Начистоту

Тут мальчик подал мельхиоровый поднос с чаем, сухарями и графинчиком рома.

– Наконец-то! – радостно крикнул Степан Фёдорович, внезапно обрывая разговор. – Илюша! Чайку… Пуншик… Лей побольше!.. Ты промок… Марья Ивановна!

III

Мало-помалу собрались гости. Степан Фёдорович каждого встречал в передней и вводил в гостиную, ласково придерживая за талию. Комната оживилась, табачный дым поднимался к потолку. В одном углу играли в карты, в другом беседовали о событиях дня. За Марьей Ивановной ухаживал толстый белоглазый человек, с розовым лицом и рыженькой окладистой бородкой, одетый пёстро и двигавшийся с грацией полной дамы, товарищ прокурора Кромский. Он шутя упрашивал Марью Ивановну выйти за него замуж, а ей это казалось смешным, и она хохотала. Сергеев с ненавистью смотрел на жирную фигуру Кромского, свободно развалившегося на диване. На Кромского мельком взглядывал и суетившийся Степан Фёдорович, и тоже не особенно дружелюбно. Впрочем, он улыбался ему всякий раз, как их глаза встречались.

В кучке гостей, где говорили о текущих событиях, как-то, сам собой, незаметно, разгорелся жестокий спор. Марья Ивановна встала и подошла к спорившим. За ней последовал Кромский. Увидев Сергеева, он обратился к нему.

– О чём шумят витии?

– Не знаю, – сухо отвечал тот.

Кромский вздохнул, как вздыхают толстяки.

– О чём-нибудь глупом, пари держу, – проговорил он.

– Подождите же, дайте мне сказать! – кричал пискливым тенором Тараканов, молодой человек, тонкий и высокий как аист, с волосами, висевшими на узеньком затылке в форме перьев, с длинным носом и крошечным подбородком. – Дайте же мне сказать! Ведь если все будем галдеть, выйдет чепуха. Дайте же мне сказать!

Другой, Поленов, с толстым лицом, курчавый и чёрный, не обращал на него внимания и старался развить свою мысль во что бы ни стало. Но его не слушали. Ещё три человека говорили, постепенно повышая голоса. Сергеев не выдержал и набросился на кого-то.

– Говорю же вам…

– Ерунда!

– Ни одно цивилизованное общество…

– Ерунда!

– О чём спорят? – спросила Марья Ивановна Степана Фёдоровича.

– О вчерашнем… о Шумейко… Законно или незаконно… Пройдите в кабинет, – прибавил он тем же тоном, пользуясь шумом, – и подождите там… Я хочу с вами хоть минуту побыть… Метафизики! Действительность – увы! – не рассуждает. Пожалуйста.

«Огневая девчонка», – аппетитно подумал Кромский, глядя вслед за уходившею Марьею Ивановною.

Спор между тем на минуту упал. Тараканову дали, наконец, говорить. Он запищал, плавно помахивая худенькой ручкой. Но недолго продолжалось его торжество. Сергеев стал прерывать его всё чаще и чаще, и образовался дуэт. Сергеев кричал, что Шумейко был его другом ещё на школьной скамье. Кто смеет порицать Дмитрия Шумейко? Кто порицает Дмитрия Шумейко, тот порицает принцип, которому служил этот человек – служил почище всякого радикального чиновника особых поручений (намёк на Тараканова). При слове «принцип» закипятился Поленов. Надо разобрать, какой принцип! Тогда снова все загалдели, и так громко, что играющие гневно глянули в сторону спорщиков и пожали плечами.

«Скандал!» – подумал Кромский, и удалился к преддиванному столу, медленно и серьёзно пуская дым изо рта.

IV

Степан Фёдорович чрез несколько минут торопливо вошёл.

– Господа! Господа! Пожалуйста, оставьте! Прошу вас… Не развивайте…

Он отвёл Поленова в сторону и посадил возле Кромского.

– Александр Семеныч, плюньте на них, – шепнул он. – Такое ли теперь время!

Поленов не мог сразу успокоиться и сильно желал завязать разговор с Кромским. Но товарищ прокурора молчал и всё курил.

– Не развивайте этой темы! Ради Бога! – молил Степан Фёдорович, обращаясь к Тараканову. – Илюша, пожалуйста, воздержись… Господа, а господа! Сейчас закусывать будем. Дикая коза есть. Господа!

Он сильною рукою взял Тараканова за талию и повёл к дивану.

Спор прекратился. Все помолчали, и скоро пошли разговоры на иные темы. Многими было высказано, что Степан Фёдорович прав, восставая против обсуждения некоторых вопросов. Действительно, легко нажить беду. К тому же, прошлое Степана Фёдоровича у всех на памяти. Ему теперь нужно вести себя осторожно. Кто-то упомянул об актрисе Мотиной. Кромский оживился.

– Да, да, – сказал он. – Сокровище, а не женщина! Икры – во!

Он показал руками, какие у неё икры.

– Скажи, пожалуйста, Степан Фёдорович, – продолжал он, – после ужина… на сцене… а?.. Да? Ой, Степан Фёдорович!

Он погрозил ему пальцем. Степан Фёдорович самодовольно улыбнулся. Но, в сущности, воспоминание об актрисе Мотиной, жирной сорокалетней красавице, было ему противно, особенно теперь, когда он ещё чувствовал на губах трепет свежего поцелуя.

– А где Протопопова?

– В столовой… Я пригласил её… Нельзя же… без хозяйки…

– Гм!

Кромский посмотрел на Степана Фёдоровича и заметил в его глазах ликующее выражение.

«Слопает, скот, если ещё не слопал», – подумал он, представляя себе гладко обтянутые плечи Марьи Ивановны и её щёки, похожие на две половинки румяного яблока.

Между тем Сергеев глядел по сторонам. Он тоже вспомнил о Марье Ивановне и искал её.

«Ушла, что ли?»

Но шум в передней привлёк его внимание. Мгновенно очутившийся там Степан Фёдорович с кем-то громко здоровался и сочно целовался.

– Шумейко, Шумейко!

Человек среднего роста, лет тридцати, не худой и не толстый, красиво вошёл в гостиную. На нём был чёрный сюртук до колен, и траурные полоски белелись на лацканах сюртука. Густая светлая борода его, с рыжим оттенком, мягко лежала на галстуке, заколотом жемчужной булавкой. Большой лоб вверху прикрывали русые завитки жидких волос, расчёсанных посредине, а выражение глаз исчезало под стёклами золотого пенсне, которое Шумейко надел при входе; но, судя по нахмуренным бровям и резким морщинам возле крупного, сизого носа, он был грустен и злился.

Степан Фёдорович представил ему некоторых своих гостей; некоторых он узнал сам. С Кромским он поцеловался, Сергеева не заметил.

– Я не знал, дорогой Степан Фёдорович, – начал он, – что у тебя званый вечер… Я только что приехал… После этого случая с братом, понимаешь, мне было б даже неловко пировать… хотя, конечно, и вам, господа, это известно, у меня не было с ним ничего общего…

Он плавно мотнул головой и обвёл всех глазами. Высморкавшись в раздушенный платок, он продолжал:

– Пользуюсь случаем, чтоб заявить об этом… Но я направился к тебе, Степан Фёдорович, в надежде услышать совет от тебя как от умного и даровитого адвоката, которым, по справедливости, может гордиться наш суд, – он выразительно посмотрел на Кромского. – Дело серьёзное и щекотливое и, кроме того, такое… Но подари мне, пожалуйста, пять минут.

Гости безмолвно внимали словам этого провинциального аристократа, сгорая от любопытства.

Степан Фёдорович с почтительною фамильярностью взял его под руку и повёл в кабинет.

– Всё моё время к твоим услугам, – говорил он по пути. – Что случилось?