Пять сказок с французским оттенком

А меж тем Вжик и Чирика, хоть толком ещё и не разобрались в её новом произношении, (ведь Эдит теперь не чирикала, а говорила нормально) всё же поняли, что речь идёт об их здоровье, и сейчас она для них казалась маленьким ангелом-хранителем, спустившимся с небес.

– О, да с нами-то всё хорошо, просто замечательно! Мы-то в порядке, а вот с Пиратом, похоже, случилось несчастье,… что-то он там вообще не шевелится,… ты бы взглянула как он,… может, ему помощь нужна… – прочирикал Вжик показывая крылышком на покалеченного кота.

– Вот так-так, какой же ты отзывчивый,… ну и добрая же у тебя душа Вжик! Пират только что чуть не сгубил вас, а ты просишь меня помочь ему,… да я просто восхищена твоим милосердием! Хорошо, я сейчас проверю, как он там… – тронутая участием Вжика откликнулась Эдит и, подойдя к Пирату, принялась его осматривать. А тот как висел безжизненно в кустах, так и продолжал висеть. Эдит аккуратно вызволила его лапку из плена сучьев и бережно взяла его на руки. Пират на это никак не отреагировал, слышалось только его хриплое дыхание да сильное сердцебиение.

– Ну, надо же,… даже у такого прожжённого негодяя есть сердце! – прощебетал прилетевший из соседнего двора на шум стриж. А надо заметить, что на шум, поднятый громким возгласом Эдит, прилетел не только он один, но и ещё много-много всяких птиц со всей округи. Их в один миг налетело столько, что веток на деревьях не хватило, и им пришлось рассаживаться на крышах и даже проводах. И все они тут же стали свидетелями необычных событий.

– Ну, положим, сердце есть у каждого,… – вступила в разговор Эдит, – вот только не у всех оно доброе,… впрочем, и злым-то оно становиться не сразу,… да и не по своей воле! Вот взять, например Пирата,… ведь он тоже не родился со злым сердцем,… оно у него постепенно стало таким грубым и заскорузлым,… но я думаю, вины его в этом нет, скорей виновата среда, в которой он рос. И я уверена, что появись у него в своё время добрые друзья, то он никогда бы не стал таким коварным и жестоким. Да вы только посмотрите на него,… как ему сейчас бедняге тяжело,… и никто его не пожалеет, никто не поможет. Нет у него ни друзей, ни товарищей, один он во всём мире,… как же это печально… – ответила стрижу Эдит, и заботливо поправив Пирату лапку, ласково погладила его. На что со стороны Пирата тут же последовала странная реакция.

Он жалобно мяукнул, и тихо, с лёгким нежным придыханием замурлыкал. Никто и никогда не слышал от него такого. Вот так, ещё не приходя в себя он уже успел доказать всем, что даже в самом отпетом негодяе может дремать хоть и небольшая, но такая чувствительная толика добра.

– Ну вот, видите, значит с Пиратом не всё так плохо,… и в нём ещё осталось что-то хорошее! Возьму-ка я его к себе домой да попробую выходить бедолагу,… наверняка он не такой скверный, каким хочет казаться… – уверенно сказала Эдит и, не переставая, гладить Пирата, вдруг непроизвольно запела старую мелодию детской колыбельной. От чего все присутствующие изумились ничуть не меньше чем от её добрых слов сочувствия в адрес Пирата. Все были просто поражены её необыкновенным голосом, таким радужным, ясным и жизнеутверждающим.

А Эдит неторопливо продолжая петь, направилась домой. Там она оказала Пирату первую помощь; перебинтовала бедняге лапку, наложила шину и уложила его на специально отведённое для него место. И всё это время Вжик с Чирикой, да и другие птахи удобно расположившись на ветке за окном, наблюдали за происходящим. А ещё через пару минут Пират пришёл в себя и попытался присесть. Эдит тут же поправила ему сползшую повязку и налила полную миску свежего ароматного молока, от которого Пират, конечно же, не отказался, а выпив его, пришёл в полный восторг. Ну а потом Эдит накормила его вкусной колбасой и, укутав в тёплое одеяло, уложила спать. Всех же птах она попросила срочно разлететься по домам, чтоб те не мешали ему своим сумбурным чириканьем. Птахи тут же её послушались и быстро разлетелись.

Пират спал долго, весь остаток дня и всю последующую ночь. И надо сказать сон пошёл ему на пользу. На следующее утро он почувствовал себя гораздо лучше, и даже начал понемногу и самостоятельно ковылять. Однако от приятного гостеприимства Эдит он не отказался и не покинул её, а наоборот остался на какое-то время. А Эдит была этому только рада. Но больше всего радовался её отец, когда узнал, что его девочка может вновь говорить. Да ещё и как говорить, чётко, ясно и уверенно, и более того она теперь начала петь. А уж как она пела, такого невероятного голоса её отец не слышал никогда. Он, будучи и сам одарённым артистом, сразу понял, какой непревзойдённый талант открылся у его дочери.

– Да с такими вокальными данными ты покоришь весь Париж! Ты будешь выступать в самой «Олимпии»! И не только там,… да тебе будут рукоплескать все сцены мира! – восхищённый её талантом не раз говорил ей отец. И ведь он оказался прав. В последующем Эдит стала великой певицей и выступала во всех самых известных залах мира, и, конечно же, в главном зале Франции «Олимпии»! А в знак доброй памяти о своих друзьях воробьишках она взяла себе псевдоним «Пиаф», который на французском языке собственно и означает «воробышек».

Но всё это будет только потом, а пока Эдит усердно выхаживала бедолагу Пирата, даруя ему тем самым новую жизнь, в которой не было ни одиночества, ни обездоленности, где не водилось зла и гнева, а где была лишь дружба, поддержка товарищей и много-много доброты. И, конечно же, такие старания Эдит не прошли даром, они сделали своё дело, и вскоре Пират в полной мере показал свою истинную натуру. На самом деле он оказался ранимым, чувствительным и покладистым котом. И уж так вышло, что такой на первый взгляд закоренелый разбойник вдруг сделался мягким и дружелюбным существом обожающим тепло и ласку.

Да это и не мудрено, ведь теперь у него были добрые друзья, уютный дом, и сейчас ему не надо было сетовать на свою горькую судьбу одинокого, бродячего кота. Он быстро сдружился с Вжиком и Чирикой, да и с другими обитателями двора он тоже нашёл общий язык, стал для них надёжной опорой и защитой от непрошеных гостей. Дружба дала ему то, чего у него никогда не было, радость жизни и ощущение счастья.

И с этих пор на Монмартре воцарился мир и благодать. Так и закончилась эта поучительная история. Однако тут же началась другая, новая история, в которой тоже набралось немало интересных и увлекательных приключений наших юных героев, Вжика, Чирики, Эдит, и даже Пирата. Но об этом в другой раз, а пока надо помнить главное; злых питомцев не бывает, бывают только такие обстоятельства, попав в которые питомцы вынуждены становиться порочными и недобрыми…

Конец

Сказка о прекрасной княжне Даше и загадочном художнике Пьере

1

Все те события, о которых дальше пойдёт речь, сущая правда. А случились они в самой расчудесной столице мира, городе Париже, где каждая улочка, каждый парк и даже каждая частичка воздуха пропитаны любовью. И так уж вышло, что произошли эти события как раз в тот год, когда строительство знаменитой ныне Эйфелевой башни, названной именем её творца, было завершено, и она предстала во всей своей красе перед взором мировой общественности. Разумеется, не всем современникам она пришлась по вкусу, и они тут же поспешили раскритиковать все те изыски и новшества в архитектуре, какие применил её талантливый создатель для её возведения. Но это не умаляет то великое значение, какое приобрело его творение для влюблённых всех стран и народов, став символом любви и романтики.

Ну а не так далеко от этого изящного символа любви и великолепия французской столицы, расположился квартал с поселившимися там молодыми и, как это зачастую бывает, бедными художниками. Вот в нём-то, в этом квартале, и обитал наш герой, а звали его Пьер. Это был светловолосый юноша, роста выше среднего, с исключительно стройной осанкой. Многие из знакомых Пьера отмечали это качество его фигуры. Такая военная выправка и прямая поступь были у Пьера неспроста.

Будучи ещё совсем молодым подростком, он покинув отчий дом в провинции, не найдя там себе ничего достойного, в поисках лучшей доли отправился на армейскую службу в колонию за море. В жаркую страну, защищать интересы своего государства. Однако Пьер пробыл там недолго. Почти через год его военной службы в одной из стычек с берберами его ранили в голову.

Но ранение оказалось не таким серьезным, как это изначально предполагалось, и имело больше психологическое значение, нежели чем физическое воздействие. Сабля противника рассекла кожу на лбу Пьера, при этом лишь вскользь задев кость. Рана зажила быстро, и из всех внешних изменений остался только шрам над бровями, который Пьер умело наловчился прикрывать бархатной повязкой. Да и то со временем он отказался и от неё, а шрам превратился в узкую светлую полоску на его загорелом лице.

Проведя месяц в полевом госпитале Пьер, выписавшись, покинул чуждый ему континент, и тем самым закончил карьеру военного. Имея кое-какие средства от службы в армии, и получив компенсацию за ранение, он поселился в столице и предался наслаждениям городской жизни. Отдыхал, слегка кутил, но в основном обожал пешие прогулки.

И вот как-то, после дивного обеда, гуляя по прекрасным аллеям городского благоустроенного парка, ранее звавшегося «лес Рувр», а ныне ставшего местом отдыха и развлечения жителей столицы, Пьер вдруг ощутил неимоверное желание отобразить всю красоту и очарование этого парка на холсте. То ли настроение у него было романтическое, то ли погода повлияла, неизвестно. Но скорей всего виной такому желанию был тот психологический эффект, какой случился у него после ранения.

Так что у Пьера от армии остался не только шрам и исключительная выправка, но ещё и непреодолимая жажда к творчеству. Как знать, если бы не тот бербер со своей сабелькой, стал бы Пьер художником. Да, и ещё, конечно же, от армии у него остались его замечательные усы. Ах, какие это были усы, по-армейски холёные, пшеничного цвета, залихватски по-гусарски закрученные, старательно ухоженные прелестные усики. Они так гармонично сливались с его белозубой улыбкой и голубыми глазами, что многие женщины, увидев Пьера на прогулке, просто теряли голову и сходили по нему с ума.

А вскоре после той памятной прогулки, Пьер, обзаведясь всеми необходимыми для художественных работ принадлежностями, перебрался в недорогой квартал художников. Там его сначала восприняли настороженно, но спустя какое-то время, заметив его дружелюбие и безобидность, стали относиться к нему как к своему.

На первых порах он поселился в непрезентабельной мансарде чердака, с которой открывался поразительный вид на весь квартал. Выбрав для себя полностью устраивающий его по уровню жизни уголок города, Пьер был очень этим доволен. И хоть его скромное жилище было скудно обставлено и для картин не хватало места, он и этому радовался настолько сильно, что постоянно напевал себе в усы весёлую песенку, да ещё и пританцовывал.

А внизу, между домами находилась небольшая, но милая площадь с магазинчиком и уютным кафе. По вечерам, когда солнце садилось, и повсюду загорались газовые фонари, перед ним представала сказочная картина. Тысячи ламп, брызгами своих огней, наполняли узкие улочки квартала, освещая ночную жизнь. В окнах домов района также начиналась своя жизнь, свои истории, свои приключения, всё преображалось и манило своей романтикой.

В те чудесные времена жили дружно и открыто, ничего не скрывая друг от друга. И Пьер, вдохновлённый красотой и открытостью ночного города, часто делал зарисовки с натуры. А потом делился своими наблюдениями с другими молодыми художниками, собиравшимися внизу на площади в кафе. Это было излюбленное место встреч всех начинающих художников ближайшей округи.

Они собирались там всегда, и утром, и вечером, и зачастую засиживаясь далеко за полночь, так и продолжали свои бурные творческие споры с дискуссиями, в коих каждый новичок мог с жаром отстаивать свою точку зрения. И уж тогда к обсуждению подключались практически все жильцы соседних домов. То весело шутя, то критикуя, а то и восхищаясь картинами с эскизами, они проводили так многие ночи напролёт.

Пьер же, вдохновлённый аурой этого чудесного места, выполнив серию натурных набросков, также подключился к жизни квартала и начал принимать, хотя сначала и робкое, но в дальнейшем активное участие в этих ночных захватывающих дух обсуждениях.

В течение краткого срока уровень его мастерства повысился как по волшебству. Многие более опытные художники, ставшие к тому времени Пьеру уже хорошими друзьями и товарищами, посоветовали ему устроить личную выставку. Однако Пьер в силу своей природной скромности и недостаточной уверенности в себе отказался от этой идеи и с удвоенной энергией взялся творить.

А уже через месяц в его работах угадывался замечательный мастер, сравнимый разве что с выдающимися созидателями эпохи Возрождения. Его картины стали выделяться из общей массы своеобразной игрой красок и отличительным колоритом. Предметы, животные, природа, люди, да абсолютно всё, казалось настоящим. Его полотна были, словно живые и светились изнутри, а более впечатлительным людям, смотревшим на них, они внушали благоговейный трепет.

Появились и первые почитатели его таланта, нашлись и желающие приобрести его картины. Также постоянными гостями ночных собраний были знакомые Пьера из той части художественной богемы, что в последствие стали именоваться импрессионистами. Однажды, собравшись все вместе в кафе, они, осматривая картины Пьера, выставленные на всеобщее обозрение, даже зааплодировали и дружно выразили свой восторг.

– О! Импрессио! Импрессио! Манифик! – завосклицали они, а после, назвав его волшебником кисти и выпив с ним ещё ни одну бутылку вина за его искусство, расходясь по домам, взяли с него обещание быть им другом навсегда.

Обрадованный столь лестной похвалой Пьер сразу же зазнался, и с первых же удачных продаж купил себе для важности цилиндр, сюртук и трость с набалдашником из слоновой кости. Да и тут же отправился на вечернюю прогулку по своему любимому парку. Все, и дамы и юные девицы, что были на аллеях, сворачивали себе шеи, оглядываясь на такого-то щёголя. А одна милая всадница, в модном костюме амазонки, элегантно гарцуя на кауром рысаке, так загляделась на Пьера, что едва не выпала из седла. Обратив внимание на столь бурную реакцию окружающих, Пьер, покручивая свои роскошные усы, конечно же, задрал нос и с наслаждением оперной дивы, которой рукоплещет весь зал, упивался своим триумфом, продолжая гордо шествовать.

И всё бы ничего, и быть может этот вечер так и остался для него триумфальным, но не тут-то было. На следующие утро, взяв в руки кисти, краски и холст, он не смог сделать ни единого мазка. И не то, чтобы у него дрожали руки или же не поднялась кисть, но только не смог он и всё тут! Словно какая-то невидимая стена вдруг возникла между ним и мольбертом. Стоит он напротив холста, хочет нанести первый мазок и уже даже знает, как картина должна выглядеть, а сделать ничего не может, сил нет.

Постоял так Пьер час, другой, да и пошёл как был, в тот самый парк, где вчера так весело куражился. Пришёл, сел на лавочку под дуб широкий и заплакал. Ничего не понимает, что случилось, куда сила ушла. Посидел, поплакал, вроде успокоился и опять побрёл по аллеям гулять. Но уже не так, как прошлым вечером, вычурно задравши нос, а по-обычному, по-простому, как всегда это делал. Идёт, солнышко светит, небо голубое, люди кругом, но только они теперь на него внимания не обращают, идут себе тихо, степенно и не оборачиваются. Нагулялся Пьер, пришёл домой и тут его, словно кто под локоток толкнул.

Он даже и, не перекусив, хотя и очень голоден был, сразу же к мольберту кинулся. И ещё до вечера картина, какую он задумывал, была готова. Да картина-то, какая получилась, просто загляденье. Краски живым светом отливают, радугой светятся, словно музыка звучит, глаз не оторвать. Сел Пьер напротив, смотрит на неё и радуется. Тут-то и понял он, что не в куражах и деньгах счастье. Сколько бы их у него не было, хоть все богатства мира, но только зачем они ему, коль искусства лишают. Осознав ошибку, Пьер глубоко вздохнул, улыбнулся, растянулся на кровати и заснул блаженным сном.

2

Проспав всю ночь, словно младенец, утром Пьер встал бодрым и отдохнувшим. Быстро подойдя к окну, он резко растворил его и, набрав полную грудь свежего утреннего воздуха, замер в приятном томлении. И вдруг в тот миг он неосознанно заметил, как в доме напротив, в окне, где уже давно никто не жил, мелькнул стройный девичий силуэт. Остатки сна, какие в нём ещё теплились, мгновенно улетучились, их просто как ветром сдуло.

А ещё через мгновение, окно, на которое он уставился, отворилось, и в проёме появилась белокурая девушка несравненной очаровательности. Сказать, что она была красива, это значит, ничего не сказать. Глаза цвета изумруда, обрамлённые ресницами с крылышко бабочки, и алые, словно спелая малина губы, подчёркивая её изящный носик, придавали светлому лицу девушки первозданную гармонию божества.

Пьер, накинув на себя первое, что попало ему под руку, стремглав скатившись по ступеням лестницы, тут же помчался в кафе узнать последние новости. Вбежав в дверь, ещё запыхавшись, он тут же бросился с расспросами к хозяйке кафе княгине Светлане. Ведь это распахнутое окно, было именно от той комнаты, что принадлежала ей. Когда-то давным-давно княгиня, приехав в Париж из далёкой славянской страны, приобрела это маленькое уютное заведение, и со временем обжившись в нём, так и осталась.

– Что это за чудо там, в окне?! – столкнувшись со Светланой у стойки бара, выкрикнул Пьер, будто выпалил из пушки.

– Ха-ха,… да ты сначала сядь, отдохни, выпей кофейка… – смеясь над его взбудораженным видом, ответила княгиня, и тут же наливая ему кофе, добавила.

– Впрочем, я так и знала, что ты её заметишь,… это моя младшая кузина, княжна Дарья,… вчера поздно вечером приехала. Там у неё дома что-то не заладилось, какие-то неприятности,… но сейчас это уже неважно,… я и вникать-то не стала, что там да как,… потом разберёмся. В общем, она пока поживёт у меня, а дальше видно будет. Я её поселила в комнатке для прислуги,… как раз напротив твоих окон… – всё так же весело улыбаясь, пояснила Светлана.

– Ты представишь меня ей… – не в силах присесть от волнения, взмолился Пьер.

– Хм,… такого как сейчас? Да ни за что! Ты только посмотри на себя, как ты выглядишь, растрёпа,… вот наведёшь порядок, тогда и поговорим… – недовольно хмыкнув, ответил Светлана, и Пьер уже было рванулся бежать к себе наверх прихорошиться, но не успел, княгиня остановила его.

– Да постой ты торопыга,… поешь хоть сначала,… ведь Дарья всё равно пока ещё с дороги отдыхает… – ласково предложила она.

– И то, верно,… что-то я проголодался… – согласился Пьер, и послушно плюхнулся на первый попавшийся стул.

– А давай-ка я тебе омлет с круассанами сделаю… – заботливо предложила княгиня и, не дав ему, опомнится, поспешила на кухню. Оставшись один, Пьер попытался наспех привести себя в порядок. Растопырив пальцы, словно грабли, он стал старательно расчёсывать свою всклоченную шевелюру. Притом одновременно, как и подобает истинному гусару, взялся ловко подкручивать свои прелестные усики. За этим-то забавным занятием его и застала внезапно вошедшая в кафе княжна Дарья.

Весь, покраснев от смущения, и даже шрам на его лбу сделался пунцовым, Пьер мгновенно застыл, съёжился, и отчего, разумеется, сразу приобрёл глупый вид. Даша, увидев пред собой столь незадачливого юношу, тут же прыснула весёлым смехом.