такой человек, как Игорь Николаевич, а?

Алик недоуменно глянул на друга, но через мгновенье лицо его осветилось широкой улыбкой.

– Жорж, это же отличная идея! – живо воскликнул он. – Это было бы то, что доктор прописал, это тот человек, который нам нужен. Игорь Николаевич, не хотите ли «сообразить на троих»?

– О чём вы, друзья? – улыбаясь, поднял брови Денисов.

Усольцев рассмеялся.

– О синергии и малых организованных в соработничестве силах. У Алика есть небольшой, но перспективный бизнес – полиграфия, реклама. Мы решили расшириться, появились новые идеи. Нужны не только руки, но и головы. Давайте к нашему берегу, Игорь Николаевич. Работать будем под девизом: «Один за всех – все за одного». Это официальное предложение. Негоже вам заниматься таким не солидным и опасным для жизни промыслом, уж извините меня за прямоту. К чему судьбу испытывать? Даже мистика сейчас на нашей стороне, не просто так случились неожиданные встречи с вами. Это знаки, обещающие плодотворное сотрудничество.

– Девиз мне нравится, – рассмеялся Денисов, – но неожиданно как-то…

–А хорошее всегда неожиданно, – не дал ему договорить Алик. – Заявление о приёме на работу, я подпишу сразу.

– Уговорили безработного гуманитария. Когда приступать к работе? – рассмеялся Денисов.

– Это не шутка. Сразу после праздников, – Алик протянул ему визитку.

Вслед за Усольцевым из машины, неуклюже вылез и Алик. Денисов, улыбаясь, провожал друзей взглядом. У входной двери они обернулись, Усольцев помахал рукой.

Денисов, улыбаясь, включил заднюю передачу и развернулся.

– – —