Ноунэйм 90-х

«Амаретто» наполнил воздух. Капля обиделась на Марину и стала пытаться облепить ей лицо. Объема воды было бы вполне достаточно, чтобы девушка захлебнулась. К счастью, маневренность капли была, видимо, ограниченной, и Марина уворачивалась, крутила головой, хлестала воду резкими, профессиональными ударами, естественно не причиняя ей ни малейшего вреда.

В самом начале этого жутковатого цирка, я сообразил, или точнее интуитивно почувствовал, что недурно будет включить утюг. Он нагрелся как раз вовремя, Марина уже выбилась из сил, и пускала пузыри в воду, старавшуюся закрыть ей рот и нос. Я сделал фехтовальный выпад с утюгом, раздалось шипение, и капля,

испустив облачко пара, в явном замешательстве отскочила на пару метров.

Несколько раз это чудо гидродинамики снова бросалось на нас, и несколько раз я отра-

жал атаки утюгом. Марина тяжело дышала, жадно хватая ртом воздух.

Все это выглядело настолько жутко, и в то же время комично, что я нервно хохотнул. Марина тоже. Потом еше. И вот мы уже истерически хохочем, заводя друг друга, а капля болтается в полутора метрах от нас, видимо собираясь с силами. Когда я зашелся новой волной смехоподобного повизгивания, капля приняла форму какой-то карикатурной рожи, и изобразила идиотскую улыбку. Наш смех словно кто-то лезвием отсек.

Капля снова превратилась в нечто человекоподобное, и стала выпускать тонкие руки-щупальца, как бы пытаясь обнять нас. Этих щупалец было два, а утюг один. Я отмахивался как мог, но в конце концов одно из щупалец коснулось моего локтя и быстро стекло по предплечью и кисти на утюг. Меня садонуло током, причем разжать пальцы я уже, естественно, не мог.

Марина выдернула шнур, я снова начал владеть рукой, и втащил разогретую еще подошву утюга внутрь этой водяной пакости, со шкварчанием отпрыгнувшей прочь. Однако идея уподобиться электрошокеру пришлась, похоже, ей по вкусу. Капля развернулась в длинную, серебристо-прозрачную ленту, один

конец которой потянулся к нам, а другой к розетке. Мы шарахнулись в разные стороны, лента на миг задумалась, не зная за кем гнаться.

– Пробки, – крикнул я, – выбей в прихожей на счетчике пробки!

Одним прыжком Марина оказалась за дверью, и я услышал щелчок срабатывающего

автомата. Свет погас. Одновременно я почувствовал под черепной коробкой очень болезненное, и в то же время облегчающее ощущение, сравнимое с вырыванием крупной занозы.

Оно продолжалось какое-то мгновение, потом прекратилось, и я увидел, что этой дьявольской ленты нет. За окном совсем светло, орут птички, в проеме двери стоит Марина и так-же как и я держится одной рукой за голову, между теменем и затылком.

Мы чувствовали, что ЭТО кончилось, чувствовали настолько явно, что не было необходимости говорить об этом друг другу, или пытаться проверить. Несколько минут мы целовались у окна, стоя прямо в луже «Амаретто», растекшегося по паркету. Оба мы ощущали какое-то ясное, облегчающее освежение, как после грозы. Оторвавшись от ее губ я прошептал:

– А теперь давай все-таки сварим кофе.

* * *

Я позвонил на работу и промямлил что-то, на счет того, что задержусь. А Марина сегодня была свободна. Мы пили кофе, и после всех этих нервных передряг уписывали пригоревшие гренки прямо таки с волчьим голодом. Потом закурили. Вообще-то она, во время сьемок особенно, старается не курить, но не каждый день приходится пережить столько всего. Ради такого случая я извлек с нычки пачку кэмела.

– Начнем с того, что это не было светопреставлением, – начал я с видом лектора, глубоко постигшего тонкости налагаемого вопроса. – Весь этот цирк требовал электропитания; кстати повременим пока включать пробки. А вообще-то эта штука мне очень интересна.

– Знаешь, мне тоже. Жутковато, но это что-то новое, необычное.

– И у меня есть кое-какие мысли…

– На редкость похвально.

– Но. Мне кровь из носу нужно подскочить на работу, Постараюсь вернуться очень скоро.

– Слушай, а ты не подумал, что мы и суток не знакомы, не боишься, что я очищу квартиру?

– Ха, а мы ведь действительно знакомы только несколько часов.

Так ты говоришь сегодня свободна? Я придумал тебе работу.

Она выгнула свою чайковидную монобровь в фигуру «нифигасебе».

– Тебе надо будет смотаться в общагу и перевезти сюда все, что тебе необходимо.

– Ну ты даешь…

– А для тебя это еще не очевидно?

– А может я этого не хочу.

– И ты думаешь я тебя так просто отпущу? После того как ты насвинячила здесь – я ука-

зал на лужу ликера и осколки бутылки, – Ты должна, по крайней мере, это убрать. Да и вообще не мешало бы убрать в квартире.

– Ты просто фантастический нахал… Хотя берлогу твою прибрать давно уже пора. Что ж

твои девки не убирают тут, а?

– Теперь эта прерогатива исключительно за тобой.

– А ты знаешь, что я человек настроения, взрываюсь из-за любой ерунды, ревнивая, как

не знаю что, и вообще порядочная стерва?

– Все это я уже прекрасно понял. Особенно последнее. Не будешь бояться одна?

– Почти нет. Похоже, что пока тока нет, ЭТО действительно не повторится.

– Ну и ОК. Я постараюсь в темпе аллегро. Надумаешь выйти – ключи в прихожей на

полке.

* * *

Следы ратной доблести у меня на физиономии произвели на работе фурор. Повторять

«бандитская пуля» пришлось раз надцать.

Несколько хуже было то, что предстояла встреча с заказчиком, которого я раньше в глаза не видел. При других обстоятельствах я напялил бы костюм и галстук, несмотря на уже по-настоящему жаркое майское солнышко, но лилового – в тон синяку – галстука у меня не было, так что пришлось ограничиться джинсами и футболкой.

Позвонивший заказчик окончательно зарезал меня без ножа, предложив встретиться не у нас в оффисе, как первоначально предполагалось, а в кафешке, недалеко от «Тысячи мелочей». Одна из двух наших машин стояла на приколе, вторая, естественно, была занята под завязку, пришлось хватать руки в ноги и молиться на исправное хождение трамваев. Но поскольку вероятность подхода транспорта обратно пропорциональна важности встречи, на которую спешишь, нет ничего удивительного в том, что опоздал я минут на двадцать пять.

Заждавшийся, обпившийся чаем, и со скуки обкурившийся до окорокоподобности клиент уже собирался уходить, когда я весь в мыле влетел в безлюдное поутру кафе. На фоне его горчично-зеленого импортного костюма я выглядел совершенным башибузуком. Глаза у меня, после бессонной ночи, были красные как у

кролика, а через первые пять минут разговора я почувствовал, что засыпаю. Заказчик во время беседы поглядывал на меня почти с опаской, явно уверенный, что его собеседник накурился какой-то дряни.

Как раз в этот момент я мысленно пообещал себе впредь не выходить иэ дому, не имея в кармане на мотор, и видимо какой-то обрывок этой мысли просочился на сонно ворочавшийся язык, во всяком случае, заказчик посмотрел на меня так, будто я вдруг перешел на церковнославянский. Потом он встал, и потрясши мне руку, с извинениями сказал, что его фирма пока-что не может позволить себе наши услуги.

Моя контора теряла на этой программе может и не очень весомую сумму, но лично по