Путешествие из Шикмоны в Милет или Вторая из Стихий

– Хорошо. Возьму голубя, сколько с меня, – спросил я, обращаясь к торговцу

– Две серебряные монеты за голубя, господин. Хороший выбор. Баал услышит твою просьбу, придержит бурю и отведет пиратов.

– Два тирских шекеля за голубя, тебе не кажется, что это безумно дорого? мы сейчас за 18 шекелей купили рулон пурпурной ткани.

– Это недоразумение господин, я имел в виду две монетки греческого серебра, два статера. Ты просто меня неправильно понял, за тирский шекель я продал бы целую дюжину.

– Я протянул две маленькие серебряные монетки, поданные мне Шварценблюмом, а торговец в свою очередь вытащил голубя из клетки, и ловко обрезал ему перья на крыльях, перевязал ножки и отдал мне.

– Мне претит жестокость и убийство, но, к сожалению, этот голубь должен умереть, чтобы даровать мне жизнь, – сказал я, обращаясь к Шварценблюму. А что будет с голубем, его не убьют с особой жестокостью?

– Нет, господин, – ответил за Шварценблюма торговец. Ты, наверное, из далеких мест и не знаешь местных обычаев. Голубя принесут на алтарь, обнажат нож, и одним быстрым движением обезглавят. Кровь должна пролиться на камень, пролитие крови завершает договор и, если Баал принял жертву, договор уже не имеет обратного хода и должен быть исполнен, боги не умеют лгать.

– А что будет с его мясом?

– Иногда жрецы забирают мясо, чтобы разделить с участниками ритуала. Но если жертва мала, как голубь, её сжигают целиком. Так наше подношение Баалу поднимается вместе с дымом к небу.

Видишь, Яков, – сказал Шварценблюм. Мясо нужно тебе, но не богам, они питаются верой, страхом и надеждой смертных, приносящих жертву.

Все это несправедливо, сказал я когда мы отошли от прилавка, – но проблема в том, что пожирание лежит в основе нашего Мира. Это было всегда, хищник и жертва, было до нас и будет после нас. Смерть одного становится жизнью другого, и жизнь другого возможна лишь потому, что кто-то уступил ему место, и ресурс. В мое время мы едим мясо, не задумываясь, что кто-то убил животное, просто у нас не принято говорить о подобных вещах, покупаем готовые колбаски и не мараем собственные руки кровью. Не думаю, что нам сильно нравится в это вникать, просто так работает небесная инженерия, а кто мы такие, чтобы противиться воле богов, мы просто добавляем в этот договор немного своих маленьких глупостей или баним слишком откровенные ролики.

Мы вышли из людной части рынка, и запах жареного мяса стал всё сильнее. На углу стояла простая лавка, над которой дымились глиняные жаровни, от них поднимался дым, смешанный с аппетитными запахами жареного мяса, свежего хлеба и специй. Над жаровнями, стоял мужчина средних лет с тёмной кожей и короткой бородой. Его лицо светилось от жара и работы, а руки ловко управлялись с ножом и деревянной ложкой.

– Ты это чувствуешь? – спросил Шварценблюм, втягивая носом ароматный воздух. – Это лучшее приглашение на обед. Идём.

Мы подошли к прилавку, где были разложены миски с мелко нарезанным мясом, пропитанным специями, куски хлеба, и амфоры с вином.

– Что угодно, господа? – спросил хозяин заведения, приветливо взглянув на нас, но тут же вернулся к своему делу, переворачивая мясо на горячем камне.

– У нас есть тушёная козлятина с травами, жареное мясо ягненка, жареная рыба, свежий хлеб.

Я посмотрел на жаровню: на камне, посыпанном крупной солью, шкворчали кусочки мяса, покрытые золотистой корочкой. Вокруг мяса лежали пучки каких-то трав – их аромат пробуждал аппетит.

– Что за приправы ты используешь? – спросил я.

– Тимьян, кориандр, лавровый лист для мяса, а для остроты – немного сушёного перца, – пояснил торговец, переворачивая мясо лопаткой. – А вот для рыбы – это другое дело. Там базилик и чеснок.

– Возьми немного всего, Яков, – предложил Шварценблюм, вытаскивая монеты из своей кожаной сумки. – Нам нужно подкрепиться.

– Сколько стоит? – спросил я.

– Хлеб – половина статера, порция козлятины – два статера, а за рыбу возьму полтора, – ответил торговец, добавляя свежий хлеб в корзину. – Если возьмёте ещё кувшин вина, отдам его за три.

Шварценблюм усмехнулся: – Всё это за шесть статеров? Не слишком ли много?

Торговец, не отрываясь от жаровни, поднял глаза: – «свежее мясо мне привозят из Галилеи, угли для очага с горы Кармель, лавровый лист прибыл из Греции, а вино из Иудеи, все наивысшего качества. Должен же кто-то соединить это все в прекрасное блюдо и при этом заработать пару статеров».

Мы рассмеялись, и я кивнул: – Хорошо, давай. Пусть Баал благословит твой очаг.

Торговец с улыбкой быстро уложил куски мяса, свежий хлеб и рыбу в простые глиняные миски, а затем достал небольшой кувшин с красным вином и две глиняные кружки, поставив их перед нами.

– Кушайте на здоровье, господа. Уверен, что ваши ноги снова приведут вас ко мне, если снова будете в Шикмоне.

– Ешь, Яков, – сказал Шварценблюм, разламывая кусок хлеба. – Мы с тобой отправляемся в Милет, а для этого нужны силы. Этот Мир создан для того, чтобы мы научились наслаждаться такими простыми радостями жизни, как еда.

Я попробовал тушёное мясо – оно оказалось нежным и ароматным, с легкой кислинкой от специй. Вино было терпким, но прекрасно дополняло блюдо.

– Если Баал так любит жертвы, как говорит наш торговец, то, наверное, он бы оценил и это? – сказал я, наливая в кружку темно-красное вино.

– Вполне возможно, – отозвался Шварценблюм. – Но тогда мы останемся голодными. Богам своё, а смертным – своё.

Мы приступили к еде, наслаждаясь вкусом хорошо приготовленного мяса, жадно откусывая большие куски от не менее хорошо выпеченного хлеба. Временами мы поливали еду соусом, пахнущим кориандром и лавровым листом и запивали все это кисловатым вином. Лето было еще в самом начале и воздух с моря был свеж и приятен и колыхал высокую зеленую траву.

Слева от нас расположилась семья: мужчина с загорелым лицом, его жена и двое детей. Они делились куском хлеба и плоской миской с тушёной рыбой. Мальчик лет восьми жадно уплетал рыбу, а его младшая сестра сидела, рядом, нахохлившись и отказывалась от еды.

Отец, поглаживая девочку по голове, тихо сказал: – Ешь, маленькая. Баал услышит нашу молитву, и ты снова будешь бегать по полям. Помнишь, как мы собирали гранаты прошлой осенью?

Отец поднял кусочек рыбы и поднёс его к губам девочки: – Вот, только маленький кусочек, чтобы Баал знал, что ты готова выздоравливать.

Девочка посмотрела на отца с тревогой и, наконец, осторожно взяла рыбу. Отец улыбнулся, словно впервые за долгое время увидел проблеск надежды. Мальчик кивнул и попытался передать сестре кусочек хлеба, но она лишь крепче прижалась к отцу.

– Папа, а Баал услышит нашу просьбу? – спросил мальчик, указывая на голубя в клетке рядом.

– Конечно, услышит, – ответил мужчина, устало улыбаясь. – Мы принесём жертву, и твоя сестричка снова будет здорова, будет с тобой играть и бегать наперегонки.

Отец, пытаясь скрыть усталость, снова погладил дочь по голове: – Баал всегда слышит детей. Тебе нужно только немного терпения.

Девочка посмотрела на голубя в клетке, её глаза наполнились надеждой.

Скажи, спросил я Шварценблюма, – ты же не простой человек и имеешь доступ к силам. Почему все сделано так, ну как бы сказать, негармонично. Что говорят там, наверху, в тонком мире, неужели Творец был настолько плохим инженером. Как-то не очень приятно быть в роли подопытных кроликов.

– В мире нет ничего совершенного, Яков, – сказал Шварценблюм, разламывая кусок хлеба. – Даже боги и силы обычно не могут договориться между собой. Представь, что они строили этот мир, как люди строят дома: кто-то спешил закончить класть полы, понадеялся на того, кто будет шпаклевать стену и оставил кусочек недоделанным, кто-то решил, что уголок окна можно оставить кривым, а кто-то просто устал. Вот и имеем: на одном конце Мира гранаты и инжир, на другом – голод и бедствия.

– По сути твои слова надо понимать так, что не было никакого единого Творца. Но почему в это время, в котором мы сейчас находимся теории единства растут как грибы после дождя. Начали иудеи со своим единым Богом, продолжил Фалес со стихией воды, которая лежит, точнее течет в основе мира. На подходе Пифагор со своей теорией чисел и это только цветочки, ягодки еще впереди. Я понимаю, что каждый шаг делается на новом месте и нельзя дважды войти в ту же реку, но если кто-то все же пытается, то он, будучи индивидом, неделим по определению.

– Семантика, ухмыльнулся Шварценблюм. Тот, кто впервые применил слово «индивид» в смысле неделимости, скорее всего сам прекрасно понимал, насколько оно спорно, человек постоянно находится в состоянии борьбы страстей, желаний и нравоучений. Все в Мире меняется и течет и, приступая к следующему шагу, ты уже не тот, кто делал предыдущий и чем дальше ты идешь, тем сильнее изменяешься.

– Фалес считает, что стихия воды порождает все что есть во всем его разнообразии. – возразил я.

– В этом мы с ним расходимся, – ответил Шварценблюм. – Я довольно известный авторитет в мире магии, Доктор черной и белой магий, почетный член нескольких уважаемых университетов. Свою известность я получил благодаря нескольким работам в области стихий, которые приняты в качестве базовых книг для изучающих магию. Само наше путешествие стало возможным благодаря моим познаниям в области стихии хаоса.

– Фалес думает, что одна субстанция, сама по себе, как бы она ни была универсальна, способна объяснить всё. Но даже своих учеников и последователей он не смог в этом убедить. Ты же знаешь, что ученик Фалеса, Анаксимен, возьмет за основы мира воздух, Анаксагор – беспредельное, а ххх- огонь,

Вспомни свою медитацию на берегу моря, каждая волна в чем-то отличается от всех остальных, как вода может объяснить эти различия? Никак! Я же вижу мир как мозаичное полотно, созданное из множества красок, где каждая краска борется за своё место. Если бы Творец был бы совершенно единым и абсолютно мудрым, как утверждают твои соотечественники, то Мир был бы совершенен, как идеальный кристалл горного Хрусталя, но тогда в нем отсутствовало бы разнообразие и любое действие в таком мире было бы его разрушением. Но, к счастью, это не так.

– Это та же проблема, что волнует в твое время физиков-космологов, изучающих Вселенную. Им непонятно, как получилось, что Мир несет в себе столько разнообразия, если исходить из их теории о том, что Вселенная произошла из точки, не имеющей различий по определению. В этой теории нет объяснения, как разнообразие вошло в этот мир, в котором мы сидим сейчас за столом и наслаждаемся тушеной козлятиной.

– Давай добавим к воде Хаос, – парировал я. —, тогда Фалес мог бы сказать, что вся эта сложность – лишь рябь хаоса на поверхности воды, что творит мир и держит его в гармонии.

Ты прав, Яков, – согласился Шварценблюм, – хаос это одна из творящих сил мироздания, но даже хаос не может объяснить всего. Мир – это не застывший монолит, а огромное полотно, на котором каждый оставляет свой отпечаток. Мы не просто смотрим на него, мы – мы часть этого рисунка, хотим мы того или нет, часть рисунка, обладающая собственной свободной волей.

– Далеко не факт, что силам тонкого мира так уж безразлично то, что люди о них думают. В последнее время, благодаря технологиям вы сами превращаетесь в реальную силу. Так что можете принять участие в работе, беритесь за мастерок и шпаклюйте те места, которые вам видятся недоработанными. Не нужно смотреть на мир, как на нечто неизменное, ведь, по сути, он таковым не является. Твои соотечественники тоже пытаются, по-своему, изменить Мир, наматывая каждый день на голову и левую руку тфилин. Пока, к сожалению, им удалось притянуть к себе лишь массу бед и несчастий, результат несколько разочаровывает, но отрицательный результат тоже результат, главное получить опыт. Шварценблюм широко и добродушно улыбнулся.

На рыночной площади что-то происходило, у каменного постамента стала собираться толпа. Два коренастых стражника с копьями и мечами у пояса привели какого-то человека со связанными руками, а двое других принесли и поставили на землю стол и три стула, на которых тут-же воссели старейшины в белых туниках.

«Ты обвиняешься в краже мешка зерна из лавки Ахирама, – сказал один из старейшин, сидевший на правом стуле – Что скажешь в свое оправдание?»

– Я голодал, господин! – произнес человек со связанными руками, – У меня трое детей, и им нечего есть!

– Он вор! Если не наказать его, завтра все будут воровать! – выкрикнул человек, стоящий по другую сторону от старейшин, по-видимому, тот самый торговец, у которого и был украден мешок зерна.

– Тише. Мы вынесем решение. – выкрикнул другой старейшина с суровым обветренным лицом, сидевший слева.

Толпа замерла, ожидая вердикта. После короткого совещания, старейшина, сидевший в центре, обвёл толпу тяжёлым взглядом. медленно поднявшись, произнес: – Пусть он вернет украденное зерно. А чтобы понести наказание, он будет работать на лавку Ахирама в течение трех дней. Его морщины, будто вырезанные солнцем, ветром и временем в каменной скале, говорили больше любых слов: он знал, что любой вердикт принесёт разногласия и голос его зазвучал как сталь.

Толпа начала гудеть. Одни кивали, соглашаясь с решением, другие возмущённо шептались:

– Три дня? Он заслуживает большего! Если бы меня так судили, я бы каждый день крал. Работать всего три дня? Да это подарок!

Женщина в простом платье подняла руки к небу: – Пусть Баал смилостивится! Это несправедливо! У него трое детей!

– А если я украду у тебя, – перебил её мужчина в плаще, – ты скажешь то же самое?

– Ахирам очень богат, а это всего лишь мешок зерна.

Шварценблюм улыбнулся: – Видишь, Яков, как трудно угодить всем. Даже когда суд справедлив, найдутся те, кто останется недоволен. Нелегко быть судьей, а хорошим судьей во сто раз труднее. В твоё время судьи носят чёрные мантии и проводят годы, чтобы решить один вопрос. Законы понимают только те, кто сам их писал. Здесь же всё быстро, ясно и по делу. В этом городе судьи решают, что выгодно для всех. Нет долгих разбирательств, нет сложных законов, которые надо изучать пятнадцать-двадцать лет. Главное – сохранить порядок и торговлю.

Шварценблюм встал, стряхнул крошки с одежды и сказал: – Пойдем, Яков, задав вопрос о едином мы приобщились к величайшей мудрости, той самой из-за которой о Фалесе будут помнить через две с половиной тысячи лет, а о судьях, что только что вершили здесь правосудие – нет. Давай пока удовольствуемся этим и пойдем к кораблю. Небо уже готовится к неотвратимому. Скоро начнется затмение, мир погрузится в тени, и каждый решит для себя, что это: гнев богов или их благословение. Принесем же в жертву Баалу нашего голубя и будем надеяться на его милость.