Тайна Оли

Уехали от Бруевичевых перед вечером. Все барышни высыпали на крыльцо. Обернувшись, гости видели, как им махали белыми платками, как массивные фигуры девиц, облитые красноватым светом, протягивали выразительно руки, качая головами с сожалением, причём горбунья скрещивала на груди огромные кулаки и нежно закатывала глаза.

После этой поездки Оля стала сдержанно вести себя с Николаем Николаичем и часто краснела. Гуляя в лесу, она старалась идти рядом с братом, упорно потупляя ресницы. Купалась она до чая, когда все спали. Пушкин был снят с полки и усердно читался. Всё больше и больше уходила она в себя, и были дни, когда её видели только за столом, похудевшую и молчаливую.

Гаврила Иванович посмеивался как всегда и рассказывал анекдоты. Костя, по временам, уличал его в произвольном искажении фактов, излагавшихся им прежде не в том порядке, и тогда старичок сердился и угрюмо шевелил бровями. После обеда играли в шашки или карты. Иногда кто-нибудь приезжал.

Накануне своих именин, 11 июля, Оля оживилась. Уже с утра лицо её приняло озабоченное выражение.

Войдя в сени, Николай Николаич застал её за делом. Голова её была повязана, рукава засучены. На розовой щеке белела мука. Оля стояла над кадочкой, и локоть её прыгал, рыхлое тесто чмокало. Увидев Николая Николаича, она капризно крикнула, чтоб он уходил.

На другой день собрались гости. Оля получила в подарок флакон одеколона, шёлковую косыночку, серёжки, фунт конфет в стеклянной коробке, ситчику на платье, а от Гаврилы Ивановича – полуимпериал. Все находили, что она выросла, стала красавицей. Она улыбалась, застенчиво протягивала мужчинам руку, с женщинами целовалась. Приехал становой, жирный, курносый, в сюртуке с золотым воротником. Он с ликующим видом взглянул на Олю и любезно предложил ей огромный пряник, внесённый, вслед за ним, его рассыльным. Пряник имел форму петуха, с сусальным гребешком. Бруевичевы подарили Оле веер.

Сели за стол в два часа. Пирог вышел редкостный. Все хвалили искусство молодой хозяйки, жадно набивая рот пухлыми кусками, с яичной, рисовой и мясной начинкой, пропитанной маслом. Запивали душистой вишнёвкой, сливянкой, грушовкой. Становой шутил и так смеялся, как будто ржал. Глазки его останавливались на Оле, которая, поджигаемая с одной стороны Липочкой, а с другой – Раисочкой, звонко хохотала, уверяя, шёпотом, что он ужасно похож на «весёлого поросёнка». Она успела осушить две рюмки наливки, чокаясь с гостями. Николай Николаич был серьёзен и не дотрагивался до бутылок, накачивая себя водою, с непонятным прилежанием. Костя был пьян и говорил Липочке глупости, по её словам. Гаврила Иванович, в накрахмаленной рубахе и новом пиджаке, смотрел сначала торжественно и, вооружившись вилкой, широко раскрывал рот над тарелкой, чтобы не капнуть на манишку. Но бледные глаза его становились ласковее и ласковее, и, наконец, он начал всем подмигивать, проливая на грудь вишнёвку. За пирогом был подан суп с курицей, рыба под белым соусом, дикие утки, настрелянные Грицьком, бланманже с миндальными кольцами.

Гости поели и встали. Становой подошёл к Оле, покачиваясь, и хотел что сказать, но выпучил глаза и громко икнул. Она засмеялась и убежала. Мужчины отправились в гостиную курить. Гаврила Иванович, молодцевато поводя плечами и притопывая ножкой, козырем прошёл перед хохочущими барышнями, напевая сладеньким баском: «Туды-сюды вон куды!»

Раисочка перехватила на дороге Олю и сказала ей шёпотом, чтоб она принесла в спальню грушовки и пирожного. В спальне расселись как попало – кто на подоконнике, кто у пяльцев. Раисочка забралась на кровать. За общим столом было совестно много есть и пить, и девицы вознаграждали себя теперь за воздержание.

Небо хмурилось. С крыши капал дождь. А в комнате веселье росло. Барышни сбились в тесную кучку вокруг Верочки. Она давала советы, как кокетничать. Она говорила серьёзно, со странным юмором, и обмахивалась Олиным веером, с грациозностью великосветской дамы. Липочка предложила сыграть роль вздыхателя. Она утащила из передней шапку Николая Николаича и, надев её, расшаркалась перед Верочкой, сжав губы, а та любезно кивнула головой, далеко оттянув углы рта. Тогда начался разговор. Липочка восторгалась красотою горбатой Верочки и хвалила её талию. Верочка презрительно улыбалась и приходила в ужас от усов Липочки. Слово «усы» несколько рассердило Раисочку, у которой пробивались даже бакенбарды, и её поддержала Мимушка, находя игру глупой.

– Я другое выдумала… – кричала Раисочка. – Эй, позовите сюда молодых людей… Сейчас устроим живую картину!

После розысков оказалось, что Костя спит в своём чуланчике, среди клеток с птицами, рыболовных и иных сетей. Николая Николаича притащили под руки Липочка и другая барышня, Сквозикова, белокурая, с шалыми глазами, дочь купца, торгующего лесом на пристани.

– Отчего вы ничего не пили? Вы мрачны? Грустите?

Николай Николаич напряжённо улыбнулся.

– Как! Не пить здоровья именинницы?! – воскликнула Раисочка.

– Я только воду… – ответил он, пожимая плечами. – Впрочем, – прибавил он, – если вам угодно, я могу выпить хоть бочку наливки…

Он любезно поклонился в сторону Оли, ухитрившись шаркнуть, несмотря на плен.

– Так дать ему стакан вишнёвки! – приказала Раисочка с театральным жестом.

Ему поднесли, он выпил и охмелел. Барышни стали заигрывать с ним. Его заставили декламировать стихи и объясняться в любви всем поочерёдно. Он хотел это сделать по возможности благовоспитанно, чтоб видна была тонкая шутка; и всякий раз присутствующие шатались от хохота, взвизгивали, широко раскрывая рты, опуская, в слезливом изнеможении, руки. Раисочка требовала, чтоб он доказал свою любовь на деле.

– Целуйте нас… Начните с меня! – кричала она пронзительно, поднося кулаки к груди.

Оля всё время молчала, холодно улыбаясь. Но тут она не выдержала и вмешалась.

– Николай Николаич не маленький, – сказала она строго, – чтоб целоваться со всеми.

– А-а-а! Ну, хорошо! – произнесла Раисочка. – Подите сюда, молодой человек…

Когда он подошёл, она посадила его к себе на одно колено и схватила Олю за талию.

– Помогите, пожалуйста! – крикнула она со сверкающим взглядом.

Олю усадили к ней на другое колено.

– Пусть он поцелуется с одной Олей! – объявила она, сильными пальцами обняв их затылки и сближая лица.

Оба сопротивлялись. Их держали, не позволяя им двинуться. Раисочка смотрела на них, тоскливо прищурившись. Они повернули головы в разные стороны, упёршись руками друг другу в грудь, тяжело дыша…

Вошла Алёна.

– Миколай Миколаич… До вас пріихали…

– Зачем? Кто? – спросила Верочка.

– Якій-сь чоловік.

Раисочка пустила руки. Николай Николаич выбежал как угорелый.

В передней ему поклонился невысокий человек, в свитке с кожаными обшлагами и в красном поясе.

– Игнат!

Игнат усмехнулся и, почесав темя, объяснил, что маменька приказали ехать домой и прислали лошадей.

– Да вже таки и пора! – прибавил он от себя тоном упрёка.

– Хоть сегодня…

Дверца из коридора распахнулась. Появилась Оля, бледная и испуганная, с распустившимися косами.

– Ну, только не сегодня, – сказала она резко. – Ты иди, – обратилась она к Игнату, – на кухню. Алёна тебя накормит… А вы, Николай Николаич…

Она взяла его за руку и торопливо увлекла за собою в коридор.

– Ради Бога, – продолжала она с тревогой, – скажите, неужели вам так надоело у нас?..

– Не то, чтобы…

– Ах, Боже мой!

Пальцы её хрустнули.

– Вас ничто здесь не привлекает?

– Мне очень нравится Безлюдовка, – тихо отвечал он, – я так люблю Костю… И тут отличная охота… Острова – это чудо! Но видите ли…

– Послушайте, – сказала она тоскливо, – я вчера закричала на вас… Простите меня… Так меня мучило это! Мне кажется, вы рассердились…

– Нет!..

– Ну, ну… А зачем вы так много выпили? – спросила она, приближая к нему лицо, с виновным выражением.

– Все, ведь, выпили… Я думал – вам приятно…

– Вы думали?

Он кивнул головой. Она улыбнулась и замолчала.

– Так вы рады, что уезжаете? – начала она опять с тоской.

– Немножко…

Она вздохнула.

– Мне хотелось сказать вам одну тайну, – прошептала она, кладя ему на плечо руку и опуская стыдливо ресницы.

– Говорите.

– Потом, – отвечала она с усилием.

– Когда же?

Она подумала. Губы её дрогнули.

– Вы не раздевайтесь… Я к вам приду ночью… – сказала она нерешительно и выпроводила его, пожав ему руку.

Тучи между тем исчезли, дождь перестал. Солнце горело, косо вытягивая лучи, рассыпая снопы искр по мокрой траве, по листве, и румяня облака, лёгкие как дым.

Гости, после чаю, стали прощаться.

Первый уехал становой. Позднее всех – Бруевичевы. Перед отъездом Раисочка долго шепталась с Олей и целовала её. Костя встал, выпил полграфина квасу и опять лёг. Гаврила Иванович чувствовал себя нехорошо и не выходил. Николай Николаич бродил из угла в угол.

Ночью Николай Николаич услышал, что его будят. Он раскрыл глаза.

Гостиную заливал какой-то стальной сумрак. Лунный свет лежал на полу неподвижным пятном. Ночь была синяя, прозрачная. Оля стояла у дивана, в своём пёстром костюме, с белым цветком в волосах, наклонив голову.

– Зачем же вы разделись? – прошептала она. – Оденьтесь, я отвернусь… Скорей!

Она подошла к окну.

Но когда она оглянулась, Николай Николаич уже спал, натянув одеяло на голову. Она опять разбудила его.

– Посмотрим на луну! – сказала она, тормоша его.

– На луну?

Он протёр глаза, досадливо вздохнул и стал одеваться.

Севши у окна, он долго молчал и сопел.

– Нате-ка трубу вашу! – сказала Оля весело. – Покажите мне, где тут горы… Прежде я думала, что на луне лицо… Дура, право! А? Ведь, не лицо?

– Какое там лицо! – проворчал Николай Николаич.

Но мало-помалу он разговорился. Он раздвинул свой инструмент и стал объяснять, что луна необитаема, что там нет воздуха, что на ней множество оврагов, горных хребтов и потухших вулканов. Луна одушевила его. Он стал фантазировать и высказал некоторые смелые гипотезы. Может быть, со временем, в огромные телескопы (с дом), на ней откроют развалины погибших городов, или построят воздушный шар и сделают исследования на месте. Для человеческого гения всё возможно.

Оля задумчиво смотрела на небо.

– Пожалуй, там и Безлюдовка была какая-нибудь? – спросила она с серьёзным видом. – И кто-нибудь, вроде меня, жил, жил и всё ждал чего-то, да так и умер?

– Может быть, – отвечал Николай Николаич. – А уж на разных других планетах, например, вот на Венере, – это наверно… Да теперь, конечно, на нашу землю со всех сторон неба смотрят. Тоже люди… Ведь и им любопытно…

Оля с тоскою смотрела вверх, где, среди облаков, серебряных с прозрачными краями, в тёмном небе, сиял диск луны. Николай Николаич, между тем, производил астрономические наблюдения с глубокомысленным видом.

– Вы помните, что я обещала вам сказать? – прошептала Оля.

– Какую-то тайну, – отвечал он небрежно.

Она замолчала. Пальцы её медленно перебирали на груди бусы.

– Проклятые облака! – крикнул Николай Николаич. – Плывут и плывут. Тут уже ни одной звёздочки не видно. Пойдёмте на горку!

Они отправились на горку. Придя туда, Оля опустилась на скамейку.

– Вы босиком? – спросил Николай Николаич.

– Да, – сказала она.

В лунном сумраке белели её ноги. Николай Николаич сел рядом.

– Поставьте ноги на скамейку…

– Не нужно…

– Как знаете…

Он навёл трубу на ту часть неба, где горели звёзды в тёмной лазури, свободной от облаков. Он смотрел долго и вдруг радостно улыбнулся.

– Не хотите? Звёздочка с хвостом… Вот, вот!..

Оля приблизила глаз и сейчас же отстранилась.

– Да… действительно…

– Это комета. Может быть, я первый её увидел! – произнёс он с гордостью.

Оля вздохнула. Она чувствовала себя одинокой. Лунная даль беспредельно сияла. Серебряный туман фосфорической лентой висел над Десной. Лес темнел как туча.

Николай Николаич опустил трубу и мечтал. По приезде домой, он непременно устроит на чердаке обсерваторию. Следовало бы раздобыть астрономический атлас. Многих созвездий он совсем не знает. Ах, если бы уже скорее сделаться учёным – настоящим учёным, с бледным лицом, строгими глазами, умной речью. Скучно ждать!

– Вам, Оля, не холодно?

– Нет, не холодно…

– Поставьте ноги, говорю вам, на скамейку, – сказал он.

Она поставила, застенчиво отряхнув юбку. Николай Николаич нашёл её ногу и сказал:

– Совсем мокрая…

Оля дышала тяжело. Прикосновение пальцев Николая Николаича ожгло её, она вздрогнула.

– Хочу я спросить у вас, – начала Оля, – когда вам будет двадцать лет, не буду я стара?

– Человек стареет на сорок втором году, если верить физиологам, – отвечал Николай Николаич, зевая.

Беседа опять прервалась.

На луну лениво набежало серебряное облачко и закрыло её. Прозрачный сумрак стал дымчатым. Даль потускнела. Яркий туман над Десной погас.

– Что ж вы хотели сказать? – спросил Николай Николаич.

Оля крепко закрыла лицо руками.

– Ах, ах!

– Ну?

– Ничего…

– Вы пошутили!

– Да, – отвечала она тихо, сквозь слёзы.

Он сдвинул трубу и встал.

– Так пойдём… – сказал он. – Мне ужасно спать хочется… Завтра рано вставать…

– Идите, а я посижу ещё, – прошептала Оля.

– Как угодно, – произнёс он. – Спокойной ночи!

Он пришёл в гостиную и крепко заснул.

Утром его разбудил Игнат, уже собравший его вещи. В столовой весело кипел самовар. Оля сидела на своём месте и торопливо заваривала чай. Она была бледна, глаза её опущены, губы подёргивались. Гаврила Иванович брезгливо сосал трубку и кряхтел. У него болела голова, ныли кости. Он, впрочем, любезно улыбнулся Николаю Николаичу и выразил сожаление, что не может удержать дольше дорогого гостя.

Было ещё очень рано. Тарантасик задребезжал у крыльца. Оля с испугом взглянула в окно и выбежала из столовой, наклонив лицо. Вместо неё, через несколько времени, появилась Алёна с остатками пирога. К концу чая прибежал Костя. Он с сожалением смотрел на друга, аппетитно завтракая, ровно дыша мясистой грудью, покрикивая на прислугу, хвастая, что он один выпил вчера две бутылки наливки.

– Вот если б Белобров увидал, как мы тут пьянствуем! – говорил он, умиляясь.

Вошёл Игнат. Надо спешить ехать, потому что в полдень лошади пристанут. Теперь самая пора. Николай Николаич встал. Он расцеловался с Гаврилой Ивановичем, с Костей и пошёл прощаться с Олей. Но её нигде не оказалось. В гостиной генералы с удивлением выкатывали глаза, кресла и диваны простирали коротенькие ручки, как бы не пуская гостя. В спальне на ширме сиротливо висел голубой передник Оли. Розы увядали в стеклянной банке. Костя напрасно звал сестру.

– Купаться отправилась – вот что! – сказал он, поднимая брови. – Ведь вот – выбрала время… Бабьё бесчувственное!.. Эх, брат, не верь бабам!!. Прощай, что делать!..

Они долго обнимались, сочно целуясь, пристально глядя друг другу в глаза. Когда Николай Николаич сел в экипаж, Костя выбежал с перепелиным вабиком.

– На, брат. Тебе это нравилось.

Не успели лошади тронуться, как он вскочил на подножку и подал пистолет.

– На и это… Бог с тобой, стреляй, брат!.. Не поминай лихом!

У Николая Николаича на миг шевельнулось желание отдать другу трубу. Но он сдержал порыв и только благодарно улыбнулся.

– Спасибо!

Лошади пошли рысцой. Мелькнули ворота, бревенчатые постройки, огород.

– А бабам не верь! – крикнул в заключение Костя, приложив к обоим углам рта по ладони.

Пыль взвилась. Потянулись огромные, протяжно шумящие берёзы. Жёлтое море спелой ржи волновалось. Николай Николаич думал о том, как он приедет домой, как его встретит мамаша, полная, красивая, с чёрными бровями, мечтательным взглядом, а он прижмётся к её душистым рукам, и его сердце сладостно забьётся. Пистолет лежал рядом. Он придерживал его и самодовольно улыбался.

Вдруг лошади шарахнулись в сторону. Из ржи, раздвигая колосья руками, с криком выбежала Оля. Игнат крепка натянул вожжи, тарантас остановился.

– Что такое? – тревожно спросил Николай Николаич.

– Подождите!!.

Оля запыхалась. Щёки её горели, грудь поднималась высоко.

– Подождите, Николай Николаич, я вам теперь скажу…

– Ну-те, говорите…

Улыбаясь, он до половины высунулся из тарантаса.

– Я жду!..

Она тоскливо смотрела на него.

– Но сначала скажите вы мне что-нибудь…

– Что ж я вам скажу? – спросил он смеясь.

– Неужели ничего не найдётся??

Она ждала. Косы её развязались и упали на плечи.

– Скажите же! – произнесла она, изнемогая от внутренней боли, чувствуя, как слабеют её колени.

– Поклонитесь Бруевичевым! – сказал Николай Николаич, подумав.

Она взглянула на него и побледнела.

– Вы недовольны? – спросил гимназист озабоченно.

– Нет, нет! – растерянно отвечала она. – До свидания… Вот и отлично… и прекрасно…

– А тайна ваша?.. Всё шутите!

Он сверкнул зубами и развязно погрозил пальцем.

– Да, – отвечала она. – Прощайте.

– Прощайте! Поцелуйте Костю! Трогай, Игнат!

Тарантас покатил. Пыль стлалась медлительно. В её белом облаке едва чернела, шатаясь, точка – удаляющийся экипаж. Наконец, исчезла и она. Лазурное небо, необъятное как бездна, лило потоки ослепительного света. Шумела рожь, кричали птицы. Оля стояла на одном месте, с мёртвым лицом, с потухшими широко раскрытыми глазами.