Бразилия. Футбольный карнавал

Впрочем, «никто больше», никакая иная торсида не дошла и до еще одного парадокса, рожденного загадочной душой великой «коринтианской нации»: несколько десятилетий президентом «Фиэль» была женщина по имени Элиза. Женщина во главе торсиды! Вы можете себе это представить? Такое возможно только в Бразилии!

Когда-то в конце шестидесятых меня познакомили с ней. Миловидная полненькая брюнетка, без какой бы то ни было фанаберии или провинциального фанатизма. Но с глубокой убежденностью, читавшейся в глазах, в каждом слове и в каждом жесте: «Важнее и дороже нашего клуба нет и не может быть ничего на свете!»

– Элиза, – спросил я ее, – но объясни мне, пожалуйста, почему в этой стране, где мужики привыкли командовать и распоряжаться абсолютно всем, они терпят тебя как лидера торсиды?

– Это надо спросить у них, – смеясь, ответила она, кивнув головой на трибуну стадиона. И добавила с той же, чуть беззаботной и слегка самодовольной улыбкой: – Я доказала, что умею быть преданной клубу!

Да, она это доказала хотя бы в тот день, когда в одной из жарких и зубодробительных схваток с соперниками из другой торсиды (она не смогла, не захотела остаться в стороне от драки) ей сломали предплечье левой руки. Едва ей наложили гипс, Элиза тут же начала организовывать торсиду на очередной матч и через два дня появилась на трибунах во главе «Фиэль», которая встретила свою любимицу бурной овацией. Такой же, какой встречали в то время выходящего на поле лидера атак «Коринтианса» – стремительного и неудержимого Пауло Боржеса.

Говоря о «Фиэль», нельзя, конечно же, не вспомнить и еще одного ставшего легендарным «коринтиано» – Бенедито Педрозо дос Сантоса. Этот человек, закончивший факультет журналистики, работавший в сан-паулуском корпункте издательства «Британская энциклопедия» и перидически выступавший с фортепианными концертами, несмотря на обилие интересов, всю свою жизнь старался не пропустить ни одного матча любимого клуба. По крайней мере из тех, что игрались в родных стенах, в Сан-Паулу. Сидя на архибанкаде под солнцем или дождем всегда в черных очках, плотно прижимая к уху транзистор, из которого лился репортаж, Диди, как прозвали Бенедито друзья, в унисон со всей многотысячной «Фиэль» ликовал и страдал, хвалил или ругал игроков и тренеров, кричал и даже обсуждал удачные и провалившиеся комбинации…

При этом Диди… был слеп от рождения!

И попробуйте же представить себе, уважаемый читатель, сколь велика была у этого человека любовь к футболу и сколь сильна преданность любимой команде! И желание быть в гуще единомышленников и друзей-«коринтианос». И сколь чарующим, сладостным, хотя и не всегда до конца понятным, было для него погружение в этот невидимый, но восхитительный мир футбола, «Коринтианса» и «Фиэль», который он воспринимал только через голоса радиокомментаторов и рассказы друзей!

Не то, что нынешнее племя

Одна из самых интересных особенностей бразильской торсиды – страсть к историческим экскурсам. Постоянная готовность заглянуть в прошлое и черпать там вдохновение и материал для анализа событий сегодняшнего дня. Такое, впрочем, свойственно не только бразильцам. Разве мало, к примеру, у нас любителей с наслаждением повспоминать о незабываемых крученых корнерах Валерия Лобановского, о головокружительных финтах Михаила Месхи, о пушечном ударе Александра Пономарева или рывках Всеволода Боброва? Разве кто-либо из наших фанов старшего поколения удержался бы от соблазна порассуждать, что было бы, если бы капризная судьба и суровые власти не тормознули бы Стрельца перед чемпионатом мира 1958 года, и он получил бы возможность помериться в Швеции силами с юным Пеле?

Однако, думаю, нигде в мире этой страсти не отдаются столь самозабвенно и вдохновенно, как в Бразилии.

Есть в этой стране особый тип фаната, привыкшего копаться в футбольных делах давно минувших дней. Его всегда можно встретить в баре или кафе, на уличном перекрестке или на пляже, на футбольной трибуне или в переполненом салоне автобуса, словом, в любой точке страны, где заходит речь о футболе. Где скрещиваются копья в спорах о том, какие команды выйдут в финальный турнир нынешнего национального чемпионата или кого Флавио Коста, Феола, Теле Сантана, Паррейра, Загало или Сколари призовет на очередной матч сборной. И сколько бы ни спорили участники подобных дискуссий о сравнительных достоинствах «Фламенго» или «Флуминенсе», «Гремио» или «Интера», «Сан-Паулу» или «Коринтианса», сколько бы ни восторгались они пушечными ударами Ривалдо или неудержимыми рывками Роналдиньо, обязательно рано или поздно в разгар спора подаст голос седеющий скептик с изжеванной сигаретой в зубах: «Ривалдо? Он, конечно, ничего. Прилично играет. Смотреть можно. Но его удар?.. Нет это не тот удар, какой был у Деламара. Вот где был настоящий удар. Удар с большой буквы! Сегодня таких ударов уже не увидишь».

После этого скептик вздохнет, отхлебнет пива и в наступившей уважительной тишине начнет вспоминать о том, как легендарный Деламар отрабатывал в «Ботафого» свои знаменитые неберущиеся мячи. Как собирал мальчишек со всей округи, приводил их на стадион «Женерал Севериано», точнее сказать – на футбольное поле, ибо стадиона в нынешнем понимании этого слова тогда, при Деламаре, на улице Женерал Севериано еще не было. И после окончания тренировки, когда усталая команда уходила в душевую и на массаж, Деламар расставлял мальчишек за воротами и начинал бить.

Ах, как он бил! Нет, это надо было видеть, как он бил! Некоторые из посланных им мячей перелетали через ворота, через трибуну, через забор стадиона, через две идущие за забором ленты автострады Лауро Мюллер и оказывались в университетском саду напротив!

И тут все присутствовавшие непременно также вздохнут, потому что хорошо помнят расстояние от футбольного поля на улице Женерал Севериано до университетского сада. И потому, хлебнув по глотку пива и заказав еще по одной кайперинье, согласятся, что действительно сейчас таких ударов ни у кого нет…

«И никогда не будет!» – добавит какой-нибудь скептик. И вспомнит знаменитую историю с Деламаром, когда он в 1911 году врезал по физиономии Габриэлю де Карвальо из «Америки» за то, что тот начал охотиться за Флавио Рамосом и несколько раз ударил Флавио по ногам. И когда пытавшаяся бороться с насилием на полях футбольная лига отстранила за этот поступок Деламара от игр на весь сезон, то его клуб «Ботафого» в знак солидарности со своим форвардом вышел из розыгрыша и покинул лигу!

И тут все вскочат на ноги и закричат, что такое уважительное отношение к игроку, такая забота о нем были возможны только в те давние времена. Когда клуб еще был большой семьей, где все были равны и равнозначны… И руководители клуба не были отравлены погоней за прибылями, не плели интриг, не строили козни, а уважали и почитали своих игроков.

И кто-то обязательно подхватит эстафету воспоминаний о других легендарных героях вчерашних дней, навсегда оставшихся в благодарной памяти торсиды. О рыцаре футбола Мими Содре, самом честном футболисте в истории Бразилии. «И всего мира!» – категорически добавит кто-нибудь.

И все сразу же согласятся: да, другого такого не было, нет и никогда не будет ни в одной стране мира! В наш век грубости, подлости, драк, подножек, ударов в спину Мими Содре умер бы от стыда. И наверняка бросил бы футбол в знак протеста!

И если вдруг найдется среди экзальтированных спорщиков какой-нибудь юнец, который ничего не знает о Мими Содре, ему тут же расскажут, что это был крошечный, юркий, до невероятия элегантный форвард из того, самого первого, состава «Ботафого», который завоевал чемпионское звание в 1907-м, а потом и в 1910 году. Мими! Ах, Мими! В самой острой голевой ситуации, когда мяч попадал ему в руку, или он видел, что кто-то из его товарищей сыграл рукой, он мгновенно останавливался, замирал и вскидывал вверх руку, превращаясь в подобие бронзового изваяния. Что-то вроде памятника самому себе.

«Рука! У меня была рука!» – означал этот жест: поднятая рука Мими с вытянутым к небу пальцем. Нет, не пальцем, а крохотным пальчиком, как у гнома из диснеевской «Белоснежки». И судья, заметив этот пальчик, даже если он не видел, что Мими или кто-то там еще сыграл рукой, сразу же свистел и назначал штрафной. Если бы в те годы существовал приз «фэйр-плей» за честную игру, Мими стал бы его первым лауреатом. Сомнения в том нет.

А затем, перебивая друг друга, участники этой футбольной посиделки вновь начинают вспоминать великие удары.

– «Мараньон», например, – крикнет заскочивший в бар пропустить рюмку перед очередной вахтой ночной сторож из соседнего банка. – Вот это был удар! Его изобрел доктор Рауль Баррето де Альбукерке Мараньон. – То есть тогда он еще не был доктором, он был студентом. Доктором он стал потом. А тогда он был просто Мараньон из «Бангу».

– Не только из «Бангу», – поправит тут же негр-чистильщик ботинок, приютившийся со своей нехитрой аппаратурой у игрального автомата с тускло мерцающими на экране фигурками футболистов. – Из-за этого его замечательного удара Мараньона переманивали к себе несколько клубов. Он играл и за «Риашуэло» и за «Мангейру». Сейчас этих команд уже нет, а память о Мараньоне осталась.

– А что же это был за удар такой? – поинтересуется кто-то из более юных собеседников.

– О, это был удар смертельный. В смысле силы. Мараньон играл в защите и в трудную минуту, разряжая обстановку у своих ворот, отправлял мяч свечой вверх. Мяч уходил в небо с такой страшной силой, что превращался в крохотную точку где-то под облаками. Казалось, исчезал в голубизне неба. И потрясенные трибуны замирали, ожидая, чем же это кончится. А потом мяч низвергался сверху вниз с такой же силой, с какой он взлетал к небесам. Это было как удар молнии, как раскат грома, как свист торнадо. И игроки, свои и чужие, разбегались в стороны, никто не мог его принять и усмирить, этот мяч, отправленный в небеса Мараньоном и вернувшийся на грешную нашу землю.

И аудитория вновь уважительно замолкала, переваривая информацию. Даже если кто-то и усматривал тут некоторую гиперболизацию и склонность рассказчика к поэтическим метафорам, все равно все молчали, воздавая дань уважения великим предкам. Тем более что сейчас никто и никогда уже не попытается повторить такой удар. Ведь сейчас, со всеми этими новомодными теориями насчет взаимодействия линий и необходимости для защитника либо самому выходить с мячом вперед, либо точно пасовать его партнерам, с такими теориями и концепциями удар «мараньон» обречен на вымирание. Послать мяч к облакам сегодня не решится никто. Ни Роберто Карлос, ни Ромарио, ни Роналдиньо. На такое был не способен даже король Пеле.

– Ну а «чарльз»?! – подхватит тему старичок, давно уже дымящий толстой сигарой в самом углу бара близ занавески, прикрывающей вход в туалет. – А кто, скажите мне, сможет сейчас исполнить «чарльз» так, как его делал сам Чарльз Миллер? Мне об этом рассказывал отец!

И хотя, кроме отца ветхого старичка, никто из присутствующих не видел и не мог видеть живьем Чарльза Миллера, игравшего в самом начале прошлого века, все молчаливо согласятся, что сейчас с такой элегантностью никто «чарльз» исполнить не сможет.

А родился этот прием почти одновременно с рождением бразильского футбола. И родился случайно. Где-то в одном из первых матчей чемпионата Сан-Паулу 1902 года. Потому и не осталось уже свидетелей того любопытного эпизода: оказавшийся в страшной толчее игроков и уже совсем было потерявший контроль над мячом Чарльз Миллер вдруг споткнулся, чуть не упал, промахнулся мимо мяча, пытаясь ударить по нему. Но спустя секунду, когда удалось сохранить равновесие и нога пошла обратно, нечаянно и неловко ударил, точнее сказать, ткнул его пяткой назад. И по счастливой случайности мяч попал на ногу своего же рванувшегося к воротам соперника игрока.

Зрители, столпившиеся вокруг, рассмеялись: уж больно удачно это получилось. И Чарльз Миллер через пару минут уже сознательно повторил этот удар пяткой назад. И снова народ возликовал. Сюрприз для соперников и счастливый случай для своих. С тех пор удар этот и стал называться «чарльз». В отличие от «мараньона», им и сегодня пользуются довольно широко, но попробуйте утверждать, что кто-нибудь исполняет его лучше Чарльза Миллера!

– Ну а «баррозо»? – воскликнет протирающий стаканы буфетчик. И тут же бросит полотенце на стойку бара и зажмурится с наслаждением, словно созерцая этот восхитительный прием.

– Еще бы! – с готовностью откликнутся все присутствующие. Как же, как же! Удар «баррозо»! Знаменитый удар внешней стороной стопы, пугающий защитников и повергающий в панику вратарей. Впоследствии он превратился в «сухой лист», тот знаменитый удар, прославивший Диди. Тот самый «сухой лист», каким Диди забил первый гол в истории «Мараканы» в июне пятидесятого года в матче сборных Рио и Сан-Паулу. А потом, в пятьдесят седьмом, тот же Диди тем же ударом вывел Бразилию в финал чемпионата мира в отборочном матче с командой Перу.

И каскад подобных ностальгических восклицаний будет завершен обязательным напоминанием, что все-таки первый «сухой лист» был исполнен не Диди, а Рубенсом Салесом. И случилось это, когда Диди еще и на свете-то не было: в 1914 году в первом же матче сборной Бразилии со сборной Аргентины в Буэнос-Айресе на Кубок Рока. Это был единственный в том поединке «наш» гол. Который принес первую победу в долгом, продолжающемся до сих пор и никогда не утихающем споре двух великих футбольных держав.

– Ну, а «бисиклета»? – устало спросит зашедший пропустить рюмочку по дороге домой репортер светской хроники, собирающий в близлежащих к своему дому барах добрую половину информации для ежедневных колонок. – А «бисиклета»? Не станете же вы утверждать, что ее изобрел не Леонидас, а кто-то другой?

И замолчит, оглядывая всех с видом картежника, держащего в руках полный «стрит» и предвкушающего верную и неминуемую свою победу.

Тут все уважительно замолчат и закивают головами. Потому что двух мнений здесь быть не может: «бисиклету» («велосипед») – удар в падении на спину через себя – действительно изобрел Черный Диамант Леонидас, великий идол тридцатых годов, с которым никто не мог сравниться.

– По крайней мере, до появления Пеле, – скажет кто-то вполголоса, словно размышляя вслух.

– И Гарринчи, – добавит бармен со вздохом.

И все кивнут головами, отдавая дань уважения великим именам Гарринчи и Пеле, Леонидаса и Рубенса Салеса, Чарльза Миллера и Мими, Мараньона и Баррозо. Вспомнив с легкой и сладостной ностальгией великие удары, финты и приемы.

…Так это происходит в Бразилии. В Рио и Сан-Паулу, в тысячах других больших и малых городов и крошечных селений этой гигантской страны. Я был десятки раз либо невольным свидетелем, либо участником таких дискуссий и дружеских перепалок, в финале которых все мы всегда приходили к чуть грустному выводу: «Да, были люди в наше время…»

Ну а мы, россияне?… Разве мы не любим вспоминать наших героев вчерашних дней? Федотова или Стрельца, Бобра или великого Льва Ивановича?

А Антон Кандидов, он что, существовал только в изощренном воображении любимого писателя? А сотни иных кумиров, потрясавших воображение наших отцов и дедов и сегодня постепенно уходящих из памяти наших сыновей и внуков? Мы тоже слагали легенды и рассказывали то ли сказки, то ли были. Помню, как в сороковых годах в Запорожье, сидя за дырявой сеткой расшатанных ворот стадиона «Металлург», мы, мальчишки, слушали от более взрослых парней рассказы о великих басках и геройски противостоящих им спартаковцах. О ком-то, кто однажды ударом с лета сломал штангу ворот, а в следующем матче еще более страшным ударом убил вратаря. Об этом доложили товарищу Сталину, и великий вождь, строго покачав головой, запретил ему отныне и до века бить правой ногой.

И тогда появилась песенка, в которой были такие слова:

С левой он всегда ломает штанги,
С правой – бить ему запрещено.

«Ястребы» и «Мушкетеры» под грохот «батарей»

Стремительное разрастание торсид привело к тому, что они начали делиться и дробиться на всевозможные более или менее солидные по количеству болельщиков автономные формирования и группы, каждая из которых организационно оформлялась, выбирала своего президента, свои руководящие органы. У того же «Коринтианса», например, в рамках «Фиэль» появились теперь «Ястребы», «Футболка номер двенадцать», «Сердце Коринтианса», «Мушкетеры Фиэль», «Молодая Сила» и еще несколько подразделений со столь же экзотическими именами.

От многотысячной торсиды «Фламенго» отпочковалась в 1981 году «Красно-черная Фаланга» (ее президент, 27-летний учитель истории Марсело Паулиньо, взял это название из древнеримской истории), затем появились: «Фла-12», «Молодой Фла», «Красно-черная Раса» и зловещее слово «Урубу». (Так зовут питающегося падалью стервятника.) Возникновение этой фракции в торсиде «красно-черных» связано с весьма любопытным эпизодом.

Однажды, когда «Фла» в очередной раз оказалась в долгом провальном периоде, не выигрывая ни одного серьезного турнира и проигрывая один матч за другим, кто-то из болельщиков принес на стадион живого стервятника, подстриг ему крылья так, чтобы птица уже не могла взлететь, и в разгар матча зашвырнул несчастное существо на поле. Подтекст этой обращенной к игрокам «Фла» акции был очевиден: «Вы настолько бездарны и беспомощны, что кажетесь дохляками! Самое время отправить вас на корм стервятникам!»