Черный амулет. Историко-романтическое повествование

– Ешь, ешь, ты же голоден, как степной волк зимой, – сует лепешку старейшина, ставит кувшин с кобыльим молоком.

Разве можно отказать Атаваку? И лепешка так душиста, и каждый глоток терпкого холодного питья возвращает силу.

Старик плотно прикрыл полог, и голоса становища почти не слышны за войлочными стенками. В просторной кибитке Атавака уютно и спокойно. Светильники, подвешенные на ремнях, хорошо освещают скромное убранство жилища: развешанные по стенам войлочные ковры с рисунком в виде степных цветов и каких-то непонятных завитушек, кожаные мешки с утварью и одеждой. Но первое, что видит здесь любой гость, – это мощный лук, висящий напротив входа над невысоким ложем. Неужели Атавак еще способен натянуть его тетиву?

– Ты пришел за моим рассказом? – щуря глаза, усаживается старейшина. – Или какой вопрос приготовил для меня?

– Сначала я спрошу, а потом ты расскажешь, хорошо? – просительно протянул Мидасп.

– Ладно, – улыбнулся старик. – Ты спросишь о Фрасауке?

– Как ты догадался? – удивился Мидасп, выложил мысль свою и замер, глядя в глаза Атаваку. И тот внимательно посмотрел на гостя.

– Хвала богам, мальчишка уже не мальчишка, коль задает такие вопросы, – медленно сказал затем. – Семечко мудрости вложено в твою душу, я буду просить богов, чтобы оно проросло. Амулет… Я говорил тебе, что порой не различить человека и дайва. Мучимый завистью бывает хуже злого духа, может принести беду.

– Так это сделал человек? Ты знаешь, кто? – Мидасп почувствовал, как загорелось лицо.

– Это знают только владыки всего сущего, мальчик. И, может быть, придет день – они все откроют тебе.

И наступила тишина. Но Атавак не любил тишину, он любил слово и молчал недолго.

– Так что? Время моего рассказа настало? – хитровато спросил он.

Мидасп оживился, кивнул, и старейшина начал:

– Сарматские* земли велики. Когда-то большая их часть принадлежала сколотам, таким же кочевникам, как и мы. И язык их похож на наш, только искажен издревле. Сколоты мнили себя вечными хозяевами степей, но… пришли от берегов несравненной Рангхи* наши предки – и Орсодак, что начал род наш, был среди них – разбили и погнали сколотов далеко за Меотское море. Немногие из них стали нашими данниками, иные ушли к лесам, спрятались за деревянными стенами.

Наше племя взяло эти земли по Дану-реке. Но она велика, и не одни наши кони пьют ее воду. На восход от нас живут саурги[5 - Здесь – вымышленное название одного из сарматских племен Нижнего Дона; происходит от иранск. корня «сау» – «черный», распространенного в этнонимике скифо-сарматов.], обиженные воинской мощью за коварство. За ними аорсы – племя могучее и многочисленное. За аорсами в жарких степях у Гирканских вод кочуют аланы* – они тоже нашего языка. Я знаю, что они удалые воины и ловкие наездники, но самих не видел. А вот с язигами* и роксоланами* знаком. Эти сарматы кочуют у реки Дану-апр, на закат солнца от нас и дружественны нашему племени. Меж ними и нами, там, где Дану впадает в Меотское море, стоит город Данай*. Туда мы часто гоняем скот, везем шкуры на торжища. А оттуда привозим оружие, украшения и другое, полезное нам. Данай – город очень старый. Еще в сколотские времена основали его пришельцы-ионана*, которые сами себя называют эллинами. Они издавна заселили и край земли у Темно-Синего моря*, приплыв с другой его стороны. Построили города, собрали войска. Со сколотами подружились, щедро одаряя их ардаров. Народ умный и гордится множеством мастеров. Теперь и у всех сарматов немяло ионанских вещей, оружия, доспехов. Ионана назвали эту свою землю Боспором. Но только слабеет их власть в этом краю. Со временем все больше степняков стали селиться в тех городах, служа Боспору. Народ перемешался. И владыки боспорские не раз уже происходили из сарматов – вот хоть нынешний Аспург; и Данай – тоже боспорский город, ибо там на одного ионана теперь три степняка.

А у Меотского моря тоже многие живут. Меотские роды дандариев и ситтакенов наполовину скотоводы, наполовину земледельцы. А между ними и нашими кочевьями живут сираки – старые враги наши. Они сторожат проходы в теплые и богатые края. Многие из них живут отлично от нас: оставили повозки и сели на землю. Даже город есть у них – Успа*. Там собираются весной в великом множестве и выбирают себе вождя. Да не по доблести судят – желаннее им тот, кто выше всех ростом и у кого голова длиннее[6 - Об обычае сираков выбирать в цари (вожди) человека, имеющего самую «длинную голову» – то есть искусственно деформированный с младенчества череп – сообщают античные авторы. У многих народов древности искусственная деформация головы – признак принадлежности к аристократии.]. За сираками, ближе к Темно-Синему морю, кочуют их друзья – навианы* и панксаны. А у самого же моря тоже много племен. Их имен я не знаю, но все, говорят, возделывают землю и ловят рыбу. Счастье скотовода неведомо им…

Волшебное что-то в рассказе Атавака. Так складно сплетаются слова, что Мидасп забыл обо всем, внимая старику. Узнать, увидеть бы, как живут незнакомые племена! Ничего, недолго ждать посвящения в воины! Нужно только копить силу, научиться терпению. И тогда станешь похож на отца своего не только лицом. А еще нужно слушать Атавака. Умный – вдвое сильнее. Сами боги говорят словами Атавака. Они помогут, и Мидасп увидит мир и прославит арсиев. И не сложит ли тогда о нем свою новую песню Тантапар?

Глава II

Патак

Крытая белым войлоком жилая кибитка Патака стоит посреди огромного становища рода. Еще две весны назад мастерицы украсили войлок затейливыми узорами из крашеной кожи. Ни дожди, ни ветры не погасили красок – словно большой степной цветок выглядит жилище вождя. Чуть поодаль – резная коновязь, за ней еще две кибитки Патака. Заполнены они утварью и добром, делающим жизнь вождя и семьи его беспечальной. В одной из них живет раб Арнак – сколот, хранитель достояния вождя и подручный жены его. Сидя на земле в своей изношенной одежде, Арнак посматривает на жилище вождя, на стоящего у входа рослого воина с копьем в руке, и душа его спокойна. Господин размышляет о чем-то, и никто не потревожит Арнака в его работе – усыпанный стружками раб вырезает из куска дерева диковинного зверя с головой птицы и туловищем льва. Он отдаст его маленькой дочери Патака и заслужит похвалу господина; Патак одобряет искусство своего раба.

В кибитке Патака светло от нескольких масляных плошек. Голубоватый свет дня проникает и в отверстие на самом верху кибитки, падая прямо на круглый очаг, выложенный камнем. Ардар сидит прямо на ложе, крытом овчинами, и – сверху – богато расшитым красным покрывалом. В руках вертит вождь изящную чашу на высокой ножке, блестящую лаком, изрисованную красными фигурами людей в длинных одеждах. Это подарок недавно проходивших через кочевье караванщиков с Боспора.

Но далеки мысли ардара и от чаши, и от жилья своего. И тихой возни дочери и жены за тяжелым пологом не слышит Патак. Саурги, давние соседи арсиев, занимают мысли его. Саурги, чьи кочевья сопредельны с кочевьями рода Орсодака, бывшие друзья, а ныне враги, ставшие жертвой своего коварства.

Племя саургов пришло на берега Дану вместе с арсиями, взяв земли выше по реке. Вместе ходили в Боспор, грабили сиракские становища; союз вождей был скреплен кровью их. А потом стали саурги искать добычи в другой стороне и, поднимаясь по реке, обложили данью сколотских потомков-землепашцев, что прятались перед лесами. И брали дань оружием и хлебом. И сколотские потомки стали уходить в леса, в глубины земель своих, не имея сил противиться кочевникам. «Пойдем на них вместе», – просили арсии, нуждавшиеся в хороших ремесленниках. Но саурги словно забыли былую дружбу. «Это наши данники, – так сказал их вождь Аргал, – не лезьте к чужому куску, если не хотите войны с нами». Но боги, видно отвернулись от саургов, вняли мольбам жриц и старейшин арсиев. Напали на саургов в великом множестве злые духи, и скот стал падать, а люди умирать один за другим. Было это после гибели Фрасаука, и на радость арсиям некогда могущественное племя соседей превратилось в кучку оскудевших родов, не имевших и трехсот всадников.

Посылали гонца к Патаку саурги с подарками, надеялись умилостивить богов, исправив ошибку, да только не дары – беду принесли арсиям. Треть рода сразила болезнь. Незримый и безжалостный Вайу – хозяин смерти – унес к себе жизни двух сыновей Патака.

Ардар заскрежетал зубами, швырнул чашу на очажные камни, и остались одни осколки. О, как ненавидит с той поры саургов Патак! Само имя их вызывает ярость у ардара. А может, гибель сыновей – это знак богов? Все они видят, ничего не скрыть от них – ни в прошлом, ни в настоящем. И наказали Патака за свершенное? Что черный амулет – глупая сказка Тантапара! В том бою мог Патак спасти Фрасаука, но не пустил вовремя стрелу, не захотел… «Похитили зубастоголовые…» Сородичи верят и пусть верят…

Недовольный явившимися мыслями, Патак поднялся, подойдя к выходу, откинул полог и стал всматриваться в дальний край степи, мутноватый от теплого дыхания земли. Саурги… Исхитрились. Не имея сил, сговариваются с сираками, чтобы вместе выдавить арсиев с их земель, прогнать на восход солнца. Пойманный недавно посланец ничего не сказал мучившим его воинам, но и так все понятно Патаку. Впереди – чувствует ардар – еще не одна война с сираками, и нельзя оставить за спиной у себя пусть и немногих, но врагов. Что-то недавно случилось на границе кочевий – то ли пытались саурги угнать коней у табунщика рода Кадага, то ли сам Кадаг угнал табун молодняка у саургов – неважно. Патак решил судьбу соседей. И когда случится победа, это будет победа Патака. Пусть вождь всех арсиев, хитрый и перекормленный славой Снагибан, узнает обо всем последним. Свою силу собирает Патак тихо и незаметно. Есть на кого опереться – двоюродные братья. Уже привел своих воинов Тарсий, а через день-два подойдут отряды Гатаорса и Апарнадара. И тогда накажут соседей потомки Орсодака… Завтра нужно навестить жрицу Роксамат, пусть скажет, о чем думают боги. Не расстроят ли планы вождя? Не позволят ли дайвам нанести вред арсиям? Патак всегда был щедр на жертвы владыкам мира – что еще?

Никто из арсиев не знал, сколько весен живет на свете могучая Роксамат, чье имя с почтением произносят во всех становищах племени. Верховная жрица – эта женщина, с которой никто не сравнится возрастом – Роксамат встречает приходящих в этот мир и напутствует уходящих в последнюю перекочевку. Бесконечно много умеет жрица – готовить смертельные для всякого существа яды, лечить больных людей и животных. Она верно служит богам, и они даровали ей чудесную силу, недоступную остальным. Это Роксамат в те страшные дни мора остановила злых духов. Семь дней по велению ее жгли арсии костры возле каждой кибитки, и только поэтому уцелело племя. А потом и умножилось.

Патак сделал свою старшую дочь Равагу ученицей и помощницей жрицы. И мысль об этом наполняла его душу радостью. Будущее Раваги – почет и уважение, даже когда Патак уйдет из этого мира.

Для Роксамат не жалко никакого подарка. И через день вместе с охранником своим Борустаном вождь пригнал к кибитке жрицы дюжину баранов.

Кибитка Роксамат, потрепанная за долгие годы перекочевок, сильно пропиталась дымом. Но Роксамат не меняет жилища. По краям входа темнеют таинственные знаки. Только Роксамат знает, что означают они, и только она одна в роду может начертать их. В который раз испытывает Патак странное чувство перед жилищем жрицы – будто пришел сюда впервые. И с некоторой робостью могучий мужчина откидывает полог входа.

Дурманящий запах трав и кореньев, развешанных по стенкам, ударил ему в ноздри, вскружил голову. В кибитке было сумрачно, и лишь рыжее пламя, резвившееся в очаге, освещало центральную часть жилища и фигуру жрицы, сидевшей рядом.

Патак опустился у очага на одно колено, коснулся пальцами золы и провел полосу на своем лбу в знак вечной признательности божествам – хранителям рода.

Роксамат указала ему на кошму. Патак уселся, скрестив ноги. Так внимателен и неотрывен взгляд жрицы. Седые длинные волосы заплетены в семь кос, на темном платье поблескивают тесно нашитые золотые бляшки-лепестки. На груди женщины тройной ряд ожерелий из множества камней. А в руках держит жрица искусно сделанное бронзовое зеркало с литой ручкой в виде сидящего человека. Повернула – и в полированной бронзе отразилось напряженное лицо ардара.

– С чем пришел ко мне, храбрый Патак? – голос у Роксамат спокойный, низкий.

– Я пришел узнать… как твое здоровье, Мать? Не строят ли козни дайвы? Все ли благополучно в жилище твоем?

– Уатафарн* заботится обо мне, и сил для борьбы с дайвами мне достаточно. Что еще волнует тебя?

– Я слышал, дочь моя тебе по нраву. Не знаю, как и благодарить тебя, Мать, разве что… – Патак быстро извлек из-за пазухи кожаный мешочек и выложил на ладонь три золотых ручных браслета с львиными головами на концах и золотое кольцо с бирюзовой вставкой. – Это подарок Боспора.

Роксамат с достоинством приняла дары.

– Твоя дочь напоминает мне детство. Она станет хорошей жрицей, ибо послушна и внимательна. Такие угодны Великой Ардви, да хранит она всех нас. Говори главное, Патак.

– Конечно, – кивнул Патак и с жаром заговорил о том, что арсии засиделись без настоящего дела воинов. Слишком сытой и размеренной стала жизнь, а мужчины стали жить воспоминаниями! Так ли должно быть?

Едва окончил, как Роксамат спросила:

– Да я принесу такие жертвы, что саургам не хватит всех их стад! Воскликнул он и осекся, увидев глаза жрицы.

– Не хвастай, ты не юнец. Завтра пусть твои люди принесут мне змею и печень ягненка белой шерсти. А через день сам приходи за ответом.

«Лучше сразиться с семерыми, чем говорить с ней, – подумал Патак, выйдя из кибитки; вдохнул чистый степной воздух. – Надо бы еще одарить ее, тогда и боги станут благосклоннее».

Усмехнулся. Борустан уже подводил коня.

У Мидаспа нет теперь иного желания, как натянуть тетиву этого лука. Сегодня утром Патак, неожиданно щедрый на ласковые слова, отдал мальчику это грозное оружие мужчины.

– Бери, – сказал Патак с усмешкой, – натянешь жилу, значит, стал совсем уже взрослым.

И Мидасп, не замечая начавшейся в становище возни, помчался в степь покорять оружие. Проскакал мимо женщин, чистивших котлы и разводивших костры, мимо легких станов недавно подошедших воинов Гатаорса и Апарнадара, мимо Парcуга, который крикнул что-то вслед. Великую честь оказал Патак! Что за радость у дяди? Говорят, какую-то особую змею передала ему Роксамат вчера. Когда это вождь любил змей?

Все неважно! Узкая тропинка пошла в гору, а там чуть дальше, к малому озеру. Мидасп повернул своего Тур-тура вправо – туда, где торчал над степью высокий бугор. Усыпанный какими-то камнями, он казался Мидаспу диковинным зверем, что уснул на воле, да так и врос в землю. Мидасп любил это место. С высоты хорошо видно кочевье рода – и становище, и даже дальние пастбища, где пасутся лучшие кони Патака – тонконогие скакуны солнечной масти.

Доскакав до места, Мидасп спешился и нетерпеливо вытащил лук из мохнатого налучья. Достал жилу с мизинец толщиной, уселся. Ну, вспоминай теперь, как учил Парсуг! Вытянул левую ногу, конец лука упер в ступню. Внизу, там, тетива закреплена надежно, теперь бы согнуть лук и ловко накинуть петлю жилы в маленькую прорезь на верхнем конце. Мидасп уперся изо всех сил. Еще немного, еще… Эх! Соскочила рука, лук распрямился и больно хлестнул мальчика по лицу. Хорошо хоть зубы целы! Злится сын Фрасаука, пробует снова. Неужто это упорное дерево не покорится ему? Но упрямее, сильнее оружие мужчины. Не одолеть…