Велосноб. Люди, байки и кураж

ДОРОЖНЫЙ ПРОБЕГ ДО ФАР-РОКАУЭЯ

Лучший велоспособ добраться до приморского курорта

Собравшись проехать старинным маршрутом славной ве-ло-эры, я решил, что лучше способа не придумать: совершу-ка я настоящий «пробег» 1895 года до Фар-Рокауэя. Мой путь доведет меня до дома моего детства, в места, где я учился кататься на велосипеде. Более того, я заодно проеду по Меррик-роуд, через Вэлли-Стрим, наш велосипедный Вифлеем. Вот так я снял твидовый костюм для чтения, облачился в твидовый велокостюм, смазал свой безопасный велосипед – и двинул.

Чтобы добраться до пляжа Фар-Рокауэй, как ни крути, все дороги ведут через Джамейку. Разнообразные способы добираться до Джамейки приведены в статье, посвященной «Любимому стоярдовому пробегу до Пачоуга».

Джамейка – в Куинсе. В статье говорится, что до Джамейки можно добраться, стартовав у Центрального парка, миновать 96-ю улицу, далее до парома у истока Восточной 99-й, а затем на пароме до Колледж-Пойнта, он тоже в Куинсе. В той же статье пишут: «Паромы ходят нечасто». Будь здоров как нечасто. Я бы сказал, последний паром от Восточной 99-й до Колледж-Пойнта отплыл примерно во времена администрации Маккинли[20 - Уильям Маккинли-младший (англ. William McKinley Jr.; 1843–1901) – политический деятель, 25-й президент США (1897–1901), республиканец.]; отправься я туда и подожди парома – вероятно, нашел бы компашку скелетов в цилиндрах и моноклях, пустые глазницы устремлены на карманные часы. И потому я решил стартовать от Колледж-Пойнта и сделать вид, что приехал туда на пароме.

От Колледж-Пойнта рельсы электрического трамвая ведут к 13-й улице, где необходимо повернуть направо – на дорогу, ведущую к Флашингу, куда от парома всего три мили.

Никаких рельсов электрического трамвая в Колледж-Пойнте я не обнаружил – как не нашел и 13-й улицы. Есть там, правда, бульвар Колледж-Пойнт, и вот он-то аккурат ведет к Флашингу, и я решил, что это вполне подходящая замена. Приободрившись, я взобрался на велосипед и покатил! Я изо всех сил старался сохранять настрой велосипедиста XIX столетия, однако признаюсь: из-за плотного потока автотранспорта и самолетов над головой (я находился совсем рядом к западу от шоссе Ван-Вика и прямо под авиамаршрутами аэропорта Ла-Гуардия) давалось это непросто. Растерянный, я прибыл во Флашинг, но «Нью-Йорк Таймс» забыла предупредить, что здесь полным-полно машин. Оставила она за скобками и то, что во Флашинге теперь второй крупнейший на весь Нью-Йорк Чайна-таун. А где Чайна-таун, там толпы. А где толпы, там пешеходы, сигающие под колеса, словно ящерицы-самоубийцы на горячей автостраде.

Моя персона XXI века была готова ко всему этому, а вот персона века XIX-го, вне всяких сомнений, нет. За 114 лет с тех пор, как была написана статья в «Таймс», город позволил себе дерзость поглотить то, что когда-то было маленьким городком. И потому, чтобы обрести историческую почву, мне отчаянно требовались какие-нибудь старинные приметы местности. Статья упоминала фонтан в центре городка, но никакого фонтана не обнаружилось. Имелась, впрочем, своего рода городская площадь, вся в вывесках, гласивших «Добро пожаловать» по крайней мере на шести языках, и все они указывали на те или иные исторические здания поблизости. Утешенный, я решил продолжить путь и еще раз сверился со статьей. Она направила меня на Главную улицу, которая, к счастью, всё еще существует. Главная улица, сообщила статья, доведет меня до Джамейка-авеню – эта тоже пока есть, – а дальше, по уверениям статьи, возникнет особая дорога «с великолепным макадамом, и по ней взбираться на немногие грядущие горки – подлинное удовольствие».

Макадам! От одной мысли о нем я чуть не обслюнявил себе твидовую жилетку. О, наконец-то ощутить макадам под своими надувными «данлопами»! (Вообще-то компания «Данлоп» прекратила выпуск велосипедных шин лет сорок назад. Думаю, я ощущал «континенталами».) Вновь верхом, я направился по Главной улице, где едва избежал попадания под рейсовый автобус. Главная улица во Флашинге, даже по субботам, забивается машинами запросто, ездят по ней так же лихорадочно, как в любом городском узле Западного мира, и потому я решил, что лучше пусть пока возьмет верх моя особа XXI века. Я вилял в транспортном потоке без всяких приключений, но, как ни парадоксально, машина чуть не сбила меня на тротуаре, когда я ненадолго остановился еще разок заглянуть в «Таймс». Потрясенный, я немедля вернулся на середину улицы – там «безопаснее».

К счастью, довольно скоро я оказался в жилом районе Кью-Гарденс, где обитает немаленькая община ортодоксальных евреев. Здесь на Главной улице была тишь да гладь – в основном благодаря шаббату, и никто за руль не садился. Мемориальная табличка подтвердила, что до начала ХХ века большая часть этих мест по-прежнему оставалась сельской, и потому – а также из-за того, что набожность на некоторое время расчистила окрестности от машин, – мне почти удалось обмануть себя и вообразить, что на дворе XIX век. Впервые после того, как отъехал от Колледж-Пойнта, я увидел и велосипедиста. Вне себя от радости, я окликнул его воодушевленным «Ахой!», но он явно подумал, что я с приветом, и изо всех сил не обратил на меня внимания. Здесь же – тоже впервые на маршруте – я приметил знак «Уступи дорогу», с изображением велосипеда.

Пусть сто лет назад эти места были настолько популярны среди велосипедистов, что «Таймс» опубликовала статью, – я на своем пути впервые за весь день почувствовал, что мне тут хоть сколько-нибудь рады.

Прежде чем Главная улица сомкнется с Джамейка-авеню, ее пересекает бульвар Куинс, также известный местным СМИ как «Бульвар Смерти» – из-за того, как часто автомобили сбивают здесь пешеходов, когда те пытаются перебраться с одной стороны улицы на другую. Будь где-нибудь в округе дорога поблагонадежнее («Аллея сыра», допустим), я, может, и подался бы туда, но, если нужно пересечь Куинс, одноименного бульвара, в общем, не избежать. К счастью, Бульвар Смерти я пережил и свернул влево, на Джамейка-авеню. Я бы не назвал ее такой уж прям «великолепной» (если «великолепный» не равно «изрытый выбоинами»), но до Джамейки, Куинс, она меня довела, как и предполагали и название улицы, и статья в «Таймс».

Примерно в восьми милях от Колледж-Пойнта дорога внезапно спускается, и вот вы – в Джамейке: дорога завершается резко, у главной улицы городка. Обычно делается краткая остановка в трактире «Петтитт».

Ну, спусков не оказалось – ни внезапных, ни иных; не нашлось и трактира «Петтитт». Тут вообще мало что намекало, будто в окрестностях когда-то был велорай. Зато обнаружилась прорва магазинов «Всё по 99 центов», а также старый дом под названием «Кингово поместье». Судя по всему, здесь жил Рафэс Кинг, отец-основатель и один из авторов черновиков Конституции, и этот дом – вероятно, первое, что я увидел после Флашинга, существовавшее во времена статьи в «Таймс». Взбодрившись этой прямой исторической ссылкой, я продолжил с новыми силами.

Далее двигаться по главной улице на восток, к Канал-стрит, а затем повернуть налево, далее прямо, пока Канал-стрит не сольется с Меррик-роуд.

Нет больше ни трактира «Петтитт», ни канала, ни Канал-стрит. Однако если упорно катиться дальше по Джамейка-авеню, то окажешься прямо на Меррик-роуд. (Если проскочили «Скидкофон»[21 - «Скидкофон» (англ. Save-A-Ton) – нью-йоркский сетевой бюджетный магазин тканей и товаров для рукоделия.], значит, уехали слишком далеко.) Вообще-то Меррик-роуд в этих краях теперь называется бульваром Меррик, но дорога та же. Вот он – главный велосипедный тракт конца XIX века! Наша Дорога из желтого кирпича, наша Аппиева дорога, наш Великий шелковый путь, а может, даже наша Виа Долороза! Мне казалось, что где-то рядом должна быть статуя или по крайней мере мемориальная доска. Но нет – сплошь растерянные пешеходы, пытавшиеся понять, чего я уставился на дорожный указатель рядом с магазином кроссовок. Вздохнув, я вернулся в седло, двинул вправо на Меррик-роуд и далее на восток.

Держитесь Меррик-роуд. Бурливые потоки, которые вам предстоит пересечь, освежают взор и несут прохладу чувствам куда щедрее, чем болота Рокауэй-авеню.

Я последовал совету в статье, поскольку и впрямь не выношу болота и мне не улыбалась мысль оказаться в пасти у одного из многочисленных аллигаторов Джамейки. Однако – если не считать, конечно, ручейков собачьей мочи – никаких потоков близ Меррик-роуд не нашлось, ни бурливых, ни иных. Да и велосипедистов не обнаружилось – за вычетом случайного доставщика, ехавшего по тротуару на фирменном велике какого-то торгового центра. Нашлись, впрочем, многочисленные автостоянки подержанных автомобилей, а также множество забегаловок, где подавали жареных кур.

И всё же, вопреки разрастанию города, вообразить времена, когда эта дорога была сельской и кишела велосипедистами, оказалось вполне возможно. Более или менее прямой, бульвар Меррик, в отличие от дорог поновее, следует мягким уклонам и изгибам местности, как старая дорога. И, как известно многим велосипедистам, разница между дорогой прямой по струнке и «органической» – колоссальная. Это разница между приятной поездкой и отупляющей. К тому же, пусть вокруг и нисколько не живописно, на самой дороге места для езды среди автомобильного потока навалом. Видал я дороги поприятнее, но эта куда лучше Главной улицы Флашинга. Убираем все «Кей-эф-си» и светофоры – и можно вообразить сельский тракт с велосипедистами, любезно приветствующими друг друга при встрече. Наконец-то я приобщился к истории и начал получать удовольствие.

Езжайте по Меррик-роуд до самого Вэлли-Стрим и Пирсоллз.

Когда я выбрался из Куинса и въехал в округ Нассо и в Вэлли-Стрим, дорога заметно улучшилась, и стоянки подержанных автомобилей уступили салонам новых. Бульвар Меррик превратился в Западную Меррик-роуд. Разница между ними эпохальной не показалась: она примерно та же, какую чувствуешь, возвращаясь в гостиничный номер, а там кровать заправлена, а в ванной помыто. Хоть и чище восточного Куинса, но Вэлли-Стрим не менее оживленный. И громадной вращающейся статуи пенни-фартинга в фонтане, освещенного разноцветными огнями, я тоже не увидел, вопреки тайным надеждам.

Катись я, строго следуя наставлениям статьи в «Таймс», – вероятно, заблудился бы, поскольку Пирсоллз стал в начале 1900-х Линбруком, когда жители находчиво (и нелепо) поменяли местами слоги в названии соседнего Бруклина, откуда многие из них были родом. (Хорошо еще, что эти люди родились не в Гованусе, иначе Пирсоллз переименовали бы в Анус-Гов.) Не знай я этого, проскочил бы Линбрук насквозь, не обратив на него никакого внимания, – просто какой-то анклав заплутавших бруклинцев-дислексиков. Более того, никакого «универмага» в Линбруке нету (если не считать супермаркет «Грин-Эйкерс»); не похож он на провинциальный городок, нисколечко, а потому следующая рекомендация статьи совершенно несуразна с виду:

В этом городке поверните направо, когда доедете до типичного провинциального универмага. Ошибиться невозможно…

Ошибиться еще как возможно. Более точно дорогу теперь следует указывать так: «поверните направо у „Белого замка“»[22 - «Белый замок» (англ. White Castle; с 1921 года) – американская региональная (Средний Запад, Среднеатлантические штаты) сеть закусочных.]. Так или иначе, впрочем, неувязки никакой не возникло. Я, так уж вышло, хорошо знал тот перекресток: здесь был кинотеатр, где я в 1989 году смотрел «Ультравысокую частоту» со Странным Элом[23 - Алфред Мэттью Янкович (Странный Эл Янкович, англ. Alfred Matthew «Weird Al» Yankovic; р. 1959) – американский музыкант-пародист, актер. // «Ультравысокая частота» (англ. «UHF», 1989) – американская кинокомедия, режиссер Джей Леви.] (очень рекомендую: фейерверк Странного Эла Янковича – нет, это не оксиморон).

Проезжайте через Фенхёрст, Вудсберг и Лоренс прямиком до Фар-Рокауэя.

Фенхёрст – это современный Хьюлетт, Вудсберг – старая часть нынешнего Вудмера, а вот Лоренс по-прежнему Лоренс. Есть еще два близлежащих городка под названием Сидархёрст и Инвуд, а всё целиком именуется «Пятью городками».

Свернув направо на Бродвей и въехав в Пять городков, я заметил нечто, не виданное мною аж с Кью-Гарденс: дорожный знак с изображением велосипеда. Под знаком красовались слова «Велосипедный маршрут». Наконец-то хоть какой-то намек, что дороги, по каким сто лет назад беспрестанно ездили велосипедисты, всё еще ими востребованы – ну или, во всяком случае, востребованы мной. Единственные велосипедисты, кроме меня, которых я заметил, ехали по тротуару на «би-эм-иксах»[24 - BMX (bicycle motocross, веломотокросс) – спортивный велосипед-внедорожник, используется в гонках и для выполнения трюков.] по другую сторону улицы от Линбрукского почтамта, скребя бетонный бортик втулками колес.

После краткой остановки в кафе, во время которой посетитель сообщил мне, что у меня такой вид, будто я отправляюсь на лыжню, невзирая на полное отсутствие при мне лыж и лыжной экипировки, я продолжил катиться вниз по Бродвею. Пейзаж делался всё более знакомым, но я вплоть до того дня понятия не имел, что когда-то эта улица полнилась первыми велосипедистами. Жутковато. В смысле, кроме того, что в Вудмере имеется веломагазин, где я когда-то салил витрины носом, любовно вперившись в выносы руля «Хатч», какие мне были не по карману, никаких следов велосипедной истории не нашлось вообще. Ныне имеется множество мест, где велосипедное наследие живо, но полуостров Рокауэй к ним не относится. И всё же я стал велосипедистом. Впитал ли я это, сам того не ведая, пока здесь рос? Не навеяли ли мне мою страсть здешние усатые и облаченные в бриджи призраки?

По мере движения сквозь Пять городков улицы делаются всё тише и зеленее, а дома встречаются реже. Из всех районов, какие пересекаешь на маршруте Рокауэйского пробега 1895 года, в Пяти городках вообразить себе, как оно было когда-то, легче всего. И если б в 1898 году не возник Большой Нью-Йорк, а городская черта не пролегла – от балды – между Фар-Рокауэем и Лоренсом, словно исполинский разрыв между страницами в вордовском документе под названием «Лонг-Айленд», это ощущение оставалось бы со мной вплоть до точки моего назначения – Фар-Рокауэя:

Здесь вам предложат прекрасное размещение в гостиничных номерах и славный ужин. Достопримечательности этого места хорошо известны. Купание в прибое или в спокойной воде – по желанию ездока.

Да, в те поры Фар-Рокауэй был местом что надо.

БРИЗЫ ФАР-РОКАУЭЯ

На этом модном курорте – ни единого скучного дня или вечера

Фар-Рокауэй, Л.-А., 21 июля. Из-за прохладных бризов, миловидных девушек и достопримечательностей это место – в одном ряду с главными курортами Лонг-Айленда. Ни единого скучного дня и ни единого скучного вечера – такова слава Фар-Рокауэя. Общественные мероприятия происходят буквально по часам, и так часто, что летние посетители едва успевают переводить дух между светскими раутами. Жизнь в гостиницах и пансионах – всё, что можно желать в жаркий сезон. Купание в прибое или в спокойной воде, автомобильные прогулки и приятные собранья на просторных верандах – популярные виды отдыха…

Став восточной оконечностью Нью-Йорка и политически отделившись от Хемпстеда, Фар-Рокауэй постепенно начал угасать. Нет здесь больше гостиниц, а понятие «славного ужина» относительно. Последняя статья о Фар-Рокауэе, которую я читал в «Нью-Йорк Таймс», – от 27 января 2008 года, и заголовок ее гласил: «Потрепан – и не только природой». Впрочем, здесь по-прежнему красиво. Моя поездка завершилась, и я оказался там же, где когда-то начал.

Начало конца начала

Первый бум велоезды начал спадать, когда автомобили стали получше и подешевле. В 1909 году полиция установила на Меррикроуд ловушки для лихачей-автомобилистов. На некоторое время велосипед сделался причудливым реликтом, а «Нью-Йорк Таймс» публиковала теперь не «Вестник велосипедиста», а извещала о смерти велоезды, которую объясняла тем, что велоезда подразумевает «относительно немалые усилия, относительное неудобство поездки и неизбежный предел возможностей ездока». Более того, в отличие от автомобиля велосипед «не признавал неравенства, вследствие коего выражаются любовь к хвастовству, превосходство, приобретаемое за деньги, и необходимое удобство потребителя». Иными словами – слишком много возни, слишком мало шика.

Конечно, в итоге оказалось, что всё совершенно не так. Мода на велоезду, может, и увяла ненадолго, пока мир привыкал к автомобилю, но она едва ли умерла. Именно потому, как сообщил нам автор той статьи, что это «чудо удобства» и «здоровая физкультура на свежем воздухе». А то, что велоезда подразумевает «немалые усилия» и «пределы возможностей ездока», оказалось преимуществом, а не недостатком, поскольку немалые усилия делают нас сильнее, а знание своих ограничений позволяет их преодолеть. Но самое главное – на велосипеде гораздо труднее предаваться «любви к хвастовству, превосходству, приобретаемому за деньги», чем в автомобиле. И это хорошо. Какая угодно «любовь к хвастовству» мимолетна. И можно ли, положа руку на сердце, сказать, что дороги, забитые дорогими автомобилями со сверхмощными стереосистемами и сверхначищенными колпаками, могут сделать этот мир краше?

Те же самые обстоятельства, приведшие к концу первого велобума, – причины, почему велоезда не только по-прежнему с нами, но и стала более повсеместной, чем даже в стародавние времена. Я, может, ни одного велосипедиста на своем Пробеге до Рокауэя не встретил, но это всего лишь означает, что они «бегали» где-то еще, на других дорогах. Так же, как ездоки 1895 года искали макадам, велосипедисты наших дней ищут наилучшие и приятнейшие дороги. Они теперь просто дальше от городов. Всё в езде на велосипеде подталкивает к красоте. Более того, в то время как автомобиль урбанизировал и субурбанизировал буколический Лонг-Айленд, публика в центре Манхэттена всё больше пересаживается на велосипеды. В Нью-Йорке и в других уголках страны велосипедисты чувствуют себя как дома и на окраинах городов, и в самом сердце их. Езда на велосипеде – занятие одновременно и городское, и провинциальное, и эти две грани делаются в наше время всё ближе друг к другу.

Заманчиво отнестись к преображению Рокауэя из фе ше небель ного курорта в городской анклав, а к превращению Меррикроуд из рая велосипедистов в автомобильный тракт как к «упадку». Но это всего лишь перемена, а перемены – это хорошо. Разреженное пространство роскоши и праздности неизбежно уступает практичности и доступности. Это-то и есть современная велоезда. То, что начиналось как развлечение под крышей для высшего общества, всё более демократизировалось, делалось более доступным. Меррик-роуд – больше не чудесное велосипедное место, но дух Меррик-роуд – всюду, и если катишься на велосипеде – наверняка найдешь его, и на дорогах, и в себе самом.

Глава 2. Что такое «велосипедист» и зачем кому-то им становиться?

Мой отец – голливудское подобие паяной рамы. Мой брат – из алюминиевых «кэннондейлов», с толстыми трубками. Сам я, скорее, – из тайваньских «маси».

    Эмилио Эстевес[25 - Cannondale Bicycle Corporation (с 1971 года) – американское подразделение канадской компании Dorel Industries, производящее велосипеды. // Masi – торговая марка производителя широкого ассортимента велосипедов, основанная в Италии в 1950 году Фальеро Маси, бывшим профессиональным велогонщиком и велоремонтником, ныне транснациональная корпорация. // Эмилио Эстевес (англ. Emilio Estevez; р. 1962) – американский киноактер, кинорежиссер, сценарист; сын американского актера Мартина Шина и брат американского актера Чарли Шина.]

Определение велосипедиста

В наши дни, независимо от того, где вы живете, велосипеды – всюду. Более того, они настолько повсеместны, что вы их, вероятно, почти и не замечаете. Они пристегнуты к столбам на городских тротуарах, висят по стенам пригородных гаражей, прикреплены на задах семейных фургонов, катящихся по автостраде, – даже на распродажах по сниженным ценам в «Уол-Марте», рядом с 30-фунтовыми мешками чипсов «Читос». А иногда на глаза попадаются люди, которые на них прямо-таки ездят. Велосипед – из одного ряда с автомобилем, кроссовками, гитарой, он такой же вездесущий культурный символ. Он из тех вещей, что составляют часть нашей жизни на том или ином ее этапе. Кто ж забудет первые катания без вспомогательных колесиков? Велосипед – первое транспортное средство, которым мы управляем полностью самостоятельно, впервые в жизни сами прокладываем маршрут и выбираем пункт назначения. Едва ли найдется человек, который никогда в жизни не владел велосипедом или хотя бы разок на нем не проехался. Разумеется, попадаются люди, так и не научившиеся ездить на велике, но это большая редкость – и не по-хорошему странновато. Всё равно что встретить того, кто не в состоянии управиться со стиральной машиной, или тридцатидвухлетнего парня, не научившегося писать стоя. Вежливо улыбаешься, молча жалеешь их, а затем пересаживаешься в другой конец бара.

Вопреки повсеместности велосипеда, впрочем, определить велосипедиста – задача непростая. Очевидно, чтобы быть велосипедистом, нужно ездить на велосипеде, и всё же против правды не попрешь: навалом людей верхом на велосипедах – и не велосипедистов при этом. Они просто люди, которым приходится пользоваться велосипедом по работе. Если бы ресторан предоставил им мотороллер, или машину, или магазинную тележку, влекомую таксами, они бы с тем же успехом воспользовались любым вариантом. Разумеется, это не означает, что не существует доставщиков еды, которым действительно нравится ездить на велосипеде, или что среди них нет велосипедистов, но зачастую они в той же мере велосипедисты, в какой среднестатистический человек, работающий на компьютере, свихнут на технике, или среднестатистический врач – энтузиаст стетоскопа. Велосипед – попросту инструмент, который они применяют в работе.

Велосипедист же, напротив, применяет велосипед не только как инструмент. Велосипедист выберет велосипед, даже когда под рукой другие транспортные средства. Если вы – велосипедист, вы катаетесь на нем, даже если вам вообще никуда не надо. Просто садитесь на него, крутите педали по ближайшим окрестностям и возвращаетесь домой, никуда не доехав и ничего не свершив. Словом, если езда на велосипеде для звания велосипедиста – требование обязательное, из этого следует, что велосипедист – человек, который выбирает велосипед, даже если это не необходимо, так? Отлично, тогда вот:

Велосипедист(сущ.) – человек, ездящий на велосипеде, даже если в этом нет необходимости.

Ну, пусть вот так, но суть в том, что я – велосипедист. Легких путей я не ищу, не принимаю ответы, которые нашел не сам, и двигаю в гору, а не в объезд. Неувязка с приведенным определением в том, что оно не описывает людей, которые ездят на велосипедах даже когда нет необходимости, но занимаются этим в основном потому, что ощущают родство с самим велосипедом – вплоть до одержимости. Да, многие велосипедисты любят велики, но любовь к великам не обязательно делает из вас велосипедистов. Если с великами вы возитесь достаточно, велика вероятность, что вы таких людей видали. Для них дело не в езде, а в велике, катание же – способ приласкать эту свою собственность. Свои велосипеды они всегда держат в чистоте, царапин боятся так, будто это герпес, они даже под дождем не катаются (дождь они именуют «мокрым герпесом»), – всё ради того, чтобы их велики не пачкались и не ржавели. Они – вроде коллекционеров игрушек, которые не вынимают свою добычу из упаковки, чтобы не снижать ее ценности, или гоняют вино во рту, но не глотают, или не добираются до настоящего секса, потому что им нравится нюхать туфли на шпильке, нарядившись Дартом Вейдером. Такие – не велосипедисты, а велофетишисты.

В свете всего сказанного я бы решил, что определение велосипедиста требует уточнения, и оно таково: 1) человек, ездящий на велосипеде, даже если в этом нет необходимости; 2) человек, который ценит акт езды на велосипеде превыше инструментов, которые для этого нужны.