Шпион

– Что же вы ко мне не зайдёте? – спросил он меня как-то.

В самом деле, у меня не было причин не зайти к нему, и я однажды завернул к нему вечером. Он жил очень высоко, в скромной комнатке с одним окном. Обстановка была самая мизерная, обычная студенческая.

По-видимому, мне он обрадовался, зажёг свечу и начал хлопотать насчёт чаю. Несколько самых общих вопросов с моей стороны заставили его говорить о себе. Я узнал, что он происходит из отдалённого уездного города, что отец его служит там на почте, старик очень любит его, матери у него нет, умерла давно, но есть сёстры, которых очень трудно выдать замуж, потому что в уездном городе нет женихов. Отец высылает ему пятнадцать рублей в месяц, и этого хватает на жизнь. Уроков он не даёт, потому что уроки мешают работать.

В комнате его бросались во глаза аккуратность, чистота, порядок. У него было много книг по истории, и все они лежали в углу, расставленные в большом порядке, так как у него не было этажерки.

– Вы много читаете, должно быть?

– О, да, я всегда читаю! – ответил он. – Только здоровья у меня мало, грудь слаба и глаза утомляются.

– Скажите, Литвицкий, отчего вы не сходитесь с товарищами? Мне так показалось.

Он нахмурился.

– Я не люблю их! – ответил он.

– За что?

– За то, что они несправедливы.

– Как несправедливы? В чём?

– Я не хочу вас разочаровывать, да и вообще я не люблю навязывать своё мнение. Поживите с ними, сами увидите. Может быть, и вы очень скоро будете думать так, как они; это ведь делается очень быстро, и сами не заметите, как усвоите общее мнение. Одним словом, давайте говорить о другом.

И мы говорили о другом; но его ответы показались мне странными и не удовлетворили меня.

На другой день я его не встретил; он, очевидно, опять прихворнул. Ко мне подошёл Строганов, с которым я ближе других сошёлся, и мы были уже на "ты".

– Скажи, пожалуйста, у тебя, кажется, большая дружба с этим господином?

– С каким господином? – спросил я, совершенно не поняв, кого он разумеет.

– Ну, с этим… С Литвицким.

– Дружбы нет… Я слишком мало знаю его. Но, вообще, у нас с ним хорошие отношения.

– Это странно.

– Почему же странно?

– Потому что Литвицкий человек подозрительный.

– Как подозрительный?

– Да так, просто вот, подозрительный да и только.

– Я не понимаю.

– Так ты спроси других. Говорят даже, что он шпион.

– Кто это говорит? На каком основании?

– Это все говорят, это общее мнение.

Литвицкий шпион! Это сообщение поразило меня. Я стал припоминать свои впечатления. Как странно влияет на нашу душу подозрение? Ведь никаких оснований не привёл Строганов и бросил только слово, и вот уже всё стало окрашиваться для меня в другой цвет. То, что при первой встрече показалось мне просто странным, теперь начинало мне казаться подозрительным.

Его манеры и бритое лицо, и длинный сюртук, и причёска, и голос, – всё теперь говорило против него. Но это было только в первую минуту; а потом я стряхнул с себя эти нелепые, ни на чём не основанные мысли.

Почему? С какой стати так думать о человеке, если никто не знает фактов? И я расспрашивал других товарищей. Я получал от всех почти одинаковый ответ.

– Да, Литвицкий человек подозрительный.

– Но в чём же? Разве были факты?

– Определённых фактов не было, но… это общее мнение. Да вы посмотрите, какие у него глаза, какой у него вкрадчивый голос.

– Господа, но глаза и голос не зависят от его воли.

– Глаза и голос выражают душу… Вы будьте с ним осторожны.

Положим, мне не из-за чего было осторожничать. Политикой я не занимался. Но мне было жаль расстаться с мыслью, что Литвицкий вполне порядочный человек.

– Господа! – воскликнул я однажды в курилке, где было нас душ десять. – Да скажите же, наконец, что собственно сделал Литвицкий, что дало повод составить о нём такое мнение?

Все пожали плечами.

– Как это наивно! Подобные вещи делаются тихонько, мой друг, – вразумительно сказал мне Бочагов, кудлатый студент третьего курса, очень влиятельный в кругу товарищей.

– Значит, никто никаких фактов не знает?

В ответ мне все усмехнулись. Очевидно, я говорил слишком наивные вещи.

Но моё чувство справедливости не удовлетворилось этим. Оно требовало чего-нибудь более положительного. В этот день я только мельком видел Литвицкого, когда он спешно записывал лекцию. Я проходил мимо, он поднял глаза и кивнул головой.

– Что не заходите? – спросил он.

– Я приду сегодня.

– По делу? – спросил он, и в глазах его мелькнуло разочарование.

– Нет… Так… Я приду…

Он на секунду оставил бумагу и пытливо посмотрел на меня. Да, в глазах его было что-то испытующее, проникающее в душу, слегка холодное.

Вечером я зашёл к нему. Он сидел у окна, а я, после первых приветствий, почувствовав необходимость говорить о важных вещах, начал нервно ходить по комнате.

– Вы чем-то взволнованы? – спросил Литвицкий.