Байки Семёныча. Вот тебе – два!
Нужно честно сказать, что каким-то особым благосостоянием и чрезмерным материальным достатком Петькина семья не блистала и бытовой роскошью с излишествами похвалиться особо не могла. Правда, и бедностью в их доме тоже никогда не пахло, а потому считались они вполне себе среднедостаточной, совершенно типовой в плане финансового благополучия советской семьей. В тогдашние времена отношение к богатству как к таковому было несколько иным, и народ, на коммунистической идеологии взращенный, больше мечтал о научных открытиях и полетах в дальний космос, нежели о дворцовой роскоши собственного жилья. Хотя чего же греха-то таить, мещанские мечтания о «красивой жизни» и «неимоверном богатстве» сидели где-то в глубине каждого строителя коммунизма. Не обделены были этими стяжательскими чувствами и Петькины родители. Откладывая и накапливая рублик к рублику месяц за месяцем, с большой помпой и тожеством закупали они потом имущество, призванное служить подтверждением того, что и их семья вполне себе может пожить красиво. Будь то новый телевизор, бытовой кондиционер или даже немножечко подержанный мотоцикл «Восход-2М».
Одним из объектов такого бытового богатства Петькиных родителей был набор хрусталя, с гордостью и пиететом выставленный на всеобщее обозрение за сдвижными стеклянными витринами серванта. В не самый богатый набор входили в том числе две лодочки-салатницы, огромное плоское блюдо с резными краями, полусферическая чаша непонятного назначения, несколько стопок разного калибра, рюмки в виде остроносых стрелецких сапожков и шесть фужеров на длинных и изящных ножках. У двух фужеров, правда, эти самые ножки были сломаны в середине, и потому их прятали позади всего остального, радужно переливающегося великолепия, соединив ножку в месте разлома резиновой трубкой. Трубку за тарелками и салатницами видно не было, и потому вся экспозиция смотрелась вполне себе прилично. Так было в Петькином доме. Но Бог ты мой, что за хрустальная роскошь и феерия творилась в зеркальных шкафах генеральской комнаты задушевного отдыха! Глядя на это радужно переливающееся великолепие, можно было совершенно точно поверить в то, что весь город Гусь-Хрустальный работал на эту выставку достижения стекольного мастерства никак не меньше двух месяцев. Всем народонаселением и всеми имеющимися фабриками!
Именно в этой комнате генеральского уединения Петька впервые понял, что холодильники бывают и больше коробки из-под телевизора, а сами телевизоры могут быть цветными и их можно, вы только подумайте, какое чудо, без помощи плоскогубцев с канала на канал переключать. Все увиденное, конечно, сильно поразило Петьку, и смотрел он на эту роскошь, как первобытный папуас с затерянного острова на жестяную банку из-под кока-колы, вынесенную на берег морским прибоем. С замиранием сердца и трепетным благоговением смотрел. И хотя, конечно же, друзья мои, все это великолепие по своим физическим качествам и хрупко, и к поломкам склонно, все ж таки не поломка какая по неосторожности и не утеря товарного вида чего-либо из ценного генеральского имущества Петьку под монастырь подвели, нет. Вовсе не угробленное имущество сгубило Петьку.
И вот что на самом деле произошло.
В нише одного из шкафов дубовой стенки, что монументально в задушевной комнате у стены возвышалась, уютно расположился проигрыватель «Эстония-110-стерео», а рядом, как тому и положено, на ребро выставленная, пристроилась целая стопка виниловых пластинок, выпущенных замечательной компанией «Мелодия». Петька наш, все время, что пыль с полированных поверхностей протирал и полы надраивал, взгляда от этого замечательного акустического набора оторвать не мог. Очень он его заинтересовал, значится. Покончив с наведением порядка немного за полночь, добившись того, что генеральские помещения засверкали ослепительным блеском тестикул усердного кота и пришли в идеальный порядок адмиральской яхты, Петька, опасливо озираясь по сторонам, несмело прикоснулся к музыкальному прибору самыми кончиками пальцев. Ощупав холодную поверхность проигрывателя со всех сторон и убедившись в том, что проигрыватель не мираж и совершенно реален, Петька перешел к винилам. Оставшаяся половина ночи ушла у него на разбор этого богатства сказочной пещеры Аладдина, окажись тот невзначай не жадным до денег пронырой, а истым меломаном.
Нужно сказать откровенно, музыкальная коллекция генерала формировалась и пополнялась никак не за счет идеального слуха и вкусовых предпочтений высокорангового аудиофила, а опираясь исключительно на мощь финансовых возможностей и широкий круг знакомств генерала в кругу работников советской торговли. И чего там, в этой виниловой залежи, только не было, товарищи дорогие! Были там в великом множестве и Юрий Антонов с «Песнярами», и Полад Бюльбюль оглы с Кобзоном, и даже Пугачева с Муслимом Магометовичем Магомаевым. Был там и большой хор Советской армии с «Самоцветами», но также, к Петькиному удивлению, были там и БГ с АВВА, и Boney M вкупе с совсем недавно выпущенной пластинкой «Поет Джо Дассен». В общем, было в той огромной стопке все, что выпускалось мною упомянутой «Мелодией» в ограниченным тираже и распродавалось исключительно между «своими», так и не успев доехать до полок фирменных магазинов и музыкальных отделов ЦУМов и ГУМов.
С трепетом душевным и дрожью в руках разбирал Петька цветастые конверты винилов, изучая в мельчайших деталях яркую обложку очередного альбома, и замирал в священном благоговении от обретенной возможности прикоснуться к тому, о чем только слышал. Вздыхая в сладкой истоме закоренелого любителя музыки, дорвавшегося до центрального хранилища Гостелерадио, брал он в руки очередной конверт генеральской музыкальной коллекции, и волна эмоций, сопровождаемая дрожью нервного возбуждения, накрывала его. Добил же Петьку альбом «Вкус меда» от буржуйской, но при этом всемирно известной группы The Beatles. Он вожделел эту пластинку еще до армии. Вожделел искренне и чисто, жаждал владеть ею до дрожи в суставах и боли в голове. Он видел ее в своих мечтах и даже готов был продать любую свою почку, лишь бы иметь немножечко денег на покупку этой замечательной пластинки. Почку, однако же, у Петьки никто не покупал, а папа его десять рублей на покупку диска у спекулянтов категорически не давал. «Ты сдурел?!» – спрашивал он проникновенно. «Червонец на такую дрянь?! Да я лучше пропью!» – сказал так и вправду пропил…
И вот оно свершилось! Лежит это счастье тут, в его руках, и, судя по всему, пласт из конверта до того даже не вынимали! Нет, он не смог решиться и вот так, совершенно банально и обыденно, просто достать девственно-чистый черный диск из конверта и ничтоже сумняшеся подставить его под иглу острую проигрывателя. Никак не смог! Это все равно как если при покупке нового телевизора сразу пульт из пакетика вынуть, а сам пакетик в ведро мусорное выбросить. Чистейшее святотатство! Тут же все не просто так, тут же целое священнодейство требуется. С предварительной очисткой души и совести, приведением тела в энергетическое равновесие, выравниванием дыхания и произнесением мантры «ом мани падме хум» не меньше четырех раз. Тут все должно быть торжественно и запомниться на веки вечные. Как первая брачная ночь.
Потому со скрежетом душевным и болью в сердце поставил Петька вожделенный пласт на место, надеясь на то, что рано или поздно наступят лучшие времена. На то надеясь, что Картофан его как-нибудь еще раз генеральскую штаб-квартиру убирать отправит и уж тогда-то он, Петька, придет совершенно одухотворенным и чистым в помыслах своих и, будучи совершенно просветленным и к такому торжеству подготовленным, замечательный альбом обязательно из конверта нежно извлечет и даже, очень может быть, прослушает. А пока что, водрузив на себя многочисленные мешки с мусором, собранным им в процессе уборки генеральского компаунда, на трясущихся ногах ушел он в казарму бредить и мечтать о повторной встрече с музыкальной сокровищницей командного состава.
Утром за сбалансированным солдатским завтраком Петька с упоением и в красках рассказал об увиденном парочке своих закадычных сослуживцев, под страхом смерти повелев им хранить услышанное в секрете. Рассказчиком Петька и тогда был, и теперь, кстати, остается замечательным. Он не просто рассказывал, нет, он изливал! Он живописал увиденное и излагал свои впечатления в ярких, как хвост павлина, красках. Он устраивал пантомиму с применением такой мимики, которой позавидовал бы сам великий Марсель Марсо. Он потратил все без исключения эпитеты русского языка и даже придумал несколько новых. Он задыхался от восторга, но даже на сбившемся дыхании ни разу не позволил себе ошибиться в списке несказанных богатств тайной пещеры товарища генерала. Особенно в музыкальной ее части. Он был так заразителен, что к двум его закадыкам присоединились еще четверо любознательных сослуживцев, и все шестеро тут же воспылали непреодолимым желанием чистить до блеска кабинет большого начальника. Так и сказали почти хором: «Мы готовы, наш военный брат Петька! Хоть сейчас готовы! Будем драить, пока руки по локоть не сотрем! Веди нас вперед, славный Петька!» Петька пообещал вести, но попросил малость охолонуть, потому как подождать и потерпеть нужно, пока нужное время не придет. Ну, то есть пока день очередной уборки помещений не наступит.
И однажды этот день настал. Генеральская резиденция вновь малость замусорилась, и вопрос наведения девственной чистоты назрел остро и актуально. Я уж не знаю, какими стараниями и какими аргументами у Петьки получилось убедить Картофана, что теперь с ним еще шесть человек пойти должны, но только получилось и убедил-таки, и в положенное время все семеро дружным септетом отправились в пределы генеральской вотчины. Пришли, и вместо того, чтоб за тряпки да швабры обеими руками ухватиться, как они того Петьке ранее пообещались, все, самого Петьку включая, прямиком в комнату задушевных компаний ринулись. А оно и верно, ну не полы же они сюда драить пришли. Да и полы-то, если по совести разобраться, почти что чистые. Мытые, одним словом, полы. Совсем недавно мытые.
Само помещение и все его содержимое очень Петькиным сотоварищам понравилось. Они, также как и Петька до этого, на пару минут с полураскрытыми ртами замерли и, вокруг озираясь, все как один про себя подумали: «Не соврал Петька! Нет, не соврал!» Ну совсем как оленеводы-передовики, руководством колхоза за ударный труд туристической поездкой в город Ленинград премированные и в один прекрасный день в греческом зале Эрмитажа оказавшиеся. Ну а потом, когда за благосостояние генерала нарадовались и вдоволь увиденному наудивлялись, тем занялись, за чем сюда, собственно, и пришли – пластинки замечательные на не менее замечательном проигрывателе прослушивать стали.
Для затравки и придания нужного настроения первым поставили БГ. Ивана Бодхидхарму, идущего к северу. Под тантрические звуки струнного ситара дружно головами пораскачивали и в конце нестройным хором про деревья и столбы немножечко Борису Борисовичу подпели. Далее, для разнообразия и душевного баланса, прослушали нетленную композицию про белый пароход, бегущий по волнам. Юрий Антонов, как всегда, не подвел, и музыкальное настроение сильно наладилось. Ну а потом, вольготно развалившись по кожаным креслам и диванам, даже не думая приступать к своим клининговым обязанностям, вся дружная ватажка наперебой требовала друг у друга поставить то шведскую АББу, то афроамериканскую Боню Эм, а то и, как это ни странно, наших советских «Песняров».
В конечном счете, удовлетворив все разнообразие вкусов и предпочтений, добрались-таки военные полотеры до вожделенного Петькой «Вкуса меда», каковой и был со всей причитающейся торжественностью из картонного конверта извлечен и на резиновый круг проигрывателя водружен. Это было что-то! Джон Леннон в душевном надрыве изливался в своих чувствах к девушке, одетой во все черное, Ринго, незабываемый и великий Ринго Старр, своим волшебством превращал банальные барабаны в божественные тамтамы, бьющиеся в унисон разгоряченным сердцам слушателей, а Пол Маккартни в дуэте с Джоном по фамилии Харрисон извлекали из своих гитар такие божественные звуки, что ангелы, заслушавшись и замерев в полете, пачками валились с небес. Это был праздник! Настоящий праздник эстетического наслаждения доморощенных меломанов.
Ну а потом один пытливый ум, проголодавшийся от прилива нахлынувших чувств, отправился на поиски пропитания и вместе с куском докторской колбасы и банкой балтийских шпрот нашел в холодильнике замечательный графинчик емкостью в полштофа, наполненный под самую пробку абсолютно прозрачной жидкостью. «Не иначе как вода», – подумал добытчик и для верности отпил небольшой глоток прямо из горлышка графина. Оказалось, совсем не вода. Да оно и верно, кто же в графине воду хранить станет? Нет, ну оно, конечно, бывает, если председателю какому или там начальнику партийному, на собрании уже третий час про основополагающую линию партии распаляющемуся, попить срочно потребуется. Тут ему, понятное дело, водички в том самом графине принесут. Принесут и вместе с чистым стаканом на двадцать две грани на трибуну под самую правую рученьку и подставят. Но это такое… Это этикет и порядок общепринятый. А тут на тебе – не на собрании вовсе, да еще и в холодильнике.
В общем, боец, который емкость в одну двадцатую ведра в холодильнике нашел, сам сильно порадовался, что очень скромным глотком решил пробу снять, потому как в графине не иначе как чистый спирт оказался. Настоящий! Вполне себе питьевой. Прокашлявшись и вновь обретя дар речи, сообщил окрыленный боец своим верным закадыкам, в музыкальном экстазе утопающим, что концертная вечеринка теперь имеет все шансы засверкать и заискриться совершенно новыми гранями и обрести куда как более богатую палитру красок телесной радости.
Ну а дальше под веселое и полное радостных предвкушений похрюкивание рядовых Советской армии пошли в дело те самые шикарные хрустальные рюмки, после чего вечер действительно заиграл всполохами ярких, доселе неведанных эмоций и ощущений. Заискрился вечер яркими сполохами, одним словом! Тоску по дому и накопленное чувство поруганной справедливости, привнесенное в их организмы притеснениями старослужащих товарищей, как рукой сняло. И это только после первой! После второй по чреслам разлились сказочное тепло и алкогольный уют, ну а после третьей рюмки неразбавленного спирта у каждого участника возлияния образовались чрезвычайная легкость бытия и удивительная гибкость тела. И когда Леннон в очередной раз протяжно заголосил на незнакомом языке про вкус меда и про что-то там еще такое, все они, и Петька в том числе, поняли, что вот оно, счастье, а кое-кто даже немного всплакнул. В общем, вечер, полный алкогольной радости и качественной музыки, вполне себе удался.
В самом финале, уже сильно ближе к полуночи, все ж таки малость за собой прибравшись, «чтоб не спалиться», семь счастливчиков вернулись в казарму, опьяненные в буквальном смысле этого слова. Вернулись упоенными и счастливыми, наполненными светлым предчувствием и верой в то, что рано или поздно генералы в этом славном помещении опять сильно намусорят и им вновь убираться нужно будет. С этими прекрасными чувствами и приличной долей алкоголя в крови военнослужащие ребятишки спать в родной казарме и улеглись.
А через три дня Петьку к себе вызвал Картофан. Срочно вызвал.
Глава 6
Летел к нему Петька на крыльях надежды и полный радостного предвкушения аж по самую свою коротко стриженную макушку. Очень он от этого вызова новой встречи с музыкальной сокровищницей ожидал. Ожидал и надеялся. Но, однако, нет, не случилось. Картофан встретил Петьку угрюмым взглядом Тараса Бульбы, взирающего на своего сына-иуду Андрия, и, не дожидаясь Петькиного доклада о том, что он по приказу товарища старшего прапорщика таки прибыл, назвал его дураком в кубе. Ага, так и сказал: «Ты, Петька, не просто дурак! Ты еще и адиёт и кретин. А это значит, что ты тройной дурак. То бишь кубовый». Петька в школе математике учился усердно и начал было спорить, что это всего лишь «дурак, помноженный на три», но никак не «дурак, возведенный в третью степень», но в ответ получил лишь злобный рык, содержащий приказ бежать бегом и собираться, потому как его, Петьку, прямо теперь и незамедлительно в строевую часть подальше, в глубь, в деревню переводят. Малость от такого зигзага судьбы ошалев, Петька, уже почти полгода отслуживший и потому приказы научившийся исполнять, а не обсуждать, на каблуках через левое плечо развернулся и в сторону каптерки бодрой рысцой проследовал.
Сами понимаете, солдату в путь-дорогу собраться – все одно, что голому короткой веревочкой подпоясаться. И часу не прошло, как был собран и упакован наш орел Петруха и совершенно готовым стоял на плацу с небогатым своим скарбом, в полном недоумении вертя головой в разные стороны, будто стараясь рассмотреть ответ на терзающий его вопрос: «Да что такое, блин, произошло-то?!» Тут и Картофан пришел его в подъехавший УАЗик подсадить. Пришел, посмотрел на Петьку грустными глазами и говорит: «Эх, сынок, сынок, зачем же таких глупостей делать-то было, а?! Все ж не от ума, все ж от дурости и пустоты в тумкалке, понимаешь!»
Сказал так, вздохнул горестно и для прояснения ситуации наскоро рассказал Петьке историю о том, как их родимый генерал вчера в вечеру, почитай, на следующий день после приборки помещения, со своими двумя почти боевыми товарищами день Военно-воздушных сил СССР отметить изволил. О том рассказал, как собрались «наш» и еще два лампасоносца в той самой комнатке неисчерпаемого уюта и, всеми фибрами своих душ отечественному преимуществу в небесах радуясь, за богатым столом это самое преимущество отметить решили.
Нужно сказать, что из троих собравшихся генералов один бронетанковыми войсками каждый день командовал, второй, тот самый, что в васильковых лампасах козырял, вообще в КГБ служил, и потому, понятное дело, оба отношения к авиации не имели вовсе. «Наш» же генерал хоть и обладал под командованием большим самолетом, но назывался тот «Воздушным командным пунктом» и по большому счету боевым истребителем не являлся, а служил альтернативным штабом главкому, который той упомянутой ставкой войск командовал. Он, главком этот, на самолете командном в случае несчастном, если вдруг, упаси Боже, вся ставка на земле в ядерном пожаре до пепла выгорит, в небеса вознестись должен был и военными действиями из-под самых облаков командовать. «Нашему» же генералу в том летающем штабе устойчивую связь и секретное кодирование главкомовских приказов обеспечить поручено было. Ну и правильно поручено, потому как «наш»-то как раз генералом от секретной связи и являлся. Кодировщикам начальник, шифровальный командир… Ну, то есть так же, как и те двое, танкист с особистом, совсем не авиатор. Но генералы по этому поводу сильно заморачиваться не стали и, потому как до Дня связиста или, допустим, Дня танкиста еще Бог знает сколько, а восемнадцатое августа – вот оно, туточки, решили, что авиация – это все одно родные Вооруженные силы СССР, а потому такой светлый праздник грех не отметить.
Кагэбэшному же генералу, который к Красной армии отношения по признаку исполнения служебных обязанностей и порученных заданий не имел, но с этими двумя издавна дружбу водил, разницы существенной, будь то бронетанковый праздник или День ВДВ, допустим, значения не имело никакого. Главное – это повод и хорошая компания. Компания и вправду подобралась хорошая, а повод совершенно подходящий она же, компания, ему предложила. Так отчего же в таком замечательном случае уважаемому блюстителю государственной безопасности не отметить этот, пусть и не его, но все-таки вполне себе прекрасный праздник? Нет к этому отрицательных поводов! Совершенно отсутствуют. Ну а раз так, прибыл он в ставку строго ко времени оговоренному, дабы со своими невоздухоплавательными товарищами славный день ВВС в уютной обстановке отметить.
Ну и вот, собрались, значит, генералы в установленное время у «нашего». В официальном кабинете за огромным совещательным столом на минутку присели и меж собой парой незначительных фраз в преддверии торжества обменялись. Поговорили для порядка и тут же, ни секунды не медля, порешили непосредственно к празднованию перейти. Ну, то есть в ту самую комнату душевного времяпрепровождения перебраться и за крепкое здоровье товарища маршала авиации Ефимова Александра Николаевича, а также всех красных соколов ВВС СССР как следует выпить и порядочно закусить чем-нибудь вкусненьким.
Ну а там, в комнате этой, ординарцем генераловым уже все давно к торжеству изготовлено. И салатов разных, в офицерской столовой по специальному заказу нарубленных, в хрустальных салатниках горками во множестве разложено и колбаска докторская, до того в холодильнике лежавшая, теперь кружками нарезалась и по блюду разлеглась, и шпроты, что допрежь в оливковом масле томились, из жестяной коробки извлечены и на хрустальном же блюдце хвостиками внутрь улеглись, и осетринка каспийская, у браконьеров на Яшыл Базаре из-под полы закупленная, на тонкие ломтики настругалась и теперь средь всего этого богатства особняком лежит и прозрачной слезой янтарного жирка истекает. И даже не поленился ординарец за пределы штабные в город сбегать, чтобы к и без того роскошному столу мясных деликатесов, каковые азербайджанские мастера с большим искусством приготовляют, прикупить да лавашей с пылу с жару к самому началу торжества приволочь и вместе со свежей зеленью и прочими «памидорами-шмамидорами» живописно по всему столу разложить. Не стол, а торжественный гимн греховному чревоугодию и древнегреческому гедонизму!
Рассаживаясь за столом, генералы довольно щурились, смачно причмокивали и, улыбаясь от уха до уха, предвкушали истинное торжество вкусовых рецепторов, а также фонтаны кулинарных наслаждений. Потирая ладошки, генерал от бронированных монстров, ошибочно полагая, что именно эта песня относится к доблестным ВВС, начал напевать:
Взвейтесь, соколы, орлами,Полно горе горевать! —совершенно упустив из виду, что вторая часть куплета, адресованного, по его ошибочному мнению, крылатым «орлам от авиации», взывает к воинственному духу обычного пехотинца и совершенно не по-воздухоплавательному утверждает:
То ли дело под шатрамиВ поле лагерем стоять.Впрочем, генералу, каковой по роду войск был все ж таки ближе к той самой пехоте, подчиненная техника которого летала только в том случае, если ее с обрыва высокого столкнуть или, положим, с того же самолета с парашютами скинуть, эта смысловая ошибка была совершенно простительна. За что тут генерала краснолампасного корить? «Соколы» в песне есть? Есть! Взвиться им предлагается? Еще как предлагается! Так чего же вам еще, лишенцы, требуется? Слушайте себе и получайте удовольствие. Но с удовольствием, если честно, не совсем хорошо получалось. Музыкальным слухом танковый генерал не обладал совершенно, и в дополнение к каждой, трижды перевранной ноте, стараясь вытянуть призыв к отречению от горя громкостью выдаваемого звукового ряда, срывался он в фальцет, и горевать от этого почему-то хотелось особенно сильно.
Положение немного сгладил «васильковый» генерал. Офицеров КГБ много и усердно учили самым разнообразным вещам, которые на долгом и неизведанном пути службы Отечеству вполне себе могли пригодиться. И языкам всяческим усердно учили, и этикету застолий, и искусству светские беседы томно вести, и культуре как общемировой, так и отечественной со всем тщанием и усердием обучали. Оттого, понимая, что танкист сейчас вовсе не о крыльях Родины в душевном порыве солирует, подключился кагэбэшный генерал и хорошо поставленным баритоном влил в музыкальную часть застолья:
Нам Сталин дал стальные руки-крылья,А вместо сердца – пламенный мотор.Бронетанковый генерал осекся и замолчал, перестав причитать о том, что: «Строй на строй пойдет стеною, и прокатится „Ура!!!“», а «наш», извлекая в этот момент из холодильника главное украшение стола в виде хрустального графинчика, на пару секунд заслушался и одобрительно покивал. В конечном счете все благочинно разместились вкруг богатого стола, в самую середину которого и был водружен запотевший графинчик, содержащий в себе полновесный повод для завтрашнего похмелья.
«Наш» генерал, пользуясь правом гостеприимного хозяина, с изысканной аккуратностью и невероятной грацией налил из графина по половине хрустальной рюмочки и предложил танковому генералу произнести первый тост, каковой откроет сие славное заседание, посвященное радостному и светлому празднику крыльев Родины.
Долго и уж тем более повторно себя уговаривать танкист не позволил. Подхватив огромной дланью рюмку, блеснувшую яркой радугой на своих хрустальных боках, украшенных филигранной резьбой, он встал в горделивую позу римского оратора и торжественно провозгласил тост. Он предложил выпить. Выпить за все и всех сразу. Было такое ощущение, что танкист готовился к сегодняшней посиделке загодя и сильно заранее, понимая, что продлиться она может никак не менее трех часов, и потому припас добрый десяток тостов, каковые он и выдавал бы равными долями на протяжении всего многочасового марафона алкогольного возлияния. Однако по какой-то неведомой причине, получив право начать и высказаться первым тостом, он все свои заготовки смешал в одну-единственную здравницу и высказал ее нескончаемой чередой фактов, фамилий и исторических событий.
