– А может, выйдем осмотримся?
– Хм. Я бы лучше осталась тут. А то с мостика увидим огни Буэнос-Айреса, как в фильме Гарделя.
– А что ты имеешь против огней Буэнос-Айреса? – сказал Рауль. – Я пойду.
– Хорошо. А я немножко приведу в порядок этот роскошный бордель, потому что порядок по-твоему… До чего красивая каюта, я и не думала, что нам отвалят такую роскошь.
– К счастью, она совершенно не похожа на каюты первого класса на итальянских пароходах. Достоинство этого грузового парохода в его строгом стиле. Дуб и ясень – традиционный протестантский вкус.
– Еще не доказано, что судно протестантское, однако ты, пожалуй, прав. Мне нравится запах твоей трубки.
– Берегись, – сказал Рауль.
– Чего я должна беречься?
– Не знаю, наверное, запаха трубки.
– Я вижу, молодой человек желает изъясняться загадками?
– Молодой человек желает до конца разобраться со своими вещами, – сказал Рауль. – А то оставлю тебя наедине со своими вещами, а потом в своих платках найду твой soutien-gorge[19 - Бюстгальтер (фр.).].
Он отошел к столу и занялся книгами и тетрадями. Проверил освещение и все его возможности. С удовольствием обнаружил, что лампы над изголовьем поворачивались во все стороны и под любым углом.
Умные шведы, если они шведы. Чтение – одна из радостей путешествия, читать, лежа в постели, и ни о чем не заботиться.
– А в это время, – сказала Паула, – мой нежный братец Родольфо в семейном кругу, должно быть, сетует на мое беспутное поведение. Девочка из приличной семьи отправляется путешествовать в неизвестном направлении. И отказывается сообщить время отправления, дабы избежать проводов.
– Интересно, что бы твой брат подумал, узнай он, что ты отплываешь в одной каюте с неким архитектором.
– Который носит синие пижамы и томится несбыточным желанием и еще более сомнительными мечтаниями, бедный ангел.
– Не всегда несбыточными и не всегда тоскливыми, – сказал Рауль. – Знаешь, морской йодистый воздух, как правило, приносит мне счастье. Недолговечное, мимолетное, точно птицы, которые – ты увидишь их – некоторое время следуют за судном, иногда целый день, но в конце концов все равно пропадают. Не важно, что счастье длится недолго, Паулита; переход счастья в привычку – одно из самых сильных орудий смерти.
– Мой братец тебе не поверил бы, – сказала Паула. – Мой братец на полном серьезе решил бы, что я могу стать жертвой твоих плотских притязаний. Мой братец…
– Мало ли что может случиться, – сказал Рауль, – мало ли какой привидится мираж и как можно ошибиться в темноте, мало ли что пригрезится наяву и как повлияет морской воздух, ты на всякий случай будь осторожна и не раскрывайся чересчур. Женщина, до подбородка закрытая простыней, гарантирована от пожара.
– Сдается мне, – сказала Паула, – что, если ты поддашься миражу, придется встретить тебя вот этим томиком отточенных сонетов Шекспира.
– У сонетов Шекспира может оказаться самое неожиданное предназначение, – сказал Рауль, открывая дверь. И в дверном проеме возник Карлос Лопес в профиль, в этот момент поднявший правую ногу, чтобы сделать следующий шаг. Он возник так неожиданно, что напомнил Раулю игрушку – скачущую лошадку.
– Привет, – сказал Лопес, остановившись как вкопанный. – У вас хорошая каюта?
– Очень хорошая. Поглядите.
Лопес поглядел и захлопал глазами, увидев в глубине каюты Паулу, лежавшую на постели.
– Привет, – сказала Паула. – Входите, если найдете место, куда поставить ногу.
Лопес сказал, что каюта очень похожа на его собственную, кроме размера. И сообщил, что, выходя из своей каюты, столкнулся с сеньорой Пресутти, которая явила ему свой зеленый, почти трупного оттенка лик.
– Уже укачало? – сказал Рауль. – Будь осторожна, Паулита. А что же станет с этими сеньорами, когда в поле зрения появятся бегемоты и прочие морские чудища? Не иначе как слоновая болезнь. Может, прогуляемся? Вас ведь зовут Лопес. А я – Рауль Коста, а вон та томная одалиска откликается на благородное имя Паула Лавалье.
– Не такое уж благородное, – сказала Паула. – Мое имя похоже скорее на псевдоним кинодивы или название улицы, особенно – Лавалье. Вдоль по Лавалье[20 - Улица Лавалье (Лаваже) – одна из самых оживленных торговых улиц в центре Буэнос-Айреса.]. Рауль, прежде чем отправишься смотреть на реку цвета спящего льва, скажи, где моя зеленая сумка.
– Скорее всего, под красным саквояжем или же в сером бауле, – сказал Рауль. – Палитра такая богатая… Пойдемте, Лопес?
– Пойдемте, – сказал Лопес. – До свидания, сеньорита.
Паула, слухом уроженки Буэнос-Айреса, привыкшим различать множество оттенков в этом обращении, уловила особый оттенок.
– Зовите меня просто Паула, – сказала она таким тоном, чтобы Лопес понял, что она это уловила и тоже чуть-чуть его поддевает.
Рауль в дверях оглянулся и вздохнул. Он так хорошо знал голос Паулы, ее манеру говорить некоторые вещи и какой она иногда может быть.
– So soon, – сказал он как бы себе. – So, so soon[21 - Так быстро (англ.).].
Лопес посмотрел на него. И они вышли.
Паула села на край постели. Каюта вдруг показалась ей совсем крошечной и тесной. Она поискала вентилятор и обнаружила кондиционер. Включила его, задумавшись, посидела в одном кресле, потом в другом, рассеянно перебрала щетки, лежавшие на консоли. И пришла к выводу, что ей хорошо, она довольна. Следовало еще кое-что решить, чтобы окончательно утвердиться в этом. Зеркало вернуло ей улыбку, когда она обследовала ванную комнату, выкрашенную в светло-зеленый цвет, и на мгновение она взглянула с симпатией на рыжеволосую девушку с миндалевидными глазами, и та тоже одарила ее своим расположением. Она подробно осмотрела все туалетные принадлежности, подивилась новшествам, свидетельствовавшим об изобретательности «Маджента Стар». Запах хвойного мыла, которое она достала из несессера вместе с пакетиком ваты и двумя расческами, был пока еще запахом сада и не успел превратиться в воспоминание о запахе сада. А почему, собственно, ванная комната на «Малькольме» должна пахнуть садом? Приятно было держать в руке хвойное мыло, в любом непочатом куске мыла есть что-то завораживающее, эдакая нетронутость и хрупкость, повышающие его ценность. И пена у него другая, она почти не опадает, может держаться днями, а сосновая хвоя между тем окутывает ванную комнату, она в зеркале и на полочках, в волосах и на ногах той, которая вдруг надумала раздеться и встать под изумительный душ, любезно предоставленный ей компанией «Маджента Стар».
Не утруждая себя закрыванием дверей, Паула медленно сняла лифчик. Ей нравятся ее груди, нравится все ее тело, возникающее в зеркале. Вода оказалась такой горячей, что ей пришлось тщательно изучить сверкающий смеситель, прежде чем вступить в почти нелепый миниатюрный бассейн и задернуть пластиковую штору, отгородившую ее от остального мира игрушечной стеной. Запах хвои мешался с влажным теплым воздухом, и Паула намыливалась обеими руками, а потом – красной резиновой губкой, неспешно распределяя мыльную пену по всему телу, и между ног, и под мышками, запечатывая ею рот, и, играючи, поддавалась едва заметному покачиванию судна, а иногда, чтобы удержаться на ногах, хваталась за краны, ласково выругавшись, что доставляло ей особое тайное удовольствие. В банном междуцарствии, не знающем тягот одежд и покровов, обнаженная, она освобождалась от времени и обращалась в бессмертное тело (а, как знать, может, и в бессмертную душу?), отдаваясь во власть хвойного мыла и водяных струй, как всегда, как извечно, утверждая незыблемое постоянство именно игрой в перемену мест, температур и ароматов. В то мгновение, когда она завернется в желтое полотенце, висящее рядом, сразу же за пластиковой шторой-стеной, она снова возвратится в скучное существование одетой женщины, словно каждый предмет ее одежды будет привязывать ее к истории, возвращая ей один за другим годы ее жизни, витки воспоминаний и наклеивая ей на лицо будущее, точно грязевую маску. Лопес (если этот молодой человек, с виду типичный портеньо, действительно Лопес) кажется симпатичным. Жаль, что у него такое заурядное имя, разумеется, в его «до свидания, сеньорита» заключалась насмешка, но еще хуже было бы, если бы он назвал ее «сеньорой». Кто на «Малькольме» поверит, что она не спит с Раулем. Таких вещей людям не объяснишь. Она еще раз подумала о своем братце Родольфо – судит о том, чего не понимает, ну просто доктор Кронин, и галстук в красную крапинку. «Несчастный, бедолага несчастный, никогда-то он не узнает, что значит на самом деле пасть, броситься в гущу жизни, вниз головой, как с трамплина. Так и будет плесневеть на судебных заседаниях, корчить приличную мину». Она принялась яростно расчесывать волосы, голая, перед зеркалом, окутанная парами радости, которые потихоньку всасывал маленький вентилятор на потолке.
XV
Коридор был узким. Лопес и Рауль шли наугад, пока не уперлись в наглухо задраенную дверь. С некоторым удивлением они разглядывали стальные пластины, выкрашенные в серый цвет, и автоматический запор.
– Интересно, – сказал Рауль. – Готов поклясться, что совсем недавно мы с Паулой проходили здесь беспрепятственно.
– И зубчатая передача, – сказал Лопес. – Аварийная дверь на случай пожара, что-то вроде этого. На каком языке говорят на этом судне?
Вахтенный матрос, стоявший у двери, смотрел на них с таким видом, будто не понимал или не хотел понимать. Они жестами объяснили ему, что хотели бы пройти. Тот в ответ жестами совершенно ясно дал понять, что им следует повернуть назад. Они повиновались, снова прошли мимо каюты Рауля, и коридор вывел их к наружному трапу, спускавшемуся на носовую палубу. Из темноты слышались голоса и смех, вдали виднелся Буэнос-Айрес, словно охваченный пожаром. Осторожно обходя скамьи, бухты канатов, кабестаны, они дошли до борта.
– Интересно смотреть на город с реки, – сказал Рауль. – Увидеть его целиком, различить края. В городе ты погружен в него и не различаешь его подлинных размеров и формы.
– Да, отсюда он совсем иной, но жара нас преследует все та же, – сказал Лопес. – И запах ила, даже в закрытом помещении.
– Река всегда меня немного пугала, наверное, из-за илистого дна, такое ощущение, что грязные воды скрывают что-то в глубинах. А может, виною тому рассказы об утопленниках, в детстве они меня ужасно пугали. Однако же купаться в реке довольно приятно и ловить рыбу – тоже.
– А судно-то довольно маленькое, – сказал Лопес, начинавший различать формы и размеры. – Странно, если эта железная дверь тоже окажется запертой. Похоже, здесь тоже не пройти.
Высокая переборка перегораживала палубу. За трапами, поднимавшимися к коридорам, где были расположены каюты, находились две двери, и Лопес почему-то забеспокоился, обнаружив, что они тоже заперты. Вверху, на капитанском мостике, в широкие окна сочился фиолетовый свет. За стеклами едва различался недвижный силуэт офицера. А еще выше лениво поворачивался свод радара.
Раулю захотелось вернуться в каюту, поговорить с Паулой. Лопес курил, опустив руки в карманы. Мимо проследовал тюк в сопровождении коренастой фигуры: дон Гало Порриньо обследовал палубу. Послышалось покашливание, как будто кто-то искал повода заговорить, и наконец Фелипе Трехо подошел к ним, нарочито занятый процессом закуривания.
– Привет, – сказал он. – Вам дали хорошие каюты?
– Неплохие, – сказал Лопес. – А вашей семье?