Нефилим

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«Прогресс Есть Свобода»

слоган

Прежде, чем продолжить описание самого поиска, хочу внести некоторую ясность. Мне, конечно, могут тут же возразить: если «ясность», то почему «некоторая». Это те, кто считают, что «ясность» и «истина» – синонимы, т.е. понятия абсолютно тождественные. Жесткие, сухие экспериментаторы, они требуют, чтобы любая умственная конструкция: слово, группа символов, знак – была точным эквивалентом конкретной физической реальности. Стоит, говорили они, отступиться от этого принципа, как все наши вычисления, логические построения, программы, как бы доказательно они ни выглядели, превратятся в операции с «мнимыми величинами», не имеющими никакого практического приложения. Мол, это не более, чем игры, забавы, детские шалости; для тех, кто придает этому серьезное значение, они даже отыскали где-то в «анналах» определение «инфанты», которое словно лопалось уже в момент произнесения. «Инфанты», иронизировали эти скептики, выдувают «мыльные пузыри», которые лопаются, едва коснувшись первой попавшейся «точки». «Точками» на их языке означались любые импульсы, оставляющие след на мониторе. «Точка» фиксировалась, определялись ее параметры, величина заряда, данные сверялись с множеством справочников, и если в них не находилось аналогичной «точки», ей присваивалось новое название, под которым она и заносилась в Каталог.

«Инфанты», впрочем, тоже умели за себя постоять. Экспериментаторов они называли «крохоборами»: тоже словечко из «анналов», звучащее как ритмичный шорох и сухие щелчки роботов-уборщиков, ползающих по полам и стенкам рабочих секций, собирающих в накопители окурки, обгрызенные ногти и отдирающие комочки жвачки от столов и изнаночных поверхностей мониторов. Этот «мусор» считался – и справедливо! – одним из «атавизмов». С этим явлением пытались бороться, искали «авторов» по зубным прикусам на окурках и жвачках, но дело это оказалось столь хлопотным и затратным, что на него плюнули и запустили в секции специальных роботов-уборщиков. Первое время они, конечно, мешали: елозили под ногами, выхватывали из пепельниц тлеющие окурки и тут же тушили их в чашках с недопитым кофе – не исключено, что это были приколы программистов! – но вскоре к этим гаджетам (их называли «ЧЕЛы» – Чистота Есть Любовь), привыкли, и если такой ЧЕЛ – случайно подвертывался под руку во время работы, его просто смахивали на пол легким движением кисти. ЧЕЛы ломались, их чинили, но эти затраты не шли ни в какое сравнение с расходами на изучение прикусов и содержание штата «следаков», сличавших эти улики с зубными формулами в стоматологических картах.

Со временем, когда ЧЕЛы усовершенствовались настолько, что не только перестали быть помехой, но и значительно оптимизировали процесс уборки, в них внедрили дополнительные, рекреационные, чипы. Теперь они не простаивали по углам или за спинками стульев, но едва завидев брошенный окурок, наперебой бросались к нему в стремлении завладеть. Было очень занятно наблюдать за их свалками на полу в центре секции, а когда кто-то из них вдруг выскакивал из кучи и, отскочив на полшага, приближал свой трофей к мусорному накопителю, пространство секции сотрясал дружный низкочастотный хохот. ЧЕЛам присваивали номера, устраивали даже тайные тотализаторы, но Белые, похоже, смотрели на эти забавы сквозь пальцы; было просчитано, что эти релаксации: случайные, спровоцированные – не суть – значительно повышают производительность труда в остальное время.

Так же как и объединение в одной «пятерке» «крохоборов» и «инфантов», причем в таких пропорциях, что мне они представлялись составленными по жребию. Такому же случайному, как соотношение женщин и мужчин. В обоих случаях вариантов было немного, но при их наложении итог выходил порой весьма забавный и неожиданный. В нашей «пятерке» «крохоборами» были двое мужчин и одна девица. Мой визави, щелкавший замысловатым огнедобывающим гаджетом над моей трубкой, был «инфант». Я же, по крайне редкому, не вполне изученному, стечению обстоятельств, не только сочетал в себе оба свойства, но и мог «включать» то или иное по своему желанию, которое, впрочем, диктовалось местом моего пребывания во времени и пространстве. Не могу с полной ясностью сказать, свободен ли я в этом выборе, а также определить грань, на которой стыкуются эти понятия.

Это были, скорее, некие смутные ощущения, не поддающиеся точному словесному описанию; они, в сущности, не имели четко очерченных границ. Устремляясь за пределы Пирамиды, проходя Врата, ступая на подъемный, громыхающий цепями, Мост, я ощущал себя «инфантом», одурманенным фантомами собственного воображения, но при столкновении с каким-либо препятствием, действовал как законченный «крохобор»: прыгал, уклонялся, бил и прочее. Этим навыкам был посвящен курс специальной подготовки, и тем, у кого не было свидетельства об их успешном прохождении, просто не открывали Врата. Но не следует представлять дело так, будто из нас делали неких агрессивных неуязвимых монстров. Основное, базовое свойство или способность, которую развивал в подопечном его личный Коуч – занятия были исключительно индивидуальными – определялось как «flexibility»: упругость, гибкость. Именно эти качества, доведенные долгими медитативными сеансами до предела личных, данных от рождения, способностей, обеспечивали выпускнику относительную безопасность во время странствий по Территории.

Она начиналась сразу за внешним склоном Рва, опоясывавшего Пирамиду причудливым замкнутым зигзагом, который, по замыслу Устроителя, Стоящего Во Главе, должен был «ошарашивать» потенциального агрессора.

Ходили слухи, что Устроитель – его происхождение тщательно скрывались «Белыми» – подвержен странным атавистическим приступам, во время которых ему грезятся целые полчища жутких монстров, атакующих Пирамиду со всех сторон. Впрочем, очертания Рва, угловатые выступы Стены, мнимые Врата с полуопущенными цепными Мостами хоть и смотрелись весьма забавно и архаично, но придавали всей Пирамиде вид неприступной крепости. Ее так и называли – Фортресс.

Слово это в переводе на все известные, но давно не используемые, языки, было не только начертано над каждым из Ворот, повторяя очертания арок, но и неразрывной Спиралью обвивало ту часть Пирамиды, что возвышалась над Стеной. Особенно впечатляло это зрелище на фоне заходящего Солнца, когда включались аккумуляторы, заряжавшиеся от солнечной энергии или потока фотонов, который проходил через озоновые линзы и фокусировался на волновых преобразователях, выстилавших грани Пирамиды. По Спирали начинали перебегать разноцветные огоньки, и казалось, будто ее кольца то расширяются под действием центробежной силы, то свиваются, сжимая грани Пирамиды в стремлении максимально заострить ее сияющий Пик. И то, и другое было, однако, оптическим обманом, фокусом, сработанным «крохоборами» к недавно прошедшему Юбилею Устроителя. Был слух, что Он всячески старается скрыть эту дату, но эта ложная скромность мало кого обманывала. Льстецы – приближенные из Белых – даже представили к этой дате некое изыскание, согласно которому Юбилей Устроителя, точнее, дата его Явления (в отличие от банального «рождения из утробы») была мистическим образом связана с основанием самой Пирамиды. Мол, Явление и Пирамида суть две стороны, две ипостаси единого Нечто, составляющие неразрывное Тождество, зримым символом которого и был сияющий Пик. Символической представлялась и ритмичная пульсация энергетических потоков внутри Спирали, выражавшая совокупное стремление к Истине всех обитателей Пирамиды. Меня всегда невольно завораживала эта картина; вспоминалась некая древняя мудрость, где Спираль трактовалась как символ прогресса, и ее витки представлялись ступенями восхождения к Всеобщей Гармонии.

То, что ее воспроизвели в зримом, торжественном, подавляющем своим величием, виде – с той точки, где я стоял, Пирамида и обвивающая ее Спираль перекрывали примерно треть моего «конуса обозрения Вселенной» – виделось мне смесью тотального атавизма и ностальгии по этим наивным, но столь утешительным, представлениям. Влияние Спирали ощущалось и внутри Пирамиды; мерцающее свечение проникало сквозь матовые стены и потолки рабочих секций, жилых отсеков, целомудренно оставляя в тени репродуктивные камеры с заботливо застеленными постелями, уютными угловыми диванчиками, накрытыми столиками яйцевидных очертаний и виноградными гроздьями динамиков по углам. Здесь в неизменном виде воспроизводилось древнейшее таинство под названием Коитус; обряд, имитирующий поклонение давно почившему Божеству, осиротевшее место которого последовательно занимали эфемерные, искусственно созданные, культы.

Не вижу смысла вдаваться в их тонкости (это занятие для специалистов); тем более, что сущностной разницы между ними я не вижу. Культ Устроителя основывался на аналогичных основаниях, зримым воплощением которых и являлась Пирамида. Иногда, в разговорах, ее коротко именовали Храмом; это древнее словечко хоть и считалось почти жаргонным, но подчеркивало глубинную, культовую по своей сути, основу всего сооружения. Слово Коитус считалось запретным, его произносили шепотом лишь непосредственные участники обряда, когда их собирали в Зале, прежде чем распределить по камерам. Порой этот шепот приводил участников в такой экстаз, что обряд начинался прямо в Зале; поднимающиеся испарения размыкали контакты светодиодов, в полумраке, подсвеченном переливчатым сиянием Спирали, начинала звучать музыка, вентиляторы, скрытые под решетками в полу, наполняли пространство теплыми воздушными потоками, отчего ткани сами спадали с тел и плавно парили над обнаженными плечами и спинами. Из рук в руки переходили чаши с возбуждающими напитками, и в таком состоянии ни о каком избирательном распределении уже не могло быть и речи.

Был слух, что порой сам Учредитель принимает личное участие в этих Оргиях; те, до кого он снисходил, узнавали Его по грубым шершавым касаниям, по сиплому прерывистому дыханию, вырывавшемуся из его хлюпающего нутра в Миг Наивысшего Просветления, но высказывать эти подозрения было не только неприлично – как-никак Четвертая Генерация, культурные люди! – но и небезопасно. Доносы не только принимались к сведению, но и поощрялись всеми возможными способами. Правда, это были по большей части мелкие подачки: жвачка, сигареты, баночка возбуждающего напитка, но порой дело доходило и до внепланового Коитуса с правом выбора Камеры и даже – в исключительных случаях! – коитус-партнера.

Такие пары часто образовывались во время Оргий. Случайно сойдясь, они могли разойтись, но вновь сойдясь и пользуясь лишь осязательными и обонятельными рецепторами, неизменно узнавали друг друга по фактуре кожи, очертаниям органов, составу испарений и, в особенности, их едкому яркому выбросу в Миг Наивысшего Просветления.

Но прочные и долгие союзы на этой основе возникали редко. После двух-трех частных Коитусов испарения приедались, а возбуждение от очертаний и фактуры уже не поднималось выше порогового уровня. Кое-кто пытался подключать внешние возбудители: фонограммы, записанные в Зале при достижении Тотального Экстаза или интимные фильмы, где крупно снятая головка сперматозоида напористо пробуравливала упруго-податливую мембрану яйцеклетки. Но действие этих факторов было столь кратким, что все последующее скорее походило на конвульсии низших организмов, добываемых за пределами Стены. Последующее разочарование было порой настолько опустошающим, что некоторые, словно предчувствуя этот кошмар, заранее заказывали Обнуление. Оно могло быть двойным, одиночным: все зависело от решения специальной комиссии Zero, куда поступал запрос. Впрочем, там только делали вид, что вникают в мотивы, предшествующие запросу. Все решали репродуктивные программы, где велся учет реальных оплодотворений и ожидаемого количества новорожденных с целью соблюдения Правила Популяционного Баланса. Что-то типа дебета-кредита из учебника по истории экономики Трех Предшествующих Генераций.

То, что даже в этом, самом важном поступке (я имею в виду Самообнуление), особь была несвободна, угнетало меня больше всего. Мне казалось, что все мои действия отформатированы до такой степени, что порой при пробуждении я долгое время не мог шевельнуть ни одним членом, боясь порвать невидимые нити, тянущиеся от них во все углы моей жилой капсулы – многогранного кристалла, напоминавшего обитателю о вечном стремлении к Шару как совершенной, законченной форме Бытия. Не знаю, быть может кто-то и вдохновлялся этой перспективой, мне лично она представлялась столь же абсурдной как попытка достичь линии горизонта как крайней границы Территории. Не говоря уже о слогане «Прогресс Есть Свобода» (сокр. ПЕС), сочиненном, якобы, самим Устроителем, после чего ему было присвоено звание «Знающий Путь».

Я проходил множество всяких курсов: Выживания, Защиты, Изучения Низших и прочих Форм – чтобы получить вожделенный пропуск за пределы Стены. Ибо только на Территории мне доводилось переживать мгновения истинного Экстаза, свободного от всякой отформатированной мути. Территория скрывала в себе великое множество неожиданностей, как приятных, так и опасных, но именно это предельно обостряло мои чувства, реакции и пробуждало глубинные воспоминания о временах, когда моя молекулярная основа, пребывая еще в зыбком, подвижном состоянии, стремилась отлиться в видимую, плотскую форму. Я ощущал себя то слизью, выползающей из воды, то змеей, свивающейся в упругие кольца, то птицей, обнимающей воздушные потоки широко расправленными крылами. Да, это была она – вожделенная истинная Свобода без всякой привязки к сочиненному Устроителем и его холуями Прогрессу.

ГЛАВА ВТОРАЯ

«Иди, иди и помни обо мне…»

Уильям Шекспир. «Гамлет»

Скажу сразу: Аннигиляция и Обнуление – стадия А и стадия О – не тождественны. Первая предшествует второй, но сам переход из одной стадии в другую не фатален. А-объекты собираются в спецнакопителях для изучения их остаточной активности и обнуляются лишь после того, как эти проявления признаются не представляющими интереса. Для большей непредсказуемости А-объекты порой исследуют за пределами Стены, где структура Пирамиды, пронизанная бесчисленными волновыми потоками, не оказывает на «яйцо» – все А-объекты имеют одинаковую яйцевидную форму и различаются лишь размерами – никакого силового давления. По Территории «яйца» могут перемещаться как угодно, выбирать направление, среду, тем самым уравнивая себя со всеми прочими обитателями этой загадочной местности. Не дозволяется им только остаться на Территории после окончания эксперимента, а все попытки обойти этот запрет караются Обнулением, внезапным и мгновенным.

Был слух, что один объект избежал этой участи. Кто-то, по большей части из «инфантов» верил в его достоверность, отчего сам побег обрастал как реальными, так и фантастическими подробностями, которые в свою очередь давали пищу скептикам-«крохоборам». Они указывали на нестыковки той или иной версии, едко иронизировали, «инфанты» негодовали, доходило и до рукоприкладства, разумеется, в рамках правил. Назначалось место: Театр, Зал для Оргий – стороны выставляли бойцов, выбор оружия решал жребий. При этом никого не смущало то обстоятельство, что исход поединка никак не влиял на достоверность самого Слуха. Каждая сторона лишь укреплялась в своем мнении, отчего Слух со временем возвысился до ранга Мифа. Самые отчаянные даже пускались на поиски таинственного беглеца, прочесывая, сканируя самые далекие и малодоступные участки Территории, но все было тщетно. Если, конечно, отбросить заведомое вранье; кто-то, якобы, видел «яйцо», кто-то почти держал его в руках – но проверки на детекторах лжи изобличали псевдо-контактеров.

Но сейчас я был твердо уверен: это вот-вот случится на самом деле, станет самой что ни есть явственной явью, и детектор лжи, в случае, если я по возвращении не буду держать язык на привязи, сгорит, не взирая ни на какие предохранители. Вибрация под моим правым коленом явно усиливалась, когда нога оказывалась на кратчайшем расстоянии между мной и старым деревом «Qercus Robur» – эти значки были когда-то, врезаны в его покров, и их еще можно было различить среди трещин и корявых гребней эпидермиса. Под этим именем он значился и на старых затрепанных картах; их пакет под расписку выдавали выпускникам вместе со свидетельством об окончании Курсов Выживания. Карты, естественно, не могли заменить систему GPS, но пользование навигацией за пределами Стены считалось для выпускников таким же бесчестьем, как обращение к Википедии при сдаче экзаменов на степень Магистра. «Представь, что Пирамиды нет, и тебе некуда вернуться» – эта предупредительная надпись украшала арки всех ворот с внутренней стороны Стены, и те, кто правильно понимал ее значение, беспрекословно сдавали свои гаджеты, прежде чем ступить на Мост, переброшенный через Ров.

За его пределами наша телесная неуязвимость делалась призрачной, и если кто-то, случалось, забывал об этом, очарованный переменчивыми видами, Территория тут же напоминала о себе каким-либо непредвиденным способом. Рассеянный путник мог провалиться в болото, упасть на россыпь битого стекла, ободрать руку о торчащий гвоздь или обрывок колючей проволоки – местами Территория была почти сплошь завалена подобной дрянью. Я лично, приближаясь к корявому стволу Qercus Robur, старательно избегал контактов с концами железных крестовин и копьевидными торцами решеток, ограждающих замшелые плиты, истлевшие до трухи скамеечки и грязные баночки с иссохшими цветами у подножия крестов.

При этом я ни на миг не выпускал из поля зрения широкое овальное дупло в стволе. Оно образовалось, по-видимому, на месте обломанной когда-то ветви, поднималось над землей по мере роста ствола, и когда я приблизился к нему на расстояние примерно трех метров, оказалось чуть выше уровня моей головы. Вглядевшись, я различил в его темном нутре слабое лиловатое свечение. Оно пульсировало, и вибрация под моим коленом то усиливалась, то ослабевала, отставая от его пиковых значений примерно на четверть волнового такта и словно дублируя некое исходящее из дупла послание. О чем-то подобном накануне вылазки предупреждал меня коллега по секции; он даже пометил это место – ствол – крестиком на моей карте, но я, будучи последовательным «скептиком», лишь небрежно кивнул в ответ на его сообщение.

Случилось это недели за четыре до того, как я начал готовиться к выходу за Стену. Установил жесткое расписание, привязанное к солнечному и лунному циклам и включавшее повышенные физические нагрузки. Сел на особую диету, чтобы подготовить железы к выработке специальных ферментов на тот случай, если мне придется перейти на использование любых источников питания, вплоть до насекомых, червей и даже оставленных ими экскрементов. Кроме этого, блуждания по Территории требовали быстрых реакций, но этот навык я тренировал постоянно, двумя пальцами выхватывая из воздуха мелких, летающих зигзагами, мушек, в изобилии плодившихся в опытных секциях «крохоборов-естественников» и разлетавшихся по пространству Пирамиды в обход всех заградительных мер: фильтров, сеток, многогранных стеклянных садков с плотно притертыми крышками и стыками. С этой заразой не могли справиться даже специально созданные для этой цели роботы-поглотители с микропористыми пакетами на патрубках выхлопных каналов. Пыль, пепел, табачная зола, отмирающие чешуйки эпителия собирались на фильтрах, слипаясь в плотные шайбы для последующей переработки, но мушки, спрессовываясь и погибая в этой среде, умудрялись перед гибелью оставлять мельчайшие споры, проникавшие сквозь все заградительные мембраны подобно Х-лучам или кри-эонам ПФ-11.

Мушки были идеальным объектом для отработки навыка бесконтактного поражения. Ладонь, кулак, стопа при мгновенном выбросе показывали, что при давлении воздушного канала в 10—12g на квадратный микрон, пестрое хитиновое брюшко и двойные перепончатые крылышки разлетаются в пыль, словно насекомое попало в зазор между стальными шестернями. Коллега – назовем его Герц – застал меня за этим занятием, когда золотистая пыльца от пораженных мушек еще не успела осесть на кофейный столик в релакс-секции. Виду не подал; так же спокойно дал мне раскурить трубку от своей «пушки», но когда я потянулся к его кофейной чашке, чтобы капнуть туда несколько капель коньяка в знак благодарности, склонился навстречу и тихо спросил: когда? Я мундштуком трубки прочертил на осевшей пыльце дату, и он в ответ тем же способом изобразил карту Восточного Сектора и поставил восклицательный знак в зоне, почти сплошь покрытой ржавыми крестами в окружении ветхих оградок. Словечко «ово» – так на жаргоне обозначалось «яйцо» – я оставил без внимания, посчитав его плодом воображения Герца – типичного «инфанта», наивно полагавшего, что Слово непременно должно порождать обозначаемое им Явление. Порой я даже удивлялся, как он мог пройти Квалификацию и получить пропуск на право выхода за Стену. Там, на Территории, слова значили крайне мало, кроме, быть может, тотальной пары: Ничто и Нечто – вся же Территория располагалась как бы между ними как видимый, осязаемый эквивалент Горизонта Событий.

Герц обожал ходить по этой зыбкой грани. Его интуиция, ориентация, способность выходить из самых безнадежных положений, были поистине феноменальны, в отличие от свидетельств, которые, при всей их кажущейся достоверности, неукоснительно ставились под сомнение детекторами лжи. Сперва это приводило Герца в отчаяние, но со временем он успокоился, смирился и делился своими наблюдениями, а также колоссальным практическим опытом лишь с самыми близкими, которых, впрочем, выбирал совершенно произвольно. Это выглядело порой как своего рода назначение на должность или присвоение звания «друга», которым он удостоил меня, едва мы оказались членами одной «пятерки». Похоже, в этом была какая-то магия: я не поверил ни в указанную им точку на карте, ни, тем более, в «ово», но едва я перешел подъемный мост, как ноги словно сами привели меня к Qercus Robur, а лиловатое мерцание овала на его корявом стволе буквально пригвоздило меня к месту.