Катря

«Милостивый Государь!

(Строчка эта была зачёркнута, но тонко, так что можно разобрать).

Милый Володя!

Я уезжаю в Киев, закупить кое-что, как я тебя и предупреждала. У меня ещё оставалось денег, и хватит на всё. Но, ради Бога, не сердись. Ты знаешь, я люблю одна ездить, а то ты всегда во всё вмешиваешься и не даёшь ничего купить. Я приеду послезавтра, с ночным поездом, но ты не беспокойся. Пожалуйста, Володя, не сердись же, и я уверяю, что так лучше выйдет. Катря.»

Тычина шумно вздохнул. Ему стыдно сделалось своего страха… Напевая, он ушёл к себе, и целый день провёл на охоте, весело гоняясь, верхом, со сворой борзых, за мокрыми дро́фами. Он забыл о том, что Катря не взяла ничего от дождя, и перестал бояться, что она простудится, как только перестал бояться другой опасности, неопределённой, но казавшейся ему более грозной.

На другой день он снова охотился; уж не так весело. Дождь усилился и стал лить как из ведра – тут никакая охота невозможна. Он торопливо вернулся домой, наскоро пообедал и приказал кучеру готовиться ехать на станцию. Кучер взглянул на дождь, потупился и подумал, что разве к вечеру погода переменится. Но не успел он раскрыть рта, чтоб высказать это предположение, как барин уже набросился на него, трясясь от гнева, совершенно, по-видимому, беспричинного.

– Не рассуждать! Убью!

Оставшись один, Тычина поколотил собаку, прилёгшую было у его ног. Чтоб успокоить себя, он вынул из бокового кармана письмо Катри и перечитал его. Он долго насвистывал, барабаня по окну, по которому с другой стороны хлестал холодный ливень. По мере того, как наступали сумерки – бледные сумерки дождливого вечера, почти не дающие теней – непонятная тоска начинала грызть его…

Вошёл кучер, на этот раз без зова, и с торжеством сказал:

– Нельзя ехать.

– Как нельзя? – закричал Тычина.

– Да так, что нельзя. Греблю размывает. Вот что! Верхом ещё так сяк – проедете, Бог даст, а на колёсах, парою?!.

Он отчаянно махнул рукой.

– Да и погода, – заключил он, – добрый хозяин собаки не выгонит…

Тут он кстати увернулся от Тычины, который, стиснув зубы, бросился к нему с кулаком, и уже из-за дверей крикнул:

– Ваша воля, а ехать не можно… Никто теперь не поедет… И Катерина Ефимовна не поедут со станции…

После чего надолго исчез.

Тычина отправился на станцию верхом, велев кучеру приехать утром. В самом деле, Катре будет безопаснее провести ночь на станции, в дамской комнате, и Тычина надеялся, что найдётся там местечко и для него.

Он явился на станцию часа за два до поезда, измученный и промокший до костей. Чернела ночь, ливень всё не умолкал.

Тычина сел в общем зале. Полупритушенная лампа чадила, на стенах белели объявления. Он глядел на них и думал о том, как приедет Катря, и как он встретит её.

Он считал минуты. Надоело сидеть, он стал ходить. Дамская комната оказалась запертой. «Кто там?» – подумал он с тревогой. Из тёмного угла, где стоял диван, торчали чьи-то ноги – одна в сапоге, другая – в носке. «А это кто?» И так как в ответ слышались только шум дождя за стеной и, по временам, храпение незнакомца, то и эта неподдающаяся дверь, и эти ноги стали раздражать Тычину. В особенности, ненавистны были ноги…

Он вышел на платформу, в которой уныло отражались огни фонарей. Дождь гремел. Тычина захлопнул дверь и вернулся в зал. «Надо ж было выбрать время!» – злобно шептал он, ругая Катрю.

Часы пробили двенадцать. Через десять минут должен прийти поезд. Но на станции ни малейшего движения. «Разбудить кого, что ли?»

Лишь в половине первого мало-помалу проснулась станция. Стало светлее, кассу открыли, помощник, в цветной шапке с галунами, торопливо прошёл по залу.

Публики почти не было. Из дамской вышли два дюжих великорусских мужика, в розовых сорочках и кафтанах нараспашку, босые, и, справившись, какой будет поезд, зевнули, почесались и снова ушли в дамскую.

– Я их потом уберу, – сказал помощник вспылившему Тычине, – не беспокойтесь.

За стойкой, буфетчик с заспанной физиономией раскладывал свой товар. Звонок резко бил. Господин с ногами вскочил и хриплым голосом потребовал рюмку водки. Через некоторое время, ему показалось, что у него пропал сапог.

– Грабят! – закричал он неистово.

– Вы что здесь буйствуете?

– Грабят!

– Господин?!

– Граб…

Жандарм взял его за плечо.

– Вот ваш сапог…

«Господин», увидев жандарма, забился в угол. Помолчав, он с укоризной начал, криво натягивая сапог:

– Украйна! Украйна!

И обратившись к Тычине, воскликнул сонно:

– Милосстивый госсударь!..

Тычина вздрогнул. Он узнал петербургского франта. Этот пьяный окрик странно прозвучал для его слуха: ему вспомнилась строчка, зачёркнутая в начале письма Катри… Иногда снится, что слышишь какое-нибудь пустое слово, которое внезапно покажется полным грозного смысла… То же самое случилось теперь с Тычиной наяву.

Он побледнел и подошёл к петербургскому франту; но тот уже спал, и из угла по-прежнему торчали только его ноги. Тычина круто повернулся на каблуках и стал шагать с мрачной сосредоточенностью.

Час.

– Чёрт! Послушайте, однако, что же поезд?

Помощник разводит руками.

– Давно уже вышел… скоро из Блискавок придёт… Видите, какая погода!

И хотя до сих пор поезда ходили неаккуратно во всякую погоду, тем не менее, прислушиваясь к рёву ливня, помощник делает озабоченное лицо.

– Терпение! – произносит он и исчезает.

Буфетчик, зевая, крестит рот. Слышно, как он вполголоса говорит:

– Несчастье, чего доброго, случилось…

Тычина подходит к буфетчику.

– Несчастье?

Лицо у него бледное, измученное, глаза горят.

– Всё от Бога…

– Что, брат, зря болтаешь! – гремит жандарм, краснея как индюк. – «От Бога!» Дурак! Извините, ваше благородие! – вежливо говорит он Тычине и делает под козырёк. – Всё обстоит благополучно!

Появляется начальник станции – в толстом пальто и форменной шапке. Тычина – к нему.

– Несчастье?

– Звонок! – строго кричит начальник служителю. – Поезд подходит, – говорит он с неудовольствием. – Разве не слышите?

Он поднимает палец. Все прислушиваются. Земля начинает мерно дрожать. Вдали раздаётся хриплый свисток паровоза…

Поезд пришёл. Окна маленькими светлыми четырёхугольниками смотрят из темноты. Тычина бросается на платформу, пробегает по вагонам, будит пассажиров… Катри нет!

«Несчастья» не случилось; однако, ему показалось, что отсутствие Катри и есть самое большое несчастье, и что именно этого он опасался. Он не подумал, что погода могла задержать её в Киеве, болезнь, мало ли что. Он сразу решил: «Катря обманула». Но не вышел из себя, не стал проклинать. Только чувство огромной пустоты овладело им. Подождав до рассвета, пока не стих, наконец, дождь, он разыскал Полковника, подтянул ремень у седла и молча поскакал домой.

Катря, действительно, не вернулась – никогда.