Дьявол в поэзии

В Рамайане эпитет «ночных бродяг» только этою одною чертою характеризует вампирообразный характер Ракшасов. Помимо этого, они – правда, существа негодные и отвратительные, «с длинными клыками и раздутыми брюхами», – но живущие в совершенно организованном обществе. У них есть царь, министры, войско и т. п., они любят и совершают между собою браки, молятся и приносят жертвы богам, в особенности Шиве, и даже предаются аскетическим занятиям с одинаково благоприятным результатом, как и люди (например, Марича, демон-анахорет, – diable l’hérmite). Их демоничность выражается главным образом в способности принимать неуловимые формы, а также и в удовольствии, которое доставляет им вред и неприятности, наносимые людям.

Это, как говорит брат Раваны, Бара – «надменные и жестокие богатыри, искусившиеся в мучительствах, наивысшим наслаждением которых – терзать всех».

Другую их характерную черту составляет каннибализм. Они пожирают отшельников, обитающих в глубине лесов. Сам Гавана, желая принудить Ситу отдаться ему, говорит: «Если через два месяца – ты не станешь моею женою, то повара мои разрежут тебя на куски и подадут мне на завтрак».

Значит, мы имеем дело скорее с каким-то диким, свирепым племенем антропофагов, с какими-то дагомейцами прошлого, чем с духами зла, искусителями благочестивых.

Вся Рамайана была когда-то обыкновенной эпопеей, (itihasa), воспевающей победы арийцев над варварскими обитателями Цейлона, которые, вероятно, предавались людоедству[7]. Редакция браминов одухотворила содержание и героев, но первобытных черт совершенно изгладить не могла. Но, однако, выдавая Раму за аватар Вишну, нужно было соответственно возвысить и Равану.

Так, одна из интерполяций рассказывает нам, что Равана, царь духов и ночи, при помощи аскетических деяний дошел до великого могущества и выпросил себе у Брамы привилегию, в силу которой ни один дух, ни одно высшее существо не могли нанести ему смерти.

Самонадеянный титан, ослепленный гордостью, не боялся обыкновенных людей и погиб от руки Вишну, который «для обороны добрых и для погибели злых и обновления справедливости стал человеком».

Другие легенды, применяя к Гаване доктрины метемпсихоза, идеализируют его еще больше. Гавана был одним из привратников при дворе Вишну; за оскорбление двух кающихся святых он присужден, вместе с товарищем, на троекратное возрождение в телах злых титанов. В первый раз он произошел на свет, как сын богини Диты (ночи), в образе безжалостного Гираниакша, наделал много зол и принял смерть от клыков Вишну, воплотившегося в гигантского кабана.

Другим воплощением души грешника и был собственно Гавана; третье же и последнее воплощение кающегося небожителя мы встречаем в Махабхарате под видом гиганта Суспаля, из тела которого в ту минуту, когда Вишну Бришна наносил ему смерть, вылетает ясный луч и проскальзывает в уста бога-победителя. Луч – то была душа гиганта, которая, окончив цикл покаянных воплощений, снова слилась с божеством[8].

Такою, по мнению браминов, будет последняя судьба всего зла в мире: зло – это только временное отдаление от главного и чистейшего источника жизни.

Падение не вело за собою у Индусов вечного осуждения. Каждый дух, проходя через ряды тел, наконец, очищался и возвращался на лоно божества. Поэтому индийский ад, несмотря на то, что фантазия Востока разукрасила его всеми ужасами, не производить такого впечатления, как ад Данте, ибо он не вечное, а только временное место пребывания осужденных. Ад – это было понятие чисто-экзотерическое, народное. Веды, например, о нём совсем не упоминают.

Для индийской интеллигенции веры в метемпсихоз, подкрепленной глубокой доктриною кармы, было совершенно достаточно. Карма – это был закон причинности, перенесенный из мира физических явлений в морально-религиозную сферу и управляющий переселением душ. «Всякий акт мысли, слова или тела, смотря по тону, злой он или добрый, приносит злой или добрый плод в будущем воплощении».

Карма в достаточной степени объясняет существование зла, боли и горя на свете, – ибо всё, что существует, – есть результат прошлого, и вместе с тем, причина будущего: значит, всякий сам себя карает или награждает, губит или избавляет. Если ты жил добродетельно, твоя душа возродится в теле здорового и счастливого человека; если ты грешил, то в последующем воплощении будешь страдать за содеянные ранее поступки. Всякая жизнь есть расплата за прошлое существование и зародыш будущего.

Закону кармы подчиняются даже индийские боги, в существе вещей такие же бренные, как и люди. Кришна, например, нечаянно погибает от руки охотника Гиары, в теле которого заключена была душа Ангулы, сына Вали, царя обезьян, когда-то убитого Вишну в аватаре Рамы.

Все, что темные люди называют «случаем», в сущности лишь проявление непреложных законов кармы.

Где так беспристрастно правит всем суровая, но справедливая непреложность, там нет места для эсхиловского Прометея, Мильтоновского Сатаны и т. п. трагических фигур бунтовщиков против существующего порядка вещей. В индийской литературе нет вообще трагедии, – существуют только героические драмы (Натака), в которых добродетель всегда награждается, а порок наказуется.

Личное усилие могло ускорить последовательную эволюцию и раньше времени соединить индивидуальный дух с бесконечным духом мира; тем не менее, все уклонения с пути, начертанного предвечными законами, отдаляли осуществление этой возвышенной цели и, вследствие этого, являлись излишними и вредными как для единицы, так и для общества. Усилие это, природы чисто внутренней, заключалось единственно в развитии в человеке знания и воли на счет тела и чувств[9].

Вера в могущество аскетизма, в соединении с доктриной трансмиграции и кармы, сделала невозможными всякие договоры с существами сверхъестественными; ни один индийский демон не купил бы у человека душу, потому что невольник не может продавать своего господина.

В настоящем душу человека направляла карма, то есть результаты деятельности умерших поколений, будущее же принадлежало генерации, долженствующей народиться.

Когда герой известной средневековой легенды, Теофил, восхотел занять высокое церковное положение, он заключил с дьяволом союз и заплатил ему своею душою за помощь и совет; когда индийский царь, Висвамитра, возжаждал неслыханной вещи, то есть достоинства и духовной власти брамина, то не просил позволения ни у кого и ни с кем не вступал в союз, но наложил на себя покаяние на целую тысячу лет.

Было так: молчал он строго, затаив в груди дыханье;И веков десяток целый просидел он неподвижно.Вдруг глава его извергла целый столб огнистый дыма,И три мира[10] содрогнулись, осияны новым светом,Что из тела Висвамитры шел, собою затмеваяВсех богов, святых и мудрых, рати демонов надменных.

Устрашенные боги обращаются к Браме за помощью, потому что возрастающая магическая сила Висвамитры грозит их существованию:

Если вскоре не исполнишь, что подвижник тот желает,Он своей могучей властью вмиг три мира уничтожит;Дико море расшумелось, горы движутся в основах,Круг земной дрожит от страха, солнце свет свой потерялоОт подвижника струится свет стократно лучезарней.О, Господь! мы все погибнем, иль сверши его желанья,Охрани богов, о Брама, дай браминство Висвамитре. (Рамайана).

Итак, значит Висвамитра, развив в себе, при помощи аскетизма неслыханное могущество воли, мог принудить богов исполнить свои желания, угрожая им, что в противном случае создаст себе собственное небо и собственных богов…

Устрашенные небожители всегда исполняли просьбы дерзающего и давали ему браминство, что, собственно, по индийским понятиям и надлежало великому отшельнику по всей справедливости, как награда за долгие годы неимоверных лишений и глубоких размышлений, которые обратили его в какое-то высшее существо.

В идеальной и насквозь одухотворенной атмосфере браманизма не мог произойти на свет и развиться ни Теофил, ни Фауст, ни Твардовский, – вообще, какой-нибудь тип вроде этих средневековых эпикурейцев, которые сознательно торговали своим духом, отдавая его навеки в рабство дьяволу за ничтожный призрак земного счастия.

Индус слишком долго и пристально всматривался в безмерную бездну бесконечности и вместе с тем слишком мало ценил скоропреходящие блага, чтоб соблазниться на подобную душеубийственную сделку с силами зла.

Наконец, не только святой аскет, но и гнусный индийский чародей, отдавшийся коварному культу богини Кали, сам из себя извлекал и самому себе был обязан силою творить видимые чудеса; в Индии сверхъестественные существа должны слушаться людей сильной воли, несмотря на их моральную ценность (Ср. Малати и Мадава, монолог колдуньи Капалакундали).

Значить, нет ничего удивительного, что главнейший и целостнейший представитель зла в индийской поэзии, Гавана, могущий вредить людям только временно, не вечно, не возбуждает в нас того демонического страха, каким веет от некоторых аналогичных фигур европейской литературы.

В «святой» Гамайане он еще импонирует какою-то стихийною чудовищностью, какою-то тигриной кровожадностью и силой; но в позднейших произведениях, в особенности в драмах, слегка цивилизовавшись, утрачивает даже и это грубое величие и, выступая почти всегда как хвастливый, но несчастный соперник прекрасного и благородного Рамы, нисходит до смешной роли грубоватого и глупого, а вдобавок еще и презираемого волокиты. (Ср. драмы: Бала-Рамайана, Анагра-Рагава, Янаки-Паринаджа, Уттарарамакарта).

Для точности мы должны упомянуть еще об одном, менее ярком, но для нас, может быть, более интересном типе демона, который выступает в популярном эпизоде Махабхараты, воспевающем историю Наля и Дамаянти. Демон этот, по имени Кали (не нужно смешивать с Кали, женою Шивы), также отвергнутый соперник, – индийские демоны вообще влюбчивы, как библейский Асмодей[11], – из мести долго преследовал царя Наля, но

Предстал, наконец, благосклонныйСлучай: ко сну отходя, позабыл совершить очищениеЦарь, и в тело нечистое дух нечистый вселился,В сердце Наля проникнул Кали.

И возжег в нём страсть к игре в кости, причем царь проигрывает всё свое царство и имущество. – Здесь мы видим любопытный пример искушения и соблазна, хотя целью его является только личная месть, а не желание плодить зло ради самого зла, как это делает дьявол.

Другую, не менее интересную аналогию между европейским сатаною и Кали мы замечаем в ту минуту, когда последний выходит из тела Наля и вселяется в дерево Вибитака. Это напоминает нашего польского народного Рокиту, живущего в сухой вербе. Здесь, впрочем, и кончается это, во всяком случае, только внешнее сходство.

Изгнание демона совершилось при помощи яда, который впустил в кровь Наля царь змей, Каркотака:

И в то же мгновенье, когда он (Наль)Данную силу в себе ощутил, сокрытый дотолеВ сердце его искуситель Кали оттуда исторгся.

Индийские демоны, виды которых очень разнообразны, любят гнездиться в разных живых и мертвых предметах и телах.

В санскритской литературе существует сборник басен, озаглавленных «Веталапанчавинсиати», то есть «двадцать пять ответов Ветали». Ветала – это демон, который пребывает в трупе висельника, а так как труп этот понадобился одному царю для чародейских опытов, то его сняли с дерева и несут на место, где ждет великий отшельник, руководящий магической церемонией. Тем временем Ветала, кроющийся в висельнике, начинает рассказывать царю занятную сказку и в конце спрашивает: как развязать завязку? А когда царь высказывает ему свое мнение, труп вырывается из его рук и снова возвращается на место, на котором висел. Процедура эта повторяется двадцать пять раз, отсюда и заглавие сборника, – двадцать пять ответов Ветали.

Как мы видим, это очень оригинально, но бесконечно далеко от истинного сатанизма. Ветала напоминает наших кошмаров, утопленников, кобольдов, упырей, но не имеет ничего общего с настоящим дьяволом, духом зла безотносительным и неукоснительным.

Посвящая так много места индийской литературе, мы принимали в соображение её выдающееся и вместе с тем исключительное положение во всеобщей письменности. Индийская поэзия, – это единственная эстетическая представительница неизмеримо глубокого и оригинального воззрения, в котором непререкаемое тождество зла и добра проведено с неслыханною последовательностью и точностью; ни одна из позднейших пантеистических доктрин не заходила так далеко в подробностях, не породила такой прекрасной и богатой поэтической литературы.

Абсолютную противоположность индийским доктринам и типам мы встречаем в религии и поэзии другого арийского племени, именно – у древних персов.

У индусов зло было необходимым, но только переходным проявлением реализации бытия, проявлением, которое когда-то, вместе с добром, должно было потонуть в лоне вечного небытия. У персов зло не тожественно с добром, но составляет элемент, существенно разнящийся от него, как по своей природе, так и по происхождению. У индусов Вишну и Шива, жизнь и смерть, – это два лика одной и той же творческой мощи; у персов же Ормузд и Ариман[12], – два соперника, враждующие друг с другом испокон века за владычество над миром, Ормузд когда-нибудь победит, но до этого ждать еще очень долго, а пока силы противников равны.

Мир, из-за которого шла борьба, – была прежде всего земля, и её обитатели – значит, человечество являлось осью, вокруг которой вращался маздеизм.

Так как болезни, голод, холод, докучливые насекомые, ядовитые гады, сорные травы, – одним словом, всё, что приносило вред здоровью, жизни и безбедному существованию человека, считалось делом Аримана, то усердному поклоннику Ормузда не достаточно было, как индусу, ограничиться только пассивными добродетелями: кроме молитв, чистоты и жертв, одним из главнейших обязательств иранца являлся труд в самом широком значении этого слова. Трудясь, он укреплял и расширял владычество своего творца и покровителя Ормузда, нанося единовременно удары могуществу их общего врага, Аримана:

Когда зерна хлеба всходят, тогда злые духи шипят;Когда они выпускают ростки, тогда злые духи кашляют;Когда появляются листья, тогда злые духи плачут;Когда выходят толстые колосья, тогда злые духи отлетают,

– говорит один из отрывков Авесты, этой библии энергичных и подвижных жителей Ирана.

Сущность маздеизма, по-видимому, в течение веков подвергалась внутренним изменениям. В особенности огромное влияние, произведенное на религию Зороастром, вызвало магизм, который, приспособившись наружно к староперсидской религии, внес в нее новые элементы, туранско-аккадского происхождения (ср. Lenormant «La magie chez les Chaldéens» стр. 192–210). Вера в единовременное существование Ормузда и Аримана осталась и впредь главным религиозным догматом, но на них уже не смотрели, как на двух представителей двух различных сил и миров, а как на влияние одной и той же первобытной субстанции – «Зервана-Акарана» (безграничное время).

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

В этом отношении замечательно племя Иезидов, или поклонников дьявола, живущих в Ирак-Аджеми, на севере Месопотамии. Оперт думает, что религия их – отголосок Парсизма, измененный до того, что вместо Ормузда поклонение достается на долю Аримана, который со-временем отблагодарит своих поклонников.

2

Ср. ту же самую песню у Тальви: „Versuch einer geschiсhtl, Сharacter, dеs Volkliеdеs“. В западной Австралии существует племя, верящее, что мир сотворил добрый бог, Мотогон; но они о нём не заботятся, – зато страшно боятся бога зла, Сиенга. Тэйлор думает, что только так, „практически“ понимаемый дуализм и составляет сущность верований нецивилизованных народов; этические элементы в понимании разницы между добром и злом попали в мифологию диких лишь вследствие столкновения с христианством. („Первобытная цивилизация“, II, гл. XVII).

3

Это гипотезы Лассена, Экштейпа и Ленормана. Сравн. также Маиса Мюллера „Origine et développement de la religion, étudiés à la lumière de religions de l’Inde“; Шрёдер: „Indiens Literatur und Cultur in historischer Entwickelung“; Лагора: „Histoire de la Littérature Hindoue”; Шпигеля: „Die arische Periode“.

4

Шива отождествлялся с Рухрой, отцом вихрей; прозвище это осталось за ним до сих пор, как эпитет. Вишну, сначала (в Ведах) было только одно из имен солнца; в „Законе Ману“ его еще нет среди первостепенных богов, и только в больших эпопеях он выступает на первый план, как Рама и Кришна.

5

В добавлении к поэме Магабгарата, в Гаривансе, Вишну, как Кришна убивает 800,000 Данавов, Детиев и других космических демонов, соответствующих титанам и гигантам греческой мифологии.

6

Шива, как бог уничтожения, не только покровительствует аскетам, умерщвляющим плоть, но и сам усердно предается отшельническим подвигам. Однажды, когда Кама, плутоватый бог любви, индийский амур, осмелился помешать ему в этом, Шива своим взглядом обратил его в пепел. Эта прозрачная аллегория не требует комментарий.

7

В Махабхарате междоусобная война арийцев занимает первый план, демоны появляются там хотя и часто и в большом количестве, но всегда как эпизодические фигуры, тогда как в Рамайане всё дело вертится исключительно вокруг сражений с Раваной и его подданными.

8

Подобный факт мы встречаем в драме Удданди „Маллика-Матура“: герой драмы убивает демона, который, освобожденный смертью от тяготевшего на нём проклятия, преображается в доброго гения (divaya purusha) и отдает себя в услужение своему убийце и избавителю.

9

В убеждении индусов разные приемы аскетизма были не столько покаянием за грехи, сколько методой „тренирования“, родом психико-мистического воспитания. Живя известным специальным образом, человек пробуждал в себе дремавшие и скрытые силы души, в особенности волю, благодаря этому приближался к предвечной, не-индивидуальной душе мира, и при помощи её мог оказывать влияние не только на людей и на материю, но и на богов. Современные теософы, разделяющие, в этом отношении веру индусов, пропагандируют доктрину практического мистицизма, заключающуюся в древней книге Патаджали под названием „Yoga Sutra“. Ныне появилось новое издание этой книги, обработанное ad usum европейцев: „Yoga Sutra of Patanjali. Translation with introduction. Appendix and notes etc. Бомбей, на средства общества теософов.

10

Небо, земля и ад.

11

Так, например, ракшаси (дьяволица) Сурпанака, сестра Раваны, преследует своею любовью Раму.

12

Ормузд и Ариман, – упрощенные формы имен, звучащих на языке, называемом зенд, агура-мазда и ангра-майнъю; агура (тоже азура) на первобытном арийском языке было синонимом добрых божеств. После распадения арийцев на разные племена и секты слово это в зендском языке удержало первоначальное значение, тогда как индусы со-временем начали обозначать им злые демонические силы. Наоборот, собирательное имя индийских богов Девас (огненные) в Иране служило названием духов злых, помощников Аримана, с которыми сражались союзники Ормузда, Амшаспанты. „Азура“ в значении злого духа в первый раз появляется в Яджурведе, тогда как еще в Ригведе именем этим пользовались божества добрые, например, Варуна. В Яджурведе мир духов разделился на добрых, Дивов, и злых, Азуров, враждующих друг с другом.