Байки Семёныча. Вот тебе – два!
Поговаривали, что где-то в самой глубине, в самом что ни на есть укромном уголке ставочной идиллии, существовал фруктовый сад, дарящий столу верховного командования и сочные яблоки с грушами, и наполненную сахаром черешню с вишней, и горящий пламенем благородных рубинов гранат. И даже такой, тогда мало кому известный плод, как фейхоа, на стол командования из этого сада прибывал. Кусты же, цветущие и нецветущие, в разнообразии своем вообще никакому учету не поддавались. Много их тут было. Самых разных форм, расцветок и наименований. Так много, что и не перечесть. Рай, одним словом, а не военный объект союзного значения.
В раю же этом, в отличие от обычных строевых частей, где от бравого ефрейтора до целого полковника еще восемь видов воинских званий бултыхалось, в основном два вида кадровых офицеров всего-то и служило. Генералы да прапорщики. Ну а потому как еще Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин справедливо заметил, что генералов без мужика ну никак не прокормить, а прапорщики от роли простого народа всегда ловко уворачиваются, в ипостась неустанно трудящихся мужиков в том штабе определили обычных солдатиков, вынужденных пару лет любую службу, какую Родина прикажет, нести и не возмущаться. Вот в это-то удивительное место Петьку служить и отправили, потому как генералам рядовой солдатик очень полезен и необходим.
Генералы же, в этом прекрасном раю в служении Отечеству утруждавшиеся, как им это и положено, высокую военно-стратегическую ответственность на себе несли. И от ответственности такой обязаны были генералы, все как один, выглядеть сурово и отважно, потому как и пост, и доверие возложенное, и положение высокое обязывают! Идет, бывало, такой генерал по тенистым аллеям, из корпуса в корпус по неотложным военным делам неторопливо следуя, и сразу видно – большой и совершенно ответственный чин перед тобой. Осанка, выправка! Взгляд суровый и испепеляющий! Мастодонт, а не человек! Глыба! У него фуражка такая, что под ней песочницу детскую от дождя укрыть можно, а лампасы на штанах в два раза Петькиной ноги шире, к примеру. Да и лампасы-то всё разные: и синие, и красные, и зеленые! Особенно васильковые хороши. Не лампасы, а феерия цвета! Залюбуешься.
А как мундир парадный такой генерал наденет, так диву даешься, какую неимоверную физическую силу человек внутри этого мундира обретает. Такой вес золота в шитье и бронзы в медалях поднять, да еще и уверенно на себе нести только два вида людей себе позволить могут: штангисты и генералы. Да такой генерал у любого встречного «не генерала» вызывал дрожь в коленях, слабость в кишечнике и жгучее желание куда-нибудь поскорее спрятаться. Ну а потому как войн в стране, слава Богу, уже давно не было и, еще большая хвала Всевышнему, в ближайшее время не предвиделось, генералам тем только и оставалось, что парой вещей заниматься: проводить всевозможные учения, а между учениями, в ознаменование успешного окончания оных, дружественные встречи и междусобойчики организовывать.
Учения проводили грандиозные. И в полях, и в лесах, и в пустынях разнообразных, и даже на морских, речных и океанских просторах те учения устраивали. В общем, в любых ландшафтах, коими страна наша и по сей день богата. Нагонят, бывалоча, войск и техники, заставят их в дыму и грохоте друг за другом с радостными воплями носиться, а сами в штабах над картами глубокомысленно склонятся и линию генерального наступления разноцветными карандашами рисуют. Стратегически мыслят, понимаешь. Ну а потом, как сами вдоволь накомандуются и войска под самые гланды учебной войной утомят, за успешные учения и высокие показатели воинской подготовки друг другу по медальке выдадут. Заслужил, генерал, носи с честью.
Ну а как с первым занятием с большим успехом управятся, так тут же без промедлений ненужных ко второму ключевому занятию приступают. Нужно же как-то и былое вспомнить, и недавние учения в деталях обсудить, и новые учения обязательно спланировать! Да и свежую медаль «обмыть» обязательно требуется, а то носиться не будет. Да мало ли у генералов поводов и причин найдется, чтоб в кругу себе подобных приятно время провести? Завсегда найдется. Оттого и проводили они множество свободного времени в тех самых посиделках в самом разном составе и в самых разных местах. Когда в штабе, когда на даче какой или, положим, на кордоне охотничьем, а когда, глядишь, и в баньке. Ну, а поскольку генералы за долгие годы службы многие вещи самостоятельно делать отучились и праздничные «чаепития» самостоятельно проводить уже затруднялись, на такой случай в штабе как раз прапорщиков полно присутствовало. Нет, не офицеров, что пониже генералов будут, а именно прапорщиков.
Прапорщик, он ведь какой? Он неуничтожимый и вечный! Он в любой среде прижиться может и в любой ситуации чем свое домашнее благосостояние увеличить найдет. Найдет, домой принесет и дальше искать пойдет, потому как нет предела совершенству. И уничтожить прапорщика практически невозможно. Все ему нипочем! Хоть взрыв ядерный, хоть гнев генеральский испепеляющий. Восстает из пепла практически мгновенно. Глядишь, ну вот только что в пыль и прах втоптан был и вдруг ра-а-аз – бодр и весел! Опять что-то такое, как муравьишка усердный, бойко в сторону своего жилища тащит. Но при этом так грамотно тащит, что и вверенное ему, прапорщику, хозяйство каким-то чудесным образом напрочь не разваливается и функционировать продолжает. Хоть ты такому прапорщику гаражное, хоть подсобное хозяйство поручи, а хоть и банный комплекс в управление передай, все одно – и транспорт поедет, и поросята завизжат, и пар отменный к нужному времени в парную подан будет. И не важно совсем, что бензина с мясом дома у того прапорщика кратно больше, чем в родной части. Главное, чтоб работа работалась и служба шла.
Ну вот и сложился у генералов с прапорщиками симбиоз. Эти, большие, те, что с лампасами, дела великой военной важности вершат, а другие, те, что мелкие, но юркие до невозможности, этим первым полное жизнеобеспечение оказывают. Ну а солдатики вроде Петьки для дел совсем уж мелких или неприглядных требуются. Ну, не станет же целый прапорщик машину ассенизаторскую водить, баньку собственноручно протапливать и после бурной генеральской встречи эту самую баньку усердно драить? Или, к примеру, бассейн какой от водорослей и инфузорий всяческих тщательно отмывать? Для этого завсегда солдатик найдется. Он животная бессловесная и все, что ни прикажешь, в обязательном порядке исполнит, а потом тихонько в казарму на ночную подзарядку уползет. Незавидна, одним словом, роль и участь простого солдатика в этом, как сначала могло показаться, раю земном.
Петьке же нашему, однако, повезло еще раз.
Тут, если поглубже разобраться, Петька наш – большущий везунчик. Боженька его постоянно по головке гладит и щедростью своей одаривает, даже теперь, когда он повзрослел и заматерел порядком. Сфартило ему и тогда, в годы армейской юности. Его, когда в это высококомандное учреждение служить взяли, на кодировщика секретного отучили и в специальном секретном отделе, где всякие генеральские приказы зашифровывались-расшифровывались, на постоянной основе служить оставили. Ну а потому как приказы и распоряжения генеральские, каковые обязательно шифровать и кодировать требовалось, круглые сутки непрерывным потоком лились, Петьку на хозяйственные работы или в наряд какой, по кухне, допустим, отправить никак невозможно было. А оно и верно, пойди-ка попробуй кодировщика на свиноферму или в прачечную отправь. Да пока он там с лопатой и корытами возится, столько нужных приказов незакодированными и неотправленными останутся, что вся армия в один миг в ступор впадет и погибнуть ни за грош может. Потому никак нельзя кодировщика от его шибко тайных машинок отвлекать. Пусть уже сидит себе и про хозяйственные работы не мечтает даже. Ну он и сидел, и не мечтал. Оттого и получалась у Петьки не служба тяжкая, а почти что малина. И не просто малина, а малиновое варенье, со сгущенным молоком в равных долях замешанное и на творожное кольцо толстым слоем намазанное. Служи – не хочу! Да только так получилось, что сам Петька этот поток везенья глупостью своей оборвал решительно и бесповоротно. И вот как оно все произошло.
* * *Был у Петьки, как у всякого нормального рядового и как тому в каждой армии быть положено, свой собственный командир. Звали командира ротный прапорщик Богдан Миронович Загоруйко, по прозвищу Картофан. И в душе своей, и в большинстве поступков своих Загоруйко был человеком неплохим и временами даже где-то добрым. В самодурстве неуправляемом или из извращенного удовольствия, чтоб самолюбию потрафить, солдатиков Богдан Миронович никогда не третировал и иногда даже сынками своими в глубине души считал. Новеньких же типа Петьки иногда подкармливал домашними разносолами, а по ушедшим дембелям время от времени скучал. Тайком от всех и не по каждому, конечно же, но таки скучал.
Родился Богдан Миронович на благодатной Западной Украине сразу после Великой Отечественной и за годы детства своего насмотрелся всякого. Единственное, что не коснулось его тонкой детской психики и неокрепшего организма, так это голод и недостаток пропитания. В местах, где Загоруйко вырос, из-за плодородия и необычайной щедрости природы вопрос дефицита пропитания никогда не стоял. Что покушать было в неисчерпаемом количестве и в изумительном качестве. Всегда. Так что вырос из мелкого мальчишки Богданчика здоровенный детина почти в два метра ростом и ровно столько же в ширине плеч. Призыв его для службы в Советской армии открыл перед ним широкий и необъятный мир, где, как оказалось, кроме родного села и областной столицы, славного города Луцка, существует целая цивилизация, в которой люди говорят не только по-польски, а городов с населением аж в сто тысяч куда как больше, чем три.
В дополнение ко всем этим открытиям выяснил Загоруйко, тогда еще ефрейтор срочной службы, что родная армия настолько богата, а учет этому богатству настолько слаб, что человек, в определенных упражнениях умелый, немного от того богатства отщипнув, практически не рискует ничем и даже напротив, пользу Родине приносит. А все от того, что вместо имущества, домой ловко умыкнутого, в родную армию обязательно нового в двойном размере привезут, и стало быть, промышленность работает, заводы гудят, а советские труженики вовремя заработную плату получают. Ну чем не красота? Красота. Одного только в этой стройной и логичной схеме Загоруйке не хватало – собственного дома, куда все, изнуряющим трудом добытое, принести можно было бы. Ну не понесет же ефрейтор Загоруйко честно добытый ящик гвоздей в солдатскую казарму, где ему, военнослужащему срочной службы, с остальными такими же солдатиками в тесном дружеском кругу обитать положено. Ну, может, и понесет, конечно же, но только смысла в этом никакого.
Проблемка, однако же, оказалась незначительной и решалась легко и виртуозно. Нужно было в специальной школе малость поучиться и, звание прапорщика получив, в непомерно богатой армии навсегда служить остаться. И тогда обязательно квартиру служебную выдадут, и вещевым довольствием не обидят, и, вот ведь богатеи и расточители, еще и зарплату, вполне себе приличную, платить станут. Правда, в армии это называется денежным довольствием, но, как ни крути, все одно – зарплата. Ну вот согласитесь, друзья мои, что это замечательное и элегантное решение. Для государства, как мы уже сказали, экономически необходимое, а для Загоруйки материально обеспечивающее. Оттого не особо долго раздумывая и быстро жизненные планы, в которых он допрежь себя исключительно передовым механизатором и мужем агрономовой дочки видел, перекроил Загоруйко в пользу служения Отечеству и в прапорщики подался.
Прапорщиком он как и был, так и на пенсию в конце концов вышел, вполне себе справным. Не хуже и не сильно лучше остальных. И даже потому, что чувством жадности Боженькой обделен был и чрезмерным скупердяем не считался, в среде офицерской долгое время уважительно Мироновичем поименовывался. А вот в Картофаны ему окреститься не повезло из-за старинной армейской забавы – солдатиков, положенный срок сполна отслуживших, домой по демобилизации на все четыре стороны распускать. Как такая именная трансформация случиться могла и причем тут солдатики с корнеплодами семейства пасленовых, не у всякого в голове сразу в стройную конструкцию сложиться может. Да ни у кого, если всю историю в деталях не рассказать, сложиться не может. Но вы не переживайте, я сейчас все по порядку и в подробностях расскажу.
Глава 3
Для начала же, прежде чем я к картошке и Загоруйке полностью перейду, всем и каждому следует понимать, что в армии, как, впрочем, и на «гражданке», прозвища сами по себе не рождаются и к людям, до того момента собственными именами и фамилиями поименованным, ни с того ни с сего не прилипают. Для зарождения прозвища особые условия требуются. Вот назовут, к примеру, человека Кривым, а он ровный, как жердь сосновая! И что, вы думаете он до конца дней своих в Кривых проходить сможет? Это вряд ли. А вот если он по жизни прямой, как лазерный луч, но в дополнение к этому фамилию Криволапенко, например, имеет, так все очень даже может быть – Кривым на всю жизнь в общественном сознании останется.
Да вы для наглядности хоть близкого друга нашего Богдана Мироновича возьмите, такого же прапорщика, не совсем гордо, но все-таки носящего прозвище Нюх. Прапорщиком Нюх был не таким славным, как Петькин Загоруйко, и потому солдаты его не очень-то жаловали. Нюху же любовь и уважение рядового состава не требовались, поскольку был он человеком нелюдимым, замкнутым и на всякий вопрос имел собственное мнение и ответ. В общем, так себе, нелюдимый человечишко. Был он удивительно тощим и искривленным в нескольких местах своего длинного тела. Длинного, потому как эту худую штакетину, на которой форма любого, пусть даже самого маленького размера, болталась, как старый пиджак на огородном чучеле, называть «рослой» язык просто не поворачивался. Длинной – всегда пожалуйста, но рослой никак невозможно. Лицо Нюха, вытянутое в сторону огромного, заострившегося носа, больше напоминало морду любознательной крысы, которая в вечном поиске чего-нибудь полезного рассматривала всякий предмет вокруг себя как потенциальный объект кражи и присовокупления к своему домашнему хозяйству. Крал же он практически непрерывно и абсолютно все, что не было прикручено насмерть или не несло на себе отметки «совершенно секретно».
Оправдать такой образ жизни и служения Отечеству было нельзя, но понять вполне-таки можно. Все дело в том, что несчастный прапорщик обладал семьей неимоверных размеров. Детей у него было то ли семь, то ли девять. Назвать точное количество, если честно, затруднялся и сам Нюх, потому что, будучи вовлеченным в нескончаемую карусель служебного воровства, он сильно уставал и, придя домой, не всегда имел силы и желание пересчитать по головам эту шуструю массу детишек, которых в военном городке называли не иначе как «нюхи». Жена же его, женщина, изможденная нескончаемой беременностью, называть точную цифру отпрысков отказывалась из вредности и вместо числительного ответа всегда требовала денег. Еще немного денег. В конечном счете и сам Нюх, и его сослуживцы утеряли интерес к точным цифрам и всех Нюховых отпрысков именовали ротой. Ну или бандой, что по сути и смыслу было ближе к тому, что эта дружная ватага в военном городке вытворяла.
В дополнение же к постоянно растущему количеству наследников в семействе Нюха имелась еще теща, как-то приехавшая с внуками посидеть, но так и засидевшаяся, дочь этой тещи, сестра Нюховой жены, приехавшая вслед за тещей, потому как «маму одну оставлять нельзя и ей помогать нужно!», двое собственных детей тещиной дочери, каковых она, конечно же, не могла оставить одинокими, и ее же муж, который этих детей на свет народил и вместе со своим, сравнительно малым семейством прибыл на помощь всем взрослым и детям, перечисленным выше. Вот это-то неимоверное семейство, насчитывающее то ли пятнадцать, то ли семнадцать человек, это смотря как считать маленьких нюхов, висело тяжеленной плитой на кошельке прапорщика, потому как теща была уже пенсионер и на ее пенсию не очень-то разгуляешься, а свояченице со свояком найти работу в военном городке было достаточно затруднительно. Ну а раз затруднительно, решили родственники, то и пробовать не нужно. Неэффективная трата времени, понимаешь.
Теперь, я надеюсь, вы сами понимаете, по какой причине несчастный прапорщик, имевший вполне себе достойное денежное содержание, все-таки вынужден был превращать государственно-армейскую собственность в денежные знаки, принадлежащие исключительно ему? Все окружающие, зная такое бедственное положение несчастного главы семейства, негромко осуждая вороватого прапорщика, все ж таки с некоторым пониманием относились к вороватой форме его существования, лишь время от времени задавая ему два вопроса.
Первый: «Когда же ты, придурок, родню по домам отправишь?»
И второй: «Зачем ты, бедолага, столько детей настрогал и, по всему судя, останавливаться не собираешься?»
Про родню Нюх рассказывал, что выпроводить ее он пытался не один десяток раз, но эти, которых он вчера самолично на вокзал отвозил, каким-то самым непостижимым образом к вечеру следующего дня вновь оказывались в его коттедже, выделенном совестливым командиром эскадрильи, и радостно щебетали при его возвращении со службы. Явлению кормильца радовались, паскуды! Ну а на вопрос про количество детей Нюх, пожимая плечами, сообщал, что дети ему не очень нравятся. Ему сам процесс нравится, а дети – нет. И потому, видимо, до тех самых пор, пока его мужское здоровье позволяет ему этот процесс реализовывать, всем в городке следует вполне оправданно ожидать появления новеньких, громко орущих младенцев, грозящих пополнить собой Нюховую роту.
Проживая в непрерывной борьбе за существование, прапорщик Нюх был человеком нелюдимым и, сторонясь человеческой дружбы, товарищей не имел. Ну, может быть, за исключением Богдана Мироновича, с которым подружился он немного позже повествуемой истории. И то только затем подружился, что имел Богдан Миронович безграничную клиентскую аудиторию среди местного населения, в которую все уворованное Нюхом проваливалось мгновенно и без остатка. Как кирпич, брошенный в Марианскую впадину. Богдан Миронович, имея от этой «коммерции» пусть и скудные, но все ж таки дивиденды, товарищества с Нюхом не сторонился, но и в близкие друзья многодетного прапорщика никогда не стремился. Так что, по совокупности всего вышеперечисленного, нелюдимого и вороватого Нюха никак по-другому, кроме как этим самым прозвищем, не называли и, кажется мне, самоё имя с фамилией его запамятовали. Нет, ну кадровики, начальник штаба и особист, те, конечно же, истинное ФИО Нюха и знали, и помнили, но использовали крайне редко и в основном для написания в рапортах и приказах.
И вот ведь что во всей этой истории главное, товарищи дорогие, Нюх стал Нюхом отнюдь не в Петькином штабе, немного загодя до того, как с Богданом Мироновичем на ниве легкой наживы дружбу свел.
Служил тогда прапорщик, у которого на тот момент и имя, и фамилия в общении с товарищами использовались, в авиационном полку, предназначенном как раз для обеспечения средствами передвижения тех самых генералов, что в ставке войск служили. Самолетики там всякие, вертолетики. И даже летающая лодка Бе-12 там имелась. В поисково-спасательную службу входила. Странный, надо сказать, самолет. Выглядит он так, будто к большой лодке приделали крылья, изогнутые кверху на пример крыльев чайки, а для большей потешности через всю длину фюзеляжа, насквозь, здоровенное бревно с размаху вставили. Бревно выдалось длиннее лодки на пару метров, и потому что спереди, что сзади из воздушно-плавучего самолета на улицу по целому метру торчало. На самом же то деле это, конечно, не бревно никакое! Это выходы радиолокационного оборудования, с помощью которого эта летающая лодка все окрестности осматривает и ощупывает. Но выглядело смешно, если честно, и все время мучил вопрос, с какой именно стороны в Бе-12 это бревно поначалу вставляли.
Ну так вот, прапорщик Нюх на этих самых Бе-12 на военном аэродроме поначалу и служил. То ли по электрической части, то ли по механической, теперь совершенно не важно. Детишек у него тогда еще не больше четырех было, и теща, живущая в благословенной дали, еще не горела мечтами облегчить в его семье воспитательный процесс. Это, однако же, совершенно не мешало прапорщику тащить в сторону своего дома любой предмет, который можно было бы продать или выменять на иной предмет, более нужный в домашнем обиходе. Перечислять все богатство и ассортимент вещевого обеспечения Советской армии не имеет никакого смысла, потому как всего, и нужного, и того, без чего можно было бы обойтись, в армии было вдоволь и даже с некоторым избытком. Потому упереть домой, скажем, авиационный аккумулятор и потом его на три автомобильных перебрать сам Бог велел, потому как у родной Красной армии не убудет! Нет, ну не велел, конечно же, и даже, согласно восьмой заповеди, запрещал категорически, но что тут поделать можно было, если эти самые аккумуляторы целыми штабелями, почти никому не нужные, по всему складу расставлены, а ты, прапорщик, приказом командира части к ним смотрящим приставлен? Или как можно спокойно мимо авиационного керосина и дизельного топлива прогуливаться? Никак невозможно спокойно мимо керосина прогуливаться! Обязательно нужно несколько канистр отлить и потом по выгодной цене местным азербайджанцам продать.
Но лучше всего продавался спирт.
Спирта на аэродроме было не просто много, а неприлично много, потому как применялся он там в самых разных целях. И в обслуживании тонкой электроники для тщательного промывания контактов, и в заправке самолетов для антиобледенительных систем непосредственно. На промывку электроники спирту, как правило, требовалось немного, а вот в самолеты его заправлялось порядком. Инженеры-электронщики, которым чистейший, как слеза, спирт выдавался для промывки плат и чувствительных контактов, к полученной амброзии относились крайне рачительно и потому чистку вверенного оборудования предпочитали производить сухой тряпочкой, предварительно дыхнув проспиртованным дыханием на очищаемую поверхность. Получалось неплохо. Советская электроника, особенно военная, хоть и выглядела неказисто и так, будто ее из цельного куска металла топором вытесали, работала годами и вполне себе исправно, даже в адских условиях эксплуатации и при таком замечательном «обслуживании». Однако то количество спирта, которое электронщиками при такой сухой чистке «экономилось», не шло ни в какое сравнение с тем объемом, каковой заправлялся в антиобледенительные системы самолетов. Главкомовский Ту-134, в простонародье – «ТУшка», за расчетный час полета использовал столько спирта, сколько груженый КАМАЗ солярки на сто километров пробега сжигает. Среди пилотов и товарищей, близких к авиации, этот самолет помимо уже знакомого вам наименования «ТУшка», еще и второе неофициальное имя имел – спиртовоз.
Ну а потому как главком летал часто и далеко, только на нужды его комфортабельного лайнера спирта расходовалось столько, сколько на хорошей ликеро-водочной фабрике за пять рабочих смен по бутылкам разливалось. И это не говоря про все остальные летательные аппараты, коих на этом аэродроме было в достатке. Ну а раз летающей техники на аэродроме в достатке, то отчего же у офицеров и прапорщиков, на этом аэродроме служащих, в том спирте нужда должна быть? Ни в коем случае! Не должны ни в чем не повинные офицеры и прапорщики при таком спиртовом изобилии в нужде и худости прозябать. Ну а раз не должны, так и тащил этот самый спирт во все стороны каждый в силу своей наглости и живости ума. Кто в бутылочках из детской кухни скромно грамм по двести в каждый карман укладывал, а кто и бидон молочный, совершенно не стесняясь и открыто, в сторону дома волок. «Вот, типа, посмотрите, граждане дорогие, каков я семьянин замечательный! Сам с боевого дежурства еле ноги волочу, некормленый, непоеный, но о семье своей прекрасной забочусь и ни на минуту беспокоиться не перестаю! Молочка вот прикупил…»
Нюх же, понимая всю валютную ценность «огненной воды» и будучи человеком малопьющим, в нуждах своего личного хозяйства таскал ведрами, и денег, полученных от реализации военного спирта, ему с лихвой хватало на обеспеченную жизнь многодетного отца. Одно только его расстраивало и время от времени портило планы – спиртом, в отличие от аккумуляторов и гаечных ключей, заведовал не он. Другой прапорщик заведовал. А тот, вот ведь вредина и гадина, не всегда спирт на солярку менять соглашался. Наверное, потому не соглашался, что курс «один к одному», предлагаемый Нюхом, его мало устраивал. Знал спиртовой прапор, что литр солярки в нефтяном Азербайджане стоит примерно столько же, сколько литр газированной воды без сиропа, и что за литр спирта Нюх должен был бочку соляры приволочь, а не трехлитровой банкой перед его носом трясти. Нюха же предложение подобной пропорции оскорбляло до глубины души, и он после таких отказов в честном бартере обзывался «козлом» и обещал страшно отомстить.
