Горькое похмелье

Лишь к вечеру в Мариуполе наступила тишина.

Красные знамена перемешались с черными. Застыли на набережной шеренги махновцев и красноармейцев. Шум моря. Ветер…

Автомобиль со звездой и серпом и молотом на дверце пробирался сквозь запрудившую набережную мариупольскую толпу.

– Це хто? – спросил кто-то из махновцев.

– Антонов-Овсеенко. Командующий Украинским фронтом.

– Якый? Той, товстый?

– Та не! Толстый, то какой-то снабженец. Командующие – все худые.

Машина остановилась, и из нее вылез командующий в цывильной куртке с барашковым воротником, в очках в проволочной оправе. У него был очень штатский, учительский вид. Он поднял голову, стал высматривать кого-то в толпе.

Один из порученцев указал в сторону скромно стоявшего среди других командиров Нестора Махно. Подслеповатый Антонов-Овсеенко остановил взгляд на бравом Щусе, направился к нему. Но адъютант деликатно подтолкнул его дальше, к маленькому человеку в высокой, криво сидящей папахе.

Впрочем, и у командующего папаха тоже неуклюже сидела на густой «анархической» шевелюре.

– Батько Махно! – отрапортовал Нестор. – Командир Третьей бригады войск имени батьки Махно.

– Вы уже не бригада, – торжественно произнес высокий гость. – Командование и Реввоенсовет фронта признали ваше требование. Теперь вы – Первая Украинская повстанческая дивизия имени батьки Махно.

Окружающие ответили на это воплями восторга. Нестройно, не по-военному, но от души. Феня вытерла слезу радости. Она уже целиком вошла во вкус боевых действий, ощущала себя истинной махновкой.

Антонов-Овсеенко пожал Нестору руку, затем, не выдержав, прижал батьку к себе. Нестор уткнулся лбом в пуговицу, застегивающую барашковый воротник. Конечно, теплая куртка в этот летний день выглядела странно. Но командующего постоянно знобило. Врачи полагали, что это малярия или что-то нервное. Троцкий в своем кругу называл это «ознобом растерянности». Ну а почему не может трясти озноб в сущности интеллигентного человека, не злого, не мстительного, оказавшегося в гуще кровавой взаимной ненависти?

Антонов-Овсеенко, выходец из семьи потомственных офицеров, арестовавший Временное правительство и взмахом нагана обозначивший смену власти, с тех самых пор пребывал в некоторой растерянности. Он плохо понимал войска своего фронта, собранные из самых разнородных частей. Как, с кем, о чем говорить, как командовать? Начать революцию – это не полдела и даже не его сотая доля. Авторитет Антонова-Овсеенко, сторонника самостоятельности вооруженных масс, попал под пресс Троцкого, желавшего видеть профессиональную армию. Немудрено, что уходящий из большой политики вождь выглядел растерянным.

Грянула музыка гуляйпольского оркестра. Пока еще не очень стройная. Обессиленные оркестранты пошатывались и с трудом удерживали инструменты. У дирижера Безвуляка была перевязана голова. Музыканты только что срочно прибыли из Гуляйполя.

До Бердянска их мчали в тендере паровоза. Тендер мотало так, что оркестранты чувствовали себя галушками в кипятке. Помяло тяжелую тубу. Забило угольной пылью мундштуки. Всех превратило в шахтеров после смены. Затем три часа бешеной тачаночной гонки по шляху. Пыль…

– Они что, тоже были в бою? – тихо спросил командующий.

– Воевали, – не растерялся Махно. – Отчаянные хлопцы!

– Достойны наград!

– На трибуну! На трибуну! – закричала толпа. Трибуны не нашлось. Перевернули огромный железный бак. Поставили на него Нестора и Антонова-Овсеенко.

– Товарищ Махно, вы сделали великое дело! – словно продолжая начатый внизу разговор, громко, митингово сказал командующий. – Вы вышли в мягкое подбрюшье Донбасса, вы отвоевали Азовщину!

Черныш сделал знак, и хлопцы подхватили: «Слава! Слава!»

– Я спешу сообщить вам, – продолжил Антонов-Овсеенко, – что ВЦИК Республики наградил вас орденом боевого Красного Знамени. Новым орденом Страны Советов! Вы получаете его одним из первых награжденных!

– Четвертым, – подсказал Антонову-Овсеенко стоящий внизу возле трибуны сверкающий хромовой одеждой ординарец.

– Вот! Всего лишь четвертым! – повторил командующий. – Потом их будет много – тысячи, десятки тысяч! Но вы – один из первых в Республике!

Опять знак Черныша и крики: «Слава!.. Слава батьку!» И музыка. Оркестр наконец-то нашел согласие. Музыка звучала громко и торжественно.

Махно был польщен и смущен. Он сбросил с себя венгерку, и Антонов-Овсеенко, приняв от адъютанта коробочку, привинтил орден вместе с подложенной под него красной розеткой к гимнастерке Нестора.

– Спасибо… Никогда не думав, шо получу большевицкий орден!

– Я уверен, настанет время, и я вручу вам членский билет нашей партии, – сказал командующий.

– Время есть, голова тоже пока на месте. Может, я шо и пойму в вашей большевицкой науке, – широко улыбнулся Нестор.

А вокруг себя он видел радостные лица Галки, Черныша, Щуся, Юрка. Гремела музыка.

Ветер. Флаги.

Чайки над морем…

Глава четвертая

Неподалеку от Мариуполя, где Греческий округ Екатеринославщины соприкасался с землей Войска Донского, раскинулось присыпанное угольной пылью село Сартана. Там, в чистой комнате, с крепко утрамбованным земляным полом, лежал на устланной коврами софе Нестор с перевязанной головой. Галя суетилась возле него, меняла повязку, смоченную в холодной воде.

– Ну что? Еще кружится?

– Да вроде бы на месте. К вечеру надо бы встать, Галочка.

– «Встать»! Тебе еще, самое малое, неделю надо лежать… Додумался, в самое пекло полез, под снаряды…

– Не для того я, Галю, женился, шоб у меня под ухом тут бурчали!.. До Таганрога сто верст. А там сам Деникин со своей Ставкой! Представь себе, сколько там генералов повяжем, а? Я тебе из одних только лампасов красное платье сошью.

В комнату вошла пожилая гречанка с трубкой в зубах. Она поставила на стол глиняную миску с водой.

– Холодная, – сказала она и, не выпуская изо рта трубку, добавила: – Садираджи сказал, если батька помрет, он всех перестреляет! Так что ты выздоравливай!

И, перекрестившись на иконы в углу, ушла.

Нестор приподнялся на локте, затем сел на софе. Приник губами к миске, жадно напился. Потом стащил с головы повязку.

– К черту! – Махно зло спюнул на пол. – В штаб надо, Галка! Давай амуницию!

– Повязку хоть на голове оставь, сумасшедший!

– Не хочу хлопцив беспокоить… Командир, Галка, не имеет права болеть!

Штаб разместился в доме какого-то богатого торговца. Нестор Махно прошел через обширный двор. В ворота влетали всадники, бросали коней у коновязей и торопливо бежали по ступеням в дом. Иные – наоборот – спешили из дома, вскакивали на коней, уносились по вымощенной булыжником улице. Чувствовалось, что здесь центр тех военных событий, которые разворачивались неподалеку…

И помещение, которое временно было превращено в штаб, тоже отличалось многолюдьем. Вбегали и исчезали ординарцы, кричали о чем-то в телефонные трубки связисты.

Над картой Приазовья склонились Черныш и двое ближайших его помощников – Озеров и Либертович, бывший учитель.