В предчувствиях мрачных томится народ.
Ваш опыт бесценный, как водится, втуне,
А судьбы вершит подозрительный сброд.
Кровавые пальцы на шее сомкнуты,
Стоят «Томагавки» у сердца в упор.
А нам будут петь до последней минуты,
Что всюду друзья и что есть договор…
Беда за бедой и в войсках, и на флоте.
Бессильны спасатели и доктора.
Отважные соколы гибнут в полёте,
И тонут у пирсов без бомб крейсера.
Закрыли повсюду Иванам дорогу.
Опять под бичом до Урала беги?!
Товарищ нарком, объявите тревогу,
Чтоб нас, безоружных, не смяли враги.
И вижу – звезда семафорит на рейде
(Давно рассекречен наркомовский код):
«Дошлите патроны, ракеты проверьте.
Сегодня секунды решают исход».
Как Оля Диме
За эту грань живым дороги нет,
Песком и илом там забиты глотки.
За комингсом у гибнущей подлодки
Кончаются и тот, и этот свет.
Когда вода корёжила металл
И ужас заполнял людские души,
Он не дрожал – боролся, верил, слушал,
А под конец любимой написал:
«Родная, здесь беда, но я борюсь.
Отсек оглох от жуткой канонады.
Прошу тебя, не унывай, не надо,
На случай если все же не вернусь».
Он победил и мрак, и боль, и страх,
Он бездне и не думал покоряться.
Таких вот силы темные боятся.
Вот так за веру гибнут на кострах.
И мне для счастья нужно лишь одно,
Но это уж, как вдох, необходимо:
Шепни, любовь, шепни, как Оля Диме,
Что будешь ждать – и не удержит дно!
Прощайте, Западная Лица!
Прощайте, Западная Лица!
Пусть над котельной вьётся дым.
А мне позвольте удалиться,
Всё завещаю молодым:
Подлодки, базу, море, скалы,
Квартиру, школу, ДОФ, бассейн,
Походы, бури, ветры, шквалы,
Штыки на Печенгском шоссе.
Ещё газету, где впервые