Странствия Мелидена

Командовать отрядом полу-назначили, полу-выбрали Катазакриса по прозвищу Огурец из боярских детей города Малого Телема на стыке липенского княжества и лесостепи. По знатности он не отвечал своему месту, зато был опытным воином, хорошо знающим пограничные пути, и искусным конным стрелком из рогового лука, как многие полуденные медвежцы, перенявшие этот навык у кочевников. Кроме лука, он обладал саблей, кистенем и ременной плетью, которыми пользовался с необычайной ловкостью. Некоторые были вооружены примерно так же, другие имели совни или рогатины в придачу к непременному луку со стрелами.

Посторонний затруднился бы отличить воинов друг от друга – они не имели никаких опознавательных знаков, все заросли густыми бородами, низко на лоб спускались отороченные мехом островерхие шапки, скрывающие под собой шлемы. Долгополые, с короткими рукавами и высокими воротами тегиляи были одинаково засалены и грязны. Только очень намётанный глаз мог бы определить, на ком только набитый конским волосом либо пеньковым очесом и прошитый пеньковыми же верёвками кафтан, а у кого внутри спрятан настоящий панцирь из прочно связанных железных пластин.

Тем не менее, между собой воины разбирались хорошо – почти половину отряда составляли боевые холопы, безропотно довольствовавшиеся объедками после хозяев. Хотя и хозяева не роскошествовали: у всех припасы ограничивались мешком пропаренного овса и половиной пуда солонины, благо соль в Липенске стоила значительно дешевле, чем в Висагете, по причине ближнего торга с норками.

До границы от Липенска меньше двухсот вёрст или четыре неполных перехода. Конные преодолели это расстояние за неполные два дня по отличной дороге. Неглубокий снег был только-только достаточен для саней, мелкий снежок изредка падал с неба, временами переходя в слабую морось. Для путников, ночующих в неотапливаемых сараях или вовсе в ельнике, поскольку не хватает места для всех в крохотных курных избушках мелких деревень, погода имеет первостепенное значение. Пока погода была хороша.

Мелиден, как очевидно лучше снаряжённый для ближнего боя, естественным образом оказался возле начальника отряда, охраняя его меткий лук от неприятельских неожиданностей. Вероятно, бесхитростное прозвище «Огурец» Катазакрис получил за зелёный цвет тегиляя. Но в разговоры не вступали, ехали молча.

Перед самой границей переночевали более-менее удобно в ямском дворе Авренского городка и соседних избах; реку усеяли рыбаки, по первому льду ловившие налимов, сигов и щук; по дороге непрерывно двигались обозы – главный торг был на средиземской стороне, в большом городе Иннедригане. Утром следующего дня отряд отправился на юг вдоль Сивехры; ему предстояло разделиться надвое, подкрепив собой ближнюю и дальнюю станицы, каждой из которых поручалось примерно шестьдесят вёрст пограничного рубежа – пока пятеро отдыхали в станице, одна пятёрка объезжала одну сторону, а другая другую.

Забавно, что средиземские хроники, повествуя о неудачах в боях с медвежскими схизматиками, как правило, приписывали их бесчисленности орд неверных варваров. В действительности в малолюдном и бедном Медвежье редко собиралось служилое войско больше тысячи-двух конных, в мирное же время большинство служилых дворян сидели в поместьях и призывались на охрану границы в малом числе, по очереди, выходя полностью только на весенний либо зимний смотр – где как. Вдобавок, основные силы обычно стояли на полуденной засечной черте против хищных кочевников-сыроядцев. Протяжённую западную границу охраняли считанные сотни воинов, распределённых между станицами и гарнизонами главных городов.

Мелидену по жребию досталась дальняя станица верстах в ста пятидесяти. Хорошая поначалу дорога сменилась тропой среди высокоствольного леса, но видно было, что её чистят от упавших деревьев. Ехали насторожённо, опасаясь как своих разбойников, так и набегающих с другой стороны. Равнина первых двух третей пути сменилась холмами, сначала невысокими, потом всё более крутыми и каменистыми, причем средиземский берег был заметно выше и недоступнее.

Дальнюю станицу местные называли Лучанской, то есть находящейся в излучине реки. Она представляла собой небольшой посёлок на крутом каменном холме и была защищена сосновым частоколом, укреплённым грубой каменной кладкой внизу, с двумя воротными башнями из огромных брёвен и высокой дозорной вышкой. Местные жили в просторных избах с грубыми каменными печами (в Липенске преобладали глиняные), топившихся по-чёрному.

Для приезжих предназначалась войсковая изба с двумя печами в разных концах, с нарами-полатями по бокам и длинным грубо сколоченным столом посередине. Имелась большая кадка с водой, в которой плавали перевязанные в восьмиконечный крест лучины – чтобы черти в воду не лезли. Хоть в церковь медвежский люд ходил только по главным случаям, для разрешения любой повседневной нужды у него имелись особый приём или молитва, напоминающая заговор и связываемая с именем какого-нибудь святителя – от лихоманки, от порчи, для изгнания нечистой силы, от врагов, для удачи в торговых делах и т. д.

Ничего другого в строении с крохотными забранными ставнями оконцами под чёрным, как смоль, потолком не было. Правда, висели пучки трав, помогающих от насекомых, но не от блох, постоянно перескакивающих с разной скотины. В этом обширном «съезжем дворе» было темно и днём, спасала сосновая лучина, добавлявшая копоти. Грязное, с заплёванным дощатым полом помещение не располагало к долгому отдыху – поели, поспали и на службу. В соседней конюшне с сеновалом под островерхой крышей было намного уютнее, некоторые там и спали в не слишком холодную погоду.

Главным развлечением и даже в чём-то священнодействием были общие обеды. Перекрестившись, садились тесно за щербатый стол без скатерти, притаскивали на жердях большой котёл, и назначенный человек разливал половником сдобренные овсяной мукой щи в огромные миски. На каждую приходилось пять человек, которые по очереди черпали из неё большими деревянными ложками, подставляя под ложку ломоть чёрного хлеба, чтобы не расплескать на стол. Ели долго, разогреваясь от пара и пота, вытирали красные лица рушником, одним на несколько человек. Их потом стирали местные бабы.

После этого из котла вытаскивали большущий кусок варёной говядины и на деревянном блюде резали тесаком на куски, раздаваемые затем сотрапезникам. Те опять подставляли под свой кусок ломоть хлеба, откусывали и жевали, не торопясь. Завершая трапезу, вставали и крестились, после чего начинались досужие разговоры.

Мелидену молчаливо сочувствовали, уже зная его историю.

– Не весел, удалец? – утвердительно спрашивали его временами.

– Чему радоваться. Еще недавно лицезрел самого великого князя и митрополита в золотых ризах, как вас сейчас. На божьем поле сражался, всегда с удачей, сотни на меня любовались, снимал доспехи, большие деньги имел. Теперь здесь щи хлебаю из кислой капусты и давлю тараканов. Жену оставил и сына младенца, сироту при живом отце. Хорошо, имение не отобрали, какое ни худое, а будет им прокорм. Для вас такая жизнь в обычай, для меня падение…

Большинство изб располагались вне станицы внизу; всего их было до сотни, из них внутри частокола только десяток домов местных «жильцов», освобождённых от податей за службу по охране рубежа, иногда им привозили и мелкие «выдачи» из Липенска, обычно сукном и солью. Кроме того, каждые 20 дворов в приграничной полосе обязаны были вскладчину выставлять одного воина. То есть приезжими полутора десятками силы станицы не ограничивались, было примерно столько же местных служивых во главе со старостой, не считая ополченцев в постоянных внешних дозорах. Не густо, но и место наиболее глухое, нехоженое. Особенно недоступное со средиземской стороны, где среди сплошных обрывов и буреломов бродили только редкие охотники.

Во время дозорных разъездов ратники порой сбивали меткой стрелой птицу с дальнего сука или бегущего зайца. Мелиден не стрелял, берёг дорогие болты. На беззлобные насмешки отвечал угрюмо: «Попадётся что-нибудь крупное, узнаете, каков мой самострел». Но ничего крупного не попадалось. Удаляться от наезженной тропы опасались, чтобы не поломать ноги лошадям на скользких, покрытых тонким снегом камнях.

Глухие места приманивали разного рода изгоев, беглых преступников и разбойников. В борьбе с ними служилые дворяне, направленные из дальних мест, могли оказать лишь ограниченную помощь постоянным станичным сидельцам. А те не хотели осложнять себе жизнь стычками с «гулящими людьми», или даже находили с ними взаимовыгодный общий язык. «Пусть об этом у начальства голова болит» – думал про себя Мелиден, – «я и сам здесь наполовину гулящий человек. Моё дело маленькое, куда скажут, туда пойду, кого встречу, с тем и буду биться. А самому лезть на рожон без надобности». Но выходы на тот берег он хотел разведать, на всякий случай, как и порядок охраны рубежа, и именно ради этого столь охотно согласился на станичный поход, хотя мог попытаться сразу пристроиться при воеводе.

По бледному небу плыли редкие облака, шумела близкая река, на каменных холмах величаво вздымались заснеженные ели, здоровье Мелидену пока не отказывало, и товарищи оказались не такими вахлаками, какими представлялись вначале. Но на душе всё равно стояла беспросветная мгла.

Он не тешил себя надеждами, что в Висагете его забудут – и те, кто подвёл под монастырь его отца и опорочил его самого перед великим князем, и мстительные Ветисские. А куда спасаться дальше из Липенска? Только через границу в герцогство Иннедриганское, называемое Ремитой. Все другие пути очевидно хуже. Он знает средиземский язык, познакомился с их обычаями, и там привычная городская жизнь, совсем отрываться от которой тяжко. Не вполне привычная, конечно, но он не способен вечно жить в лесном разбойничьем логове или отшельническом скиту на востоке. И на степной границе делать нечего, и нравы работорговцев Грюта Полуденного, коварных и своекорыстных, ему слишком хорошо знакомы, чтобы надеяться, будто неверный медвежский беглец у них сможет избежать колодки на шее.

То есть подходил только путь на запад. Не то, чтобы он прельщал – совсем даже нет. Но как быть, если дела и дальше пойдут от плохого к худшему. Пребывание в Липенске всё более тяготило – здесь, в неспешных пограничных разъездах снова было время предаться неотступным тяжким мыслям. Необходимость приспосабливаться к незлым вроде бы, но своенравным воеводе, сотскому, окольничему, отчуждённость грубых бородачей с окраин, эти постнорожие мракобесы «истинники»… Вечно жить «боевым холопом», строить себе карьеру мелкими шажками… Мелиден заметил, что непроизвольно начал вставлять средиземские слова в свои раздумья. Тоска по жене Людмиле заставила вспомнить когда-то выученные старые средиземские стихи:

Зима была бы хороша
И не страшны любые вьюги,
Когда бы тело и душа
Не рвались к ласковой подруге.

К чему от холода дрожать
Под завывание метели,
Когда бы мог с тобой лежать,
Моя любовь, в одной постели.

И это падение после детства в почти дворце в Грюте Полуденном, службы при самом великом князе в светлых теремах, возле новопостроенных белокаменных церквей, учёбы у Нимвурда и разговоров с обходительными камбенетскими купцами и приказчиками, бесед с много знающими дьяками, после раззолоченных одежд и изысканных яств? На яства ему было плевать, тем более что и в Висагете их вкушали другие, всё равно в душе Мелидена исподволь копилась злоба на окружающую несправедливость. Пока она разряжалась в воинских упражнениях до изнеможения, но раньше или позже её придётся выплеснуть на тех, кто встанет поперёк дороги. Следовательно, надо быть готовым дать дёру дальше после очередного убийства, – брезжило в голове у Мелидена. Вольно или невольно, но расчётливый ум выстраивал все его действия на подготовку к этому нежеланному, но неизбежному «рывку».

Срок станичной службы пролетел незаметно. Никаких разбойников не поймали. Временно приписанных служилых дворян хватало лишь на разъезды по приречной тропе – тридцать вёрст в одну сторону, тридцать в другую, – но не на прочёсывание горных лесов в глубине. Однако через реку из Ремиты никто не лез или не оставлял следов во всяком случае. Вероятно, главной причиной затишья было то обстоятельство, что бурная в каменистых верховьях Сивехра не замёрзла этой тёплой зимой, только пар стоял над заснеженными берегами. Ни одного моста на их участке не имелось, перебраться вброд через ледяную высокую воду было почти невозможно. Ловить Окулшу начальник Катазакрис (странное грютское имя для русобородого медвежца) не собирался – как его поймаешь, если сами местные не укажут. Да и что ему делать в глуши в самый торговый сезон. Наверняка пасётся возле тракта, а в глухомань вернётся с награбленным много позже их смены.

Следующая смена запоздала на целых шесть дней, но опытный полусотник был к этому готов и умело растянул припасы. Обратно ехали уже в середине просинца, несколько оголодавшие, но в полном составе и добром настроении. В Липенск прибыли вечером в сочельник, когда начинается разговление перед великим постом и пекут сочни – лепёшки на конопляном масле. Воеводы с Палачом в городе не было – не дождавшись Мелидена пару дней, отправились надзирать за торгом в Иннедригане. То есть опять разминулись по дороге. Оставшийся в тереме за старшего инок-печатник Тунжа пробовал ругаться на опоздание, но получил грубый ответ, что Мелиден вернулся со всем отрядом, когда пришла смена и опоздали не они, а сменщики. О намерениях воеводы его никто не извещал и не мог же он сбежать со службы самовольно, хотя сидеть на границе лишние дни удовольствие небольшое.

Затем перебрались в пристройку у воеводского терема с малой глиняной печкой, тесную, но тёплую, и остаток просинца прошёл в относительном безделье. Что оказалось как нельзя кстати – в эти две недели ударили первые трескучие морозы. Опять маленькая, но удача среди большой неудачи – хоть проклятая зима перевалила за середину. Кормили у воеводы сытно; ни жены, ни детей у него не было, все умерли в чумной год, пока он был в полюдье.

Глава 9. Тасья и Аглавина

А за три дня до истечения этого ничегонеделания в воеводском тереме появилась Аглавина в сопровождении истиннической начётчицы Гиштасии, которую обычно звали просто Тасьей. Приехали судиться с соседом – убийцей мужа Аглавины. Но раз воеводы не оказалось на месте, остановились у Тасьи в пригороде, а пока каждый день ходили к терему проведывать у воеводских слуг и знакомых «истинной веры», что к чему.

Вскоре Мелиден почувствовал пристальный интерес этой странной пары, тем более необычный, что не скрывал своё недоверчивое, сдержанно говоря, отношение к воззрениям и поведению «новгородских еретиков». При каждом походе в терем Тасья умело пыталась завязать с ним разговор, расспрашивая о том, о сём. Одновременно она разузнавала о нём у глуповатого Важини.

Тон в этой паре задавала именно Тасья, хотя дело было не её, а Аглавины. Но у раскольников она пользовалась очевидным авторитетом, служила как бы добровольным поверенным по их делам, хотя основным её занятием было обучение их детей своеобычной «истиннической» премудрости впридачу к основам грамоты.

На вид ей было под сорок лет, но её удлинённое восковое лицо было красиво вневременной аскетической красотой, словно списанной с икон святых подвижниц. Одета она была в длинное чёрное платье грубой шерсти с таким же чёрным платком, плотно закрывающим волосы; эта чернота отчасти скрывалась старой шубейкой на беличьем меху и такой же шапкой. Неслышные, мягкие движения придавали строгую женственность её стройной фигуре, однако ярко красные, пусть и постоянно сжатые губы расходились с образом отрешённой от мирских соблазнов аскетки с опущенными долу тёмными очами. Речь у неё тоже была ласковая, плавная, полушепчущая и неожиданно умная. В то же время к своим раскольникам она обращалась с заметной самоуверенностью, очевидно зная слабости каждого. Это было видно по приветствию только кивком головы на почтительное бормотание со сниманием шапки степенных бородачей. Намётанный глаз Мелидена было трудно обмануть и он не сомневался, что при надобности смиренная черница может обнаружить незаурядную быстроту и ловкость вкупе с выносливостью.

Напротив, высокая и статная Аглавина держалась сзади, в разговор вступала неохотно, на любые вопросы отвечала коротко и резко, на Мелидена её большие серые глаза смотрели искоса и с явным недоверием. На ней был толстый бараний тулуп и её волосы тоже были покрыты плотным чёрным платком под ушастой меховой шапкой, но с первого же взгляда Мелиден приметил, что она на редкость красивая девица с тонкими чертами лица, какие в Липенске нечасто встретишь. Разве что управителева чернявая служанка Найна, да и той далеко.

Что и говорить, зацепила девка Мелидена, на что и был несомненный расчёт. Иначе бы он послал двуличных еретичек далеко и без долгих обиняков. И о цели непрошеного знакомства было нетрудно догадаться – явно грядёт очередной Божий суд, а назначить заступником Аглавине некого или не на что. А какие у него, Мелидена, другие достоинства кроме репутации наёмного поединщика, с точки зрения «истинников»? Никаких, одни грехи и закоснелость в пороках. Странно, конечно, что боголюбивые фанатики решили развести его на женскую прелесть, но на то они и лицемеры. Всё сумеют оправдать со ссылками на святых отцов и матерей, когда им это выгодно. «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься».

Но разум разумом, а плоть воистину слаба. Вежливо отвечая на настойчивые расспросы Гиштасии о житье-бытье, Мелиден нет-нет, да и косился на маячившую сзади Аглавину. И действительно, до чего же хороша – высокая, тонкая, строгая, как раз такая, к каким Мелиден испытывал болезненную и неудачливую слабость. Может быть, за такую и впрямь не жалко голову сложить. Чего её так уж беречь, голову-то. Будто впереди ждёт что-то хорошее, а не одна тоска и убожество.

На третий день хождений вокруг и около Мелиден решил поговорить начистоту. Приметив, что пара снова на заднем дворе воеводского терема и о чём-то толкует втихомолку со слугами, он нарочно начал разминаться в стороне с двуручником с особой быстротой и напором, показывая товар лицом. Мороз к тому времени спал. Сделав перерыв, разгорячённый, он сам подошёл к Тасье и спросил с подчёркнутой любезностью и лёгкой улыбкой, хотя глаза совсем не улыбались:

– Как вам моё умение? Нравится? Это не всё, что я могу.

И когда она стала расточать неискренние похвалы удалому молодцу, молодец её оборвал, перестав улыбаться:

– Почтенная Гиштасие, кажется, у тебя есть ко мне какое-то дело. Вряд ли такой человек, как я, может быть вам любезен сам по себе. Так не пора ли признаться откровенно, в чём именно у тебя нужда. Или не у тебя, а у твоей скромной спутницы? В таком случае, почему бы ей тоже не поведать своё дело. Я не серый волк, охотящийся на красных девиц, и не кусаюсь без веских причин.

Судя по сразу поджатым в струнку губам, Тасье вряд ли понравилась такая прямолинейность, но не подав виду, она приняла предложенный тон:

– Дело у нас щекотливое, честный муж Мелиден Варсин, и ты, кажется, догадываешься, какое дело. Нам тоже неудобно подстерегать тебя на виду у всей воеводской дворни. Не будешь ли ты так добр отужинать у нас в Сычугах, там можно будет побеседовать в покое. Как солнце сядет, я бы встретила тебя на этом самом месте и проводила до дома, это недалеко, версты две.

– Нет ничего лучше, буду на месте обязательно. Или подойдите к нашей пристройке, когда будет удобно, чтобы точно не разминуться, вы же знаете, где я живу.

Похоже, не так Тасья рассчитывала сойтись с Мелиденом для частной задушевной беседы, да и он чувствовал, что ведёт себя не как принято. Неуклюже и в чём-то грубо, несмотря на обходительные фразы. Ну да ладно, не ему что-то нужно, а им от него. Иначе бы и не поглядели в его сторону, отвадили бы молодца от крыльца.

По такому случаю он немедленно отправился к цирюльнику на торгу у Висагетских ворот и, не пожалев пары медяков, велел гладко сбрить только что отросшую за месяц с небольшим бороду, оставив небольшие усы – ходить совсем голобородым, как средиземский поганец, в Медвежье было не принято. Умылся снегом и ледяной водой, почистился, насколько можно было почиститься, не имея сменной одежды, и стал ждать. Но кольчугу всё-таки надел под тёплый кафтан – бережёного бог бережёт. А с коротким мечом и ножом у пояса он не расставался никогда.

Деревня получернички Тасьи находилась в двух-трёх верстах на полночь от Липенска на косогоре. Новенькая избушка глядела шатровыми воротами на улицу, а огородом на задах выходила к пруду. Туда вёл крутой спуск, заросший сухим бурьяном, и между голыми деревьями виднелись вдалеке стены и церкви Липенска.

И хозяйство, и изба Тасьи были небольшими, зато в них царили такие порядок и чистота, какие можно встретить только в монастырях, и то не всяких. Как уже говорилось, Тасья была домашней учительницей у «истинников» и каждое утро, начиная с осени, после страды, к ней сбегался десяток ребятишек. После молитвы они учились за деревянным столом в переднем углу. Гладкие лавки и полати украшала искусная резьба из причудливых фигурок зверей и цветов, снизу они были пропитаны светлой смолой и сверху крашены жёлтой охрой. В дальнем углу Мелиден заметил полку с книгами в кожаных переплётах – большая редкость. На полу лежал плетёный половик, а печка была снабжена коробом-дымником – тоже редкость, когда даже купцы жили в курных избах. Даже у воеводы простые комнаты отапливались по-чёрному.