Обратной дороги нет (сборник)

– Сдается, не полицай это… и не фашист, – сказал Андреев и еще дальше выдвинул над бруствером свою тощую бородку. – Те кормленые. Те давно провалились бы в болото.

Человек осторожно сполз с мшаника в воду. Темная вода охватила его по грудь.

Он сделал первый шаг и тут же глубоко ушел в жижу. Рванувшись в сторону, он продвинулся немного, с трудом преодолевая сопротивление вязкого болота.

– Щупает, – сказал Гонта. – Далась им эта тропа!

Человек оступился. Болото тут же схватило его за плечи. Он выбросил руки, стараясь зацепиться за кочку, плававшую неподалеку, но та податливо ушла вниз.

Он раскрыл рот в беззвучном крике, откинул голову, стараясь податься назад.

– Не шумит! – взволнованно сказал Андреев, высунувшись из окопчика. – Те двое вон как кричали! Своих звали.

– Погоди, и этот позовет, – возразил Гонта. – Еще не приспичило.

Тот, кого они считали разведчиком тропы, барахтался, увязал в трясине всего в ста метрах от егерей-дозорных. Он молчал. Болото уже накрыло его плечи липкой, слизистой ладонью.

Выбившись из сил, он на какое-то мгновение прекратил борьбу, застыл. Голова его торчала из болота, как некий диковинный плод. Трясина уже коснулась подбородка. Она как будто вспухала. Она поднималась, как подопревшее тесто.

– Может, он немцев боится? – спросил старик и наполовину вылез из окопчика. – Вытащить бы его, а?

– Рано… – остановил его Гонта. – Еще, может, закричит…

Шел дождь. Человек молчал. Неподалеку от него беззаботно покачивались кепочки егерей.

Болото подползло к губам, но человек не сопротивлялся, он глядел перед собой в ту сторону, где, скрытые кустами, невидимые для него, сидели партизаны.

Он умирал молча.

– Давай! – сказал Гонта. – Может, и вправду наш. В случае чего я прикрою. – И он взялся за рукоять пулемета.

Андреев и Назар юркнули в траву и через мгновение были уже в болоте.

Человек не видел их: он дышал, высоко запрокинув голову, стараясь хоть на несколько секунд отсрочить смерть. Андреев, отодвигая руками кочки и траву, шел к тонущему упорно, как к собственной судьбе. Да этот человек и был судьбой и Андреева, и Гонты, и многих других их товарищей…

2

– Я из концлагеря под Деснянском. Месяц назад гитлеровцы привезли туда две тысячи военнопленных. Они строят аэродром для авиации дальнего действия… С подземными ангарами и полной маскировкой… Собираются бомбить оттуда Москву….

Человек, которого Андреев и Назар вытащили из болота, говорил тихо, скрипучим, словно отсыревшим, голосом и то и дело откашливался. Худ он был до такой степени, что казался муляжом, созданным для демонстрации костной арматуры. Но стоял прямо и независимо.

В землянке было сумрачно. Свет осеннего дня проникал через небольшое, овальных очертаний автомобильное стекло, вставленное под бревенчатый накат. Командир отряда и заместитель сидели в полумраке у дощатого, грубо сколоченного стола.

– Откуда вы узнали, что в лесу партизаны? – спросил заместитель.

– Слухом земля полнится.

– Именно в этом лесу?

У заместителя, стриженного ежиком, были круглые бессонные птичьи глаза. Подтянутая, прямая фигура выдавала кадрового военного. Командир же, крупный, развалистый, с привычкой закладывать мясистую ладонь за портупею, служившую единственным знаком воинского отличия, явно был человеком штатским, человеком беседы, а не рапорта, быть может, в недавнем прошлом райкомовским работником или учителем.

И перед этими двумя, как перед судьями, стоял третий, покрытый свежей болотной грязью.

– Я знаю эти леса, – сказал человек из болота. – До войны служил здесь.

– Где здесь?

– Я бывший начальник Деснянского гарнизона Топорков.

Командир и заместитель переглянулись.

– Майор Топорков пал смертью храбрых при героической защите Деснянска, – звонко, с торжеством в голосе сказал заместитель. – Посмертно награжден орденом боевого Красного Знамени.

– Не знал, – безучастно ответил человек из болота. – Но я майор Топорков. А вы майор Стебнев. В марте сорок первого вы приезжали к нам из штаба округа читать лекцию о преимуществе отечественного стрелкового оружия над немецким.

Заместитель пристально всмотрелся в человека, стоявшего перед ним, и наконец поднялся.

– Минутку! – и вышел из землянки.

– Сядь, Топорков, а то от сквозняка упадешь, – сказал командир, едва за заместителем закрылась дверь. – Не серчай. Стебнев у меня человек дошлый. По контрразведке работает. Вот поешь!

С усилием повернув свое могучее шестипудовое тело, он достал из дощатого ящичка в углу землянки ржаную полбуханку, несколько печеных картофелин и зеленую бутылку, заткнутую кукурузным початком. Выставил всю эту снедь на стол и налил сизый самогон в кружку.

– Выпей, майор, и закуси.

Человек выпил, взял картофелину и стал медленно, безучастно жевать, как будто исполнял тяжелую, ненужную, но обязательную работу.

Командир смотрел, как по-старчески, кругообразно движутся его челюсти. Неизвестно, почему он поверил этому человеку. Может быть, полагался на чутье. Может быть, он уже знал таких людей – выжженных войной, не побоявшихся взять на себя за эти полтора года столько, что иному и века не хватит.

– Ешь, – повторил он басовито и добавил потише, как будто стесняясь своего сочного голоса: – Теперь и о себе думать надо. Слава богу, живой!

Пришлый направил на командира свой сверлящий взгляд.

– За мой побег в бараке каждого пятого должны расстрелять, – сказал он. – Всего двадцать человек. Ребята знали и согласились. Так что я чужой жизнью живу. За всех… За двадцать!..

Командир, вздохнув, отвернулся к окну.

– Да! Насмотрелись мы смертей… Я вот в мирное время оперу «Мадам Баттерфляй» любил, – сказал он негромко. – Переживал… за ее страдания. А теперь думаю: чем меня после войны расшевелишь?..

Человек из болота отодвинул кружку. От еды и от выпитого его впалые щеки пошли алыми пятнами.

– Оружия нам! – хрипло сказал он. – Мы в плену, во мы в том не повинны. Оружия нам! Подпольный комитет готовит восстание. Мы весь этот аэродром уничтожим, командир! Оружия нам!

Долгие часы лесных скитаний он нес эту мысль об оружии и теперь, казалось, боялся ее потерять, боялся поддаться покою и теплу.

Командир продолжал смотреть в окно.

А там, в центре партизанского лагеря, возле коновязи, щуплый партизан в длинной складчатой шинели с отвисшим хлястиком стриг машинкой товарища, усадив его на алюминиевый ящик из-под немецких мин.