Чужая луна

– Все о том же: об ответственности человека за тех людей, которые вручили ему свою судьбу. Я имею в виду полководцев. Вы всколыхнули в моей душе воспоминания о дальних и близких предках. У меня в роду было много полководцев. Мой дед часто рассказывал мне о своем деде – Петре Степановиче Котляревском, генерале от инфантерии и кавалере трех степеней ордена Святого Георгия. Так часто и так образно рассказывал, что мой далекий предок мне стал часто сниться. Я его словно воочию видел. Да-да, я наяву вижу его среди дыма пожарищ. Он стоит на берегу бурной грузинской реки Аракс. Предстоит опасная переправа. И он, подбадривая своих подчиненных, говорит: «Сколь ни отважным кажется предприятие мое, но польза, честь и слава от меня того требуют, и я надеюсь на помощь Бога, всегда поборающего русскому оружию». При взятии Ленкорани Петра Степановича отыскали изувеченного и обезображенного. Уволенный из армии, «в язвах чести» (по выражению Пушкина), он тихо жил в уединении. С началом Персидской войны император Александр Первый вспомнил об отважном генерале и предложил ему командовать войсками. Прапрадед отказался. Незадолго до смерти он встретился с императором. Он открыл перед ним особую шкатулку и вынул оттуда сорок косточек, которые извлекли из его головы. «Вот причина, почему я не принял назначение Вашего Императорского Величества, – сказал он, – После Ленкоранского штурма я уже не смог служить Вам до гроба, Ваше Императорское Величество, Вашему Престолу и Отечеству. Это кости, которые вынули из моей головы после Ленкоранского штурма. Пусть они останутся Вам на память о моих страданиях».

– Такими предками вы можете гордиться, – сказал Врангель. – Но к чему вы вспомнили эту историю?

– К тому, что я горжусь своими предками, – улыбнулся Котляревский. – А вспомнилась она мне совершенно случайно.

– Нет-нет, – не согласился Врангель. – Что-то вы хотели мне этим сказать.

– В принципе, из каждой житейской истории можно извлечь полезный для себя вывод.

– Помилуйте, Николай Михайлович, ничего такого не приходит в голову. Подскажите.

– Мой раненый изувеченный прапрадед боялся, что император счел его трусом. И много лет, почти до самой смерти, жил надеждой, что когда-нибудь он лично изложит причину своего неповиновения. Это хорошая история о силе человеческого духа. К вам она не имеет никакого отношения. Разве что… Я много лет знаю вас. А сегодня с трудом вас узнал. У вас потухли глаза. Что, разуверились в себе?

– Помнится, кто-то сказал: «И у героев тоже есть предел». Я обращался к правительствам нескольких государств с просьбой хотя бы на время приютить мою армию. Ни одного ответа.

– Но Франция…

– Она тоже промолчала. Пока, правда, договорилась с Турцией о предоставлении нам временного пристанища. Но надолго ли? А ведь армию надо не только разместить, но и прокормить. А это примерно четверть миллиона человек. Я пообещал отдать за это находящийся в моем распоряжении весь Российский флот. Но твердого обещания от французов я пока не получил. Вот уж сколько времени совещаются, консультируются. А я выгляжу собакой, которую выгнали со двора. Они что, хотят поставить меня на колени? Хотят, чтобы я преданно заглядывал им в глаза? Этого не будет!

– Ну, вот! Теперь я вижу того Врангеля, которого знал все эти годы! – оживившись, воскликнул Котляревский. – Такой Врангель способен на решительные поступки. Ваши подчиненные ждут их от вас. Поймите, Петр Николаевич, для них сейчас имеют значение не только ваши слова, но даже интонация, взгляд. За вашей спиной не только солдаты и офицеры, но и женщины, старики, дети. Сегодня там, в кают-компании, вы об этом, кажется, забыли.

– Спасибо за эти слова, Николай Михайлович. Они были мне действительно очень нужны, – тихо и проникновенно сказал Врангель, взгляд его потеплел.

– Вы еще молоды, Петр Николаевич. И кто знает, какие еще подвиги предстоит вам свершить. Кстати, спасение армии – это тоже подвиг, который останется в анналах истории.

– Во всяком случае, я сделал то, что было в моих силах и в моем понимании о чести.

– Вот и славно, – мягко поддержал Врангеля Котляревский. – Вот все и встало на свои места. А хорошие новости, они не за горами. Они придут не сегодня, так завтра.

– Вы полагаете?

– Я знаю. Я там, во Франции, разговаривал со многими правительственными чиновниками, они симпатизируют нам, – и, немного помолчав, он добавил. – Я думаю, к весне, и уж как крайность к лету вы вновь обретете Родину. Смута сама по себе сойдет на нет.

– Почему вы так думаете?

– Я – историк и знаю не только историю России. Назовите мне примеры, когда бунтовщики удержали бы власть. Булавин, Разин, Пугачев? Ах, да! Вы назовете мне Парижскую коммуну? Семьдесят два дня – и все закончилось плахой. То же самое будет и у нас. Ну, может, не семьдесят дней, может, сто или двести. Просто наш российский бунт вовлек в свою орбиту намного большее количество людей. Не сбрасывайте со счетов и наши российские просторы. Чтобы удержать на них власть, нужны мыслящие люди, управленцы, интеллигенция. А они все на нашей стороне. Если же кто и остался у Советов, они не симпатизируют новой власти. Нет-нет, несколько месяцев – и государство Советов рухнет. Оно не сможет нормально функционировать, поскольку для его управлением нужны иные люди, а не те, кто умеет хорошо стрелять.

Врангель вопросительно посмотрел на Котляревского:

– Я так понял, что все произойдет само собой, и мое стремление к сохранению армии не имеет большого смысла?

– Напротив. Именно вы начнете освобождение России от бунтовщиков. И поверьте, когда власть Советов начнет рушиться изнутри, ваше возвращение будет не столь трудным и кровавым. Вам достанутся полицейские функции.

– Ах, если бы все случилось так, как вы предсказываете! – вздохнул Врангель. – Хотя примерно таким и я представлял себе наше возвращение.

– А иначе и быть не может, – утешил его Котляревский. – Но давайте спать. Все проблемы мы все равно не обсудим. Будет все так, как должно быть!

Они забрались в свои постели, укутались одеялами.

Тонко свистел и уныло завывал в корабельных снастях и надстройках свирепый ветер. Крейсер мерно раскачивался, потоки воды обрушивались на его нижнюю палубу и с пенным шумом низвергались по бронированной обшивке вниз, в море.

– Хотел бы я знать, что принесет нам завтрашний день? – удобнее укладываясь, сказал Врангель. – Похоже, Черное море решило показать нам свой скверный характер.

Котляревский не ответил.

Врангель еще немного поворочался, повздыхал и тоже уснул.

Глава третья

– Сыпал снег буланому под ноги,
С моря дул холодный ветерок.
Ехал казак дальнею дорогой,
Завернул погреться в хуторок…

Врангель проснулся и довольно долго вслушивался в завывание ветра. А потом в звуки непогоды вдруг вплелась эта песня. Голос был молодой, чистый, но звучал он тягуче, печально.

Было еще сумеречно. Но небо уже посветлело. Шторм продолжался с прежней силой.

– Встренула хозяйка молодая,

Как встречает родная семья…

– Чего горло здесь дерешь! – прервал пение властный, с хрипотцой, голос, вероятно, вахтенного.

– А что, нельзя?

– Здесь нельзя! Иди вниз, там надрывайся сколь хочешь!

– А мне здесь сподручнее.

– Дура! Тут их превосходительство почивают! А ну как разбудишь…

Удаляясь, прозвучали шаги – сначала по палубе, потом по металлическому трапу. Стихли голоса.

Врангель с легкой досадой пожалел, что так и не узнал, что же дальше случилось с тем казаком в незнакомом ему хуторке.

Котляревский поворочался, что-то промычал во сне и с головой укутался одеялом.

Врангель тихо оделся и вышел на палубу.

Дождь кончился, но ветер дул холодный, порывистый. Море было темное, неприветливое. Тяжелые, отливающие холодным блеском волны медленно надвигались на крейсер и шумно дробились о его бронированные борта.

Крейсер лежал в дрейфе.

Врангель прошел в капитанскую рубку, капитан сидя курил. При виде Врангеля поднялся.

– Доброе утро, – мрачно поздоровался Врангель.

– Не сказал бы, – не согласился капитан и погасил в пепельнице папиросу. – Здравствуйте, ваше превосходительство!