Научные сказки периодической таблицы. Занимательная история химических элементов от мышьяка до цинка

Не удовольствовавшись сценой в «Золоте Рейна», где герой Зигфрид выковывает волшебный меч, Вагнер начал работу над оперой, основанной на легенде о кузнеце Виланде (и еще над одной на сюжет новеллы Э. Т. А. Гофмана «Фалунские рудники», действие которой развивается в обширных медных рудниках в Швеции; о них мы поговорим позже). Когда в 1983 г. были опубликованы отрывки из документов, которые предположительно были дневниками Гитлера, а затем сенсационно выяснилось в 1983 г., что это было всего лишь подделкой, в одном из наиболее правдоподобных аспектов обмана утверждалось, что Гитлер, страстный поклонник Вагнера, имел намерение закончить незавершенный труд композитора.

Хотя железу испокон века приписывались воинственные мужские характеристики, лишь с развитием современных научных методов исследования удалось доказать, что красный цвет крови и железной руды обусловлен одной и той же причиной.

Об этой связи подозревали уже давно. Зигфрид, убив дракона Фафнира мечом собственноручного изготовления, слизывает кровь дракона, пролившуюся ему на руку. Кровь, так же как и меч, наделена волшебными свойствами, и Зигфрид внезапно обретает способность понимать язык птиц. Возможно, даже «Айрн-Брю», изготавливаемый, согласно рекламе, с добавлением железа, привлекает не в последнюю очередь благодаря игре с табу на употребление в пищу крови несмотря на то, что количество железа в нем микроскопическое, а его ржавый цвет – результат пищевых добавок.

Хотя и прежде часто упоминалось о металлическом вкусе крови, объяснение этому нашлось лишь в середине XVIII столетия. Историю о том, как это произошло, редко вспоминают в анналах науки. Однако эксперимент сам по себе был довольно прост, и провел его впервые, по-видимому, болонский врач Винченцо Менгини около 1745 г. Он прожарил кровь нескольких млекопитающих, а также птиц, рыб и человека. Затем пошевелил плотные остатки магнитным ножом и с удовлетворением обнаружил, что частички крови пристали к ножу. Из пяти унций собачьей крови он получил почти целую унцию плотного материала, большая часть которого обладала магнитными свойствами. (Считается, что он получил примерно такие же результаты и с человеческой кровью, хотя в описаниях названных экспериментов и не говорится, каким способом он ее добыл.)

Упомянутый эксперимент очень просто повторить. Поместите в формочку столовую ложку крови (кровь для своего эксперимента я выжал из упаковки с замороженной куриной печенью) и частично выпарите ее на медленном огне. Рыхлый осадок поместите в небольшой тигель или в любой сосуд из тугоплавкого материала и продолжайте высушивать осадок на огне. Выскребите осадок и разотрите его до состояния крупного порошка, напоминающего кофейную гущу. Высыпьте порошок на лист бумаги и проведите над ним магнитом. Несколько частичек сразу же пристанут к магниту.

Такого результата и ожидал Менгини. Вопрос: на основании чего у него возникла мысль, что в крови должно присутствовать железо? Она могла возникнуть у него только потому, что ассоциация железа с Марсом, кровью и войной, зародившаяся еще в греческой и римской мифологии, настолько укоренилась в алхимической теории его времени, что людям, страдавшим от болезней крови, иногда прописывали соли железа. Дополнительным свидетельством того, что связь между железом и кровью была известна давно, служит тот факт, что одна из главных железосодержащих руд носит название «гематит» – слово, появившееся в XVI столетии. Корень «гем» – производный от греческого слова, означающего «кровь».

В ходе дальнейших исследований Менгини готовил составы с большим содержанием железа, которые давал людям и животным, после чего наблюдал повышение количества красных кровяных телец; так он доказал, что цвет крови связан с присутствием в ней железа. Своими исследованиями Менгини внес значительный вклад в объяснение и лечение хлороза, заболевания, при котором кожа становится бледной и приобретает зеленоватый оттенок, и только после этого болезнь получила свое нынешнее название «анемия», от древнегреческого «ан» (приставка со значением отрицания) и «(г)ем» (кровь), что означает в сумме означает «бескровный».

Связь железа с Марсом начиналась не менее запутанным образом. Было вполне естественно для мистиков и философов искать связи между солнцем, луной и пятью видимыми планетами и сходным числом известных с древности металлов. Но при отсутствии развитой металлургии невозможно было решить, какие металлы чистые, а какие – смесь. Как следствие, латунь, бронза и сплавы, используемые для производства монет, часто помещались на один уровень с золотом, серебром, свинцом и оловом, а особый алхимический статус ртути означал, что поначалу ее вообще не связывали ни с какой планетой. В Персии железо первоначально ассоциировалось с Меркурием. Лишь значительно позже западные алхимики связали Меркурий с ртутью, а железо – с Марсом.

Когда впервые возникла мысль, что у Марса может быть некая более материальная связь с железом? Изобретение спектроскопа в 1859 г. позволило ученым проанализировать свет, исходящий от светящихся тел, что привело к открытию нескольких новых элементов – их определили с помощью цветов пламени, возникающем при их горении. Спектр подобен радуге, в которой всякий раз представлены разные сочетания цветовых полос. У каждого элемента свой характерный спектр, возникающий в результате особых характеристик поглощения и излучения света, что является следствием свойств энергетических уровней электронов, вращающихся по орбитам вокруг ядра атома. Первые спектроскопы, однако, были чувствительны только к световому излучению, исходящему от лабораторного пламени или от солнца. Они не могли дать никакой информации о свете, отраженном от несветящихся объектов. Ученые, конечно, могли выдвигать гипотезы, что красная планета богата железной рудой, но возможностей обосновать это было не больше, чем доказать, что луна сделана не из сыра. А в тот период, когда они могли бы начать с большей эффективностью изучать названный вопрос – в последние годы XIX столетия, – многих из них отвлекли белые, похожие на земные, полярные шапки и предполагаемые «каналы», покрывавшие его поверхность.

И только после того, как космические аппараты – «Викинг» в 1976 г. и «Пасфайндер» в 1997 г. – долетели до Марса, появилась возможность объяснить происхождение его цвета. Вместо ожидаемого светло-голубого оттенка от разреженной атмосферы небо на Марсе оказалось цвета ириски из-за частых пыльных бурь. Поверхность планеты покрыта мелкой пылью минерала лимонита – разновидности оксида железа. Последние данные с аппаратов, исследовавших Марс, свидетельствуют: содержание железа на поверхности планеты значительно выше, чем в коре, что в свою очередь говорит о том, что железо, скорее всего, имеет метеоритное происхождение, а не является результатом вулканических выбросов вещества мантии на поверхность.

Редко случается, что наука находит подтверждение древним суевериям. Однако с железом это произошло дважды: первый раз с подтверждением его присутствия в крови, второй раз – на Марсе.

* * *

В наше время при упоминании о железе на ум сразу же приходят не вызывавшие религиозное поклонение метеориты и не волшебные мечи, а технические достижения Промышленной революции. Римляне широко использовали железо для изготовления оружия, различных инструментов и сооружений, но лишь после 1747 г., когда впервые было установлено, как при добавлении угля к железу можно получать сталь, использование железа далеко обгоняет все остальные металлы. В 1747 г. Ричард Форд, унаследовавший литейный цех Абрахама Дарби в Шропшире, показал, как можно, варьируя количество кокса или угля, добавляемого к руде, выдавать более хрупкое или, наоборот, более прочное железо. Возможность регулировать свойства металла, ставшая результатом добавления к нему небольшого количества углерода, позволила производить металл для самых разных сфер использования, от несущих конструкций больших мостов, до шестеренок и колес паровых двигателей и прядильных машин.

Наиболее ярким, экстравагантным и популярным воплощением нового «железного века» стала железная дорога – новшество, связь которого с железом отмечена практически во всех языках, кроме английского: chemin de fer, Eisenbahn, via ferrea, j?rnv?g, tetsudou. Железо таким способом прославило себя гораздо эффективнее, чем это когда-либо могло сделать золото в прошлом или кремний в будущем. Поэты той поры, естественно, воспринимали Промышленную революцию как разрушительную силу, а железо – как главный символ рабства у техники, важнейшего следствия названной революции. Уже в 1728 г. Джеймс Томсон, шотландец, прославившийся созданием слов к гимну «Правь, Британия», оплакивал утрату поэтического золотого века в «наши железные времена». Поэма Блейка «Иерусалим» пронизана темой дьявольского железа.

Мне представляется, что наиболее точно выразил отношение к железной дороге Олдос Хаксли, когда в «Слепом в Газе» в эпизоде, где главный герой с детским энтузиазмом отправляется в железнодорожное путешествие, писал: «Мужская душа, не достигшая зрелости, naturaliter ferrovialis[7 - По природе железнодорожная (лат.).]». (То есть мальчишки по своей природе любят железные дороги. Для Хаксли типичны сложные аллюзии. Здесь он обращается к раннехристианскому автору Тертуллиану, считавшему, что душа по природе христианка – anima naturaliter christiana.) Римское железо служило материалом для кандалов и цепей, викторианская сталь открыла новые земли, пересекла океаны и объединила людей. Она в прямом и переносном смысле строила мосты. Впечатляющий чугунный мост через реку Северн рядом с Коулбрукдейл, построенный в 1779 г., в настоящее время включен в число объектов всемирного наследия ЮНЕСКО. При возведении подвесного моста через пролив Менай, спроектированного Томасом Телфордом в 1819 г. и протянувшегося на 166 метров, использовался ковкий чугун. Таким образом были учтены требования Британского Адмиралтейства обеспечить свободный провоз грузов под мостом, что было бы невозможно, если бы мост был возведен на каменных быках. Тридцать лет спустя Роберт Стефенсон завершил строительство второго железного моста, основанного на трубчатой конструкции, который способен выдержать нагрузку паровоза, несущегося над проливом через квадратный тоннель. Обе структуры демонстрировали настоящую конструктивную «гимнастику в легком весе», ставшую возможной только благодаря искусно используемому в строительстве железу. От Хрустального дворца Джозефа Пэкстона до парохода «Грейт Истерн», спроектированного Изамбардом Кингдомом Брюнелем, – все эти шедевры инженерного искусства мы до сих пор воспринимаем с искренним восторгом. Однако в те времена ничто не могло сравниться с волнением, которое вызывала железная дорога – вспомните хотя бы излучающее энергию живописное полотно Тёрнера «Дождь, пар и скорость» с изображением поезда, несущегося по виадуку, – и воспоминания о ней до сих пор у многих вызывают ностальгию.

Как видно по нынешнему состоянию многих метеоритов, когда-то упавших на землю, там, где железо, вскоре появляется и ржавчина. Ржавчина обладает собственной довольно мощной символикой, связанной с ее кровавой окраской, ну, и, конечно, во многом определяемой символикой железа. И если подъем индустриальной эпохи сопровождался образами свежевыкованного железа, то ее упадок окрашен в цвета ржавчины. Несколько американских штатов, от Мичигана до Нью-Джерси, получили прозвище «ржавый пояс» после того, как металлообрабатывающая промышленность в этих районах стала жертвой конкуренции с зарубежными производителями. Может создаться впечатление, что символика ржавчины абсолютно негативная, хотя на самом деле это не совсем так. Точно так же, как любовь к руинам проистекает из тайного желания представить в воображении гибель нашей собственной цивилизации, не испытывая при том чудовищных последствий подобного коллапса, так и переход железа и стали в результате коррозии в более естественное состояние ржавчины вызывает ассоциации с возвращением в идиллическую Аркадию. Даже на самом пике Промышленной революции Джон Рёскин с восторгом говорил о том, что время и хаос когда-нибудь сделают свое дело. В 1858 г. он прочел лекцию в Танбридж-Уэллс[8 - Курортный пригород Лондона.], где в воде знаменитых источников появилась ржавчина. В своей лекции Рёскин восхвалял «пятно цвета охры», которое, по его мнению, ни в коем случае нельзя рассматривать как «испорченное железо», но только как железо в его «самом совершенном и полезном состоянии». (В словах Рёскина содержалась скрытая тавтология, ибо охра есть не что иное, как обычный оксид железа.)

Точку зрения Рёскина с энтузиазмом поддерживают современные скульпторы, часто предпочитающие сталь с патиной ржавчины. «Ангел Севера» Энтони Гормли, установленный в Гейтсхеде, обнимает пространство широкими металлическими крыльями. Сталь, из которой он создан, приводит на память героическую эпоху судостроения, которым славился Тайнсайд[9 - Крупнейшая городская агломерация севера Англии.] (парадоксальным образом примерно с того самого времени, когда Рёскин прочел свою лекцию), но ржавчина явно запечатлевает закат названной эпохи. Громадные арки из ржавой стали Ричарда Серры также, на мой взгляд, служат полезным напоминанием о том, что все наши достижения и успехи преходящи. В музее неподалеку от Копенгагена я обнаружил еще одно творение Серры над узким, заросшим кустарником ущельем. Это нечто прямо противоположное первому большому железному мосту – он не пересекает долину, а блокирует ее, железо не предохраняется тщательно от всесокрушающей коррозии, а напротив, полностью отдано ей во власть и медленно разрушается среди опавших буковых листьев. Я подхожу к стене коричневого цвета и стучу по ней, желая убедиться, что там действительно металл, а не его имитация. Я провожу по нему пальцами, как, наверное, делал Рёскин, прикасаясь к какому-нибудь отслужившему свой век механизму викторианской эпохи, чтобы всеми органами чувств ощутить это «пятно цвета охры». Цвет со вкусом крови. Я задумался на мгновение, а не такой ли вкус у того марсианского метеорита, который я держал в руках, – вкус человеческой крови у камня с Марса, камня из небесного железа.

Торговцы элементами

Начало работе над этой книгой положила моя детская коллекция элементов. Мне так и не удалось выйти за пределы 30 или 40 элементов. Я искал их где только можно, а один или два более редких даже похитил из школы. По характеру я совсем не коллекционер. Однако, принявшись за работу на сей раз, я убедился, что существует целая группа людей, которые не просто собрали всю таблицу Менделеева, но для которых подобное собирание стало делом жизни и профессией в прямом смысле слова.

В настоящее время им очень помогает Интернет. Периодическая таблица представляет собой идеальную карту, хорошо знакомый зрительный мнемонический образ, способный служить прекрасным путеводителем. Питер ван дер Крогт, преподаватель географии в Утрехтском университете и историк картографии, высоко ценит подобные характеристики таблицы Менделеева. На его веб-сайте размещена этимология и история открытия 112 элементов. (На сайте также имеются ссылки на его коллекцию автомобильных номеров и монет с картами.) На другом веб-сайте вы найдете настоящее произведение столярного искусства – периодическую таблицу Теодора Грея. И он даже может вам продать таблицу периодических таблиц. Рассказ о каждом элементе расположен за гравированным деревянным порталом. Как только вы переступаете этот роскошный порог, перед вами сразу же возникают великолепные изображения элементов и подробности о том, где и как он их раздобыл. Иногда источники получения элементов довольно экзотичны, но чаще – вполне обыденны: церий он взял из зажигалки для туристических костров, приобретенной в «Уол-Марте»; бром у него – в форме бромида натрия, используемого в качестве соли для ванн. Грей также всегда готов принимать подарки. «У многих на чердаках, если покопаться, можно отыскать парочку элементов, – со свойственным ему лаконизмом пишет он на своем сайте. – Кстати, если у вас есть обедненный уран из Афганистана, я бы с радостью его у вас позаимствовал».

Макс Уитби и Фиона Барклай превратили работу с химическими элементами в нечто большее, чем просто хобби. Они торгуют ими, поставляют энтузиастам типа Грея образцы чистых химических элементов из своей импровизированной лаборатории, размещенной на бывшей шоколадной фабрике на западе Лондона. Уитби – бывший директор программы «Завтрашний мир» на «Би-Би-Си». Поначалу он занялся мультимедийными изданиями, а затем обнаружил в себе былую тягу к естественным наукам. Совсем недавно ему присудили докторскую степень за исследования в области углеродных «нанотруб», крошечных трубочек из графита, в настоящее время являющихся одной из наиболее активно развивающихся областей химии. Фиона управляет компанией «Bird-Guides», которая производит именно то, на что указывает ее название. Макс и Фиона выпускают большое количество DVD по естествознанию и в дополнение к этому занимаются торговлей химическими элементами.

Мы встретились за ланчем в невероятно аутентичном тайском ресторане, правда, с не слишком чистыми ложками. Макс и Фиона пришли подготовленными. На стол они выкладывают образцы различных металлов, размером и формой напоминающие коробки для 35-миллиметровой пленки. Мне предлагают идентифицировать образцы. Легче всего отличить магний и вольфрам, остальные ставят меня в тупик. Некоторые, на первый взгляд, очень похожи – с одинаковым зеленоватым отливом. Тем не менее при более пристальном разглядывании замечаешь легкую разницу. Свет, который они отражают, отличается оттенками – едва заметным розоватым, желтоватым или голубоватым. Поверхности идеально отполированы, но, в зависимости от характера природного затвердевания металлов, они существенно различаются: у одних образцов поверхность почти зеркальная, у других – немного зернистая, с намеком на кристаллическую микроструктуру.

И только когда берешь образцы в руки, начинаешь по-настоящему их различать. Вы примерно представляете, сколько должен весить кусок металла такого размера – информация, которую вы собирали на протяжении всей своей жизни на опыте обращения с различными металлическими предметами. Но эти непривычные вам образцы сразу же опровергают устоявшиеся представления. Одни, как, например, вольфрам, необычайно тяжелые, другие, наоборот, невероятно легкие, так что сразу внушают подозрение, что перед вами не металл, а хитро замаскированный пластик. Поднимая их каждый по очереди, вы начинаете терять доверие к своему прошлому опыту относительно того, сколько должен весить металл, и поражаетесь тому, каким тяжелым или, напротив, легким кажется каждый новый образец по сравнению с предыдущим. На ощупь они тоже очень разные. Одни теплые, а другие, наоборот, как будто забирают тепло у вас. И пахнут они по-разному, на одних остается осадок от предыдущих прикосновений, другие же сохраняют цитрусовую чистоту. Я беру образец за образцом и испытываю искреннее разочарование от того, как много из них мне не удалось правильно идентифицировать. Остается искать утешения в том факте, что планка установлена слишком высоко. Один из образцов – блок гафния, химический элемент, используемый прежде всего для изготовления стержней в ядерных реакторах. Что они, черт возьми, с ним делают?

– Созерцаем его, – говорит Макс.

– Но почему элементы? – спрашиваю я.

– Мне нравится то, как таблица Менделеева объясняет наш мир. Каждая ячейка – маленькая частичка нашей цивилизации, – отвечает Макс.

Для Фионы главное – коллекционирование: «Птицы, бабочки и химические элементы».

Суть состоит в том, чтобы покупать химические элементы партиями, как они обычно продаются для промышленности, после чего расплавлять их и переделывать в более привлекательную форму. Большинство коллекционеров предпочитают приобретать металлы в виде сверкающих шариков с красивым блеском. Другие, немецкие коллекционеры, по какой-то причине хотят получить более естественно выглядящие образцы, и их создание может включать нагревание и охлаждение кусков элемента таким образом, что они образуют крупные кристаллы.

Примерно 30 химических элементов можно купить в магазине, если, конечно, знать нужный магазин. Магний, к примеру, продается для использования в качестве «протекторного анода» на судах; тот помещают ниже ватерлинии, где он корродирует, тем самым предохраняя другие, более ценные металлические части корабля. Магний Макса – именно такой протекторный анод с нефтяного танкера, громадный кусок величиной с ванну для ног. Более редкие металлы, используемые в качестве катализаторов, продаются в виде порошка. Макс и Фиона обрабатывают и формуют приобретенное сырье, чтобы придать ему более привлекательный для покупателей облик, который те в свою очередь воспринимают как «химические элементы в их первозданном виде». Так ли это на самом деле, вопрос, конечно, спорный. Однако аккуратно нарезанные, разложенные и поданные таким образом химические элементы приобретают по-настоящему привлекательный облик. Инертные газы продаются в разрядных трубках, скрученных в форме букв, представляющих их обозначение в таблице Менделеева. Наиболее химически активные и ядовитые элементы – в запечатанных ампулах с указанием ограничений на транспортировку. Продаются даже такие радиоактивные раритеты, как радий и прометий, в виде светящихся стрелок от старых наручных часов в безопасной упаковке из смолы.

Среди клиентов – школы и химические компании. Для них Макс и Фиона делают великолепные выставочные экземпляры элементов и их соединений в специальных подсвеченных коробочках. Еще одну довольно значительную группу покупателей составляют люди, одержимые некой навязчивой идеей. Среди клиентов довольно много радиологов. Возможно, связь их профессии со способностью отдельных химических элементов распадаться на другие элементы формирует особое отношение к периодической таблице. Других привлекает ее целостность. Идеалом подобной коллекции был бы полный набор элементов. Из нее вы, в принципе, могли бы создать коллекцию чего угодно.

Макс и Фиона демонстрируют мне бусинки редких металлов: родия, рутения, палладия и осмия. Все перечисленные элементы близки платине. Они очень похожи друг на друга, хотя при более пристальном разглядывании замечаешь небольшие отличия. Вот, к примеру, осмий отчетливо отливает голубым, чего нет у его драгоценных соседей. Я беру их в руки и прикидываю вес – самые плотные из всех химических элементов и, следовательно, вообще самые плотные из всех известных нам веществ. Я осторожно нюхаю их. Хотя металлический осмий безвреден, его летучий оксид – одно из самых резко пахнущих и самых ядовитых веществ. С облегчением отмечаю, что от металла не исходит никакого запаха. В 2004 г. тетроксид осмия оказался в центре террористической акции, планировавшейся в Лондоне. Я спрашиваю, не возникают ли трудности в невинной торговле химическими элементами из-за подобных ситуаций. Макс признается, что пару раз его посещали представители «атомной полиции»: «Они были очень вежливы. Дали нам несколько советов по поводу увеличения нашего ассортимента».

Сегодня Макс и Фиона планируют придать товарный вид промышленному молибдену. Молибден – прекрасный пример множества химических элементов, о которых мы редко слышим, несмотря на то что они довольно распространены и часто очень полезны. Молибден применяется при изготовлении специальных стальных сплавов. Вместо того чтобы сразу отливать слитки или делать бруски, Макс и Фиона начинают с того, что тусклый серый металл в порошкообразной форме прессуют в брикет. У молибдена одна из самых высоких температур плавления среди всех химических элементов, поэтому следующий этап работы – настоящая морока. Здесь требуется очень мощная электрическая печь. Дно печи – медная пластина, которую предохраняет от плавления при столь высокой температуре холодная вода, бегущая под ней. По бокам – то, что, на первый взгляд кажется стеклянным колпаком, а на самом деле является защитным экраном из кварца, из которого сделаны прозрачные круглые стенки печи. Все описываемое устройство не больше обычной скороварки, но она способна, подобно елизаветинскому театру, «вмещать в себя миры».

Неожиданно на медной сцене встречаются три химических актера: небольшие кусочки вольфрама и титана, а также молибден. Фиона открывает клапан в стоящем рядом газовом баллоне, нагнетающем инертный газ аргон в камеру. Макс включает ток – 453 ампера, – идущий от жужжащего электрического сварочного агрегата; такие сварочные агрегаты используют при строительстве стальных мостов. Вольфрам – единственный проводник, который в подобных условиях не расплавится, – выступает в качестве «бойка»; он замкнет цепь и даст вспышку. После чего в жертву будет принесен небольшой кусочек титана в некоем подобии ритуала, который на самом деле есть просто способ убрать остатки кислорода в камере. Если этого не сделать, молибден может быть испорчен. Затем Макс подносит пламя к каждому куску серого молибдена по очереди. Я слежу за процедурой сквозь толстую пластину из темного стекла и вижу, как металл начинает светиться оранжевым светом и собирается в шарик. Оранжевый цвет исчезает по мере того, как каждый шарик остывает. Три элемента по-разному отреагировали на сильное нагревание: один преобразился, другой разрушился, третий остался без изменений. Спектакль окончен. После остывания бусинок молибдена Макс высыпает их мне в руку, на них маленькие ямочки, как у переваренных горошин. Они ярче железа, но более насыщенного серого цвета, чем у хрома. Я складываю их с намерением добавить к своей периодической таблице.

Среди карбонариев

Говорят, что в 1939 г. человек, именовавший себя «Последний Угольщик», зарабатывал себе на хлеб, снабжая углем буфеты в лондонских отелях. Однако он был не первым и не последним претендентом на этот титул. Среди таковых значатся Обадайя Уикенз из Тонбриджа в Кенте и Гарри Кларк из Восточного Эссекса. А в Лесу Дина[10 - Заповедный лес в Глостершире.] Эдвард Робертс называл себя «Последним Угольщиком» еще в 1930 г., однако продолжал заниматься своим делом даже в 1950-е гг. Возможно, долгие часы, проведенные за созерцанием угасающего пламени очагов и каминов, наводят на подобные мрачные мысли.

В наши дни мне не составляет большого труда найти угольщика. Даже в своем совсем не лесном графстве Норфолк я мог бы его отыскать, но я решил нанести визит Джиму Беттлу, который трудится в лесах долины Блэкмур, где развиваются события романа Т. Гарди «В краю лесов». Эта книга оставила неизгладимые, хоть и не совсем приятные воспоминания, так как мне пришлось изучать ее для сдачи экзамена на аттестат зрелости.

Джим встречает меня рядом со своим домом в Хэзелбери Брайан, мы едем с ним несколько миль, затем поворачиваем на дорогу среди холмов, ведущую к тому лесу, где находится одна из его печей для обжига.

Гарди дополнил предисловие к своему роману шутливым ответом на множество вопросов читателей, которые касались местоположения Маленького Хинтока – деревни, где развивается действие романа. Даже я не знаю точно, где она расположена, отвечал он:

Чтобы хоть как-то удовлетворить любопытство читателей, я однажды несколько часов провел с другом на велосипеде в настойчивых поисках истинного расположения этого места; увы, наши поиски завершились полным фиаско.

Хотя многие литературные критики полагают, что описание Маленького Хинтока основано на реальной деревушке под названием Минтерне-Магна, расположенной в нескольких милях к западу, у Джима есть все основания считать, что прообразом Маленького Хинтока на самом деле является Турнуорт – ближайшая деревня к тому месту, куда мы направляемся.

В отличие от героев Гарди, которые были вынуждены зарабатывать себе на жизнь тем живым топливом, что росло вокруг них, для Джима выжигание древесного угля – добровольный выбор. Обнаружив, что местные землевладельцы, устраивая поля для гольфа и расчищая территорию под другие нужды, просто сжигают вырубленную древесину, Джим решил найти для нее более достойное применение и стал искать потенциальный рынок для древесного угля. В 1996 г. он приобрел свою первую печь и всерьез занялся угольным бизнесом. Джим вспоминает беседу с консультантом из «Бизнес линк»[11 - Организация, оказывающая помощь начинающим бизнесменам.], которая была преисполнена восторга по поводу его планов, но сильно упала в его глазах, когда после часового обсуждения задала ему вопрос – где он собирается копать свой уголь? «Поразительно, как много людей не подозревают о существовании древесного угля», – замечает Джим.

А ведь древесный уголь – почти чистый углерод – чище большей части разновидностей каменного угля, и, если его правильно сжигать, он дает больше тепла, чем древесина, сжигаемая на открытом огне. Кроме того, в нем практически отсутствуют сера и масла, снижающие качество каменного угля.

Мы прибываем на место назначения, в Бонсли-Вуд, расположенный высоко на холме к югу от Блэндфорда. Печь Джима представляет собой стальной барабан в два или три метра в диаметре с тонкой стальной крышкой сверху. По краям находятся восемь небольших клапанов, контролирующих скорость горения. Она прекрасно вписывается в окружающий пейзаж – лужайку посреди зарослей орешника, – а ее покрытые ржавчиной стенки хорошо гармонируют с осенними красками леса. Джим с помощниками обычно располагают печь в том месте, где идет прореживание леса и где его печь можно «подкармливать» за счет вырубаемого подлеска. Исчерпав ресурсы в одном месте, они переходят на другое. Такие переходы они совершают дважды или трижды за сезон с каждой из своих печей. Мы встретились с Джимом в середине октября, и эту конкретную печь он уже собирался гасить на зиму. За год он использовал ее 135 раз. В ней выжигают в основном орешник, березу и ясень. Другие виды древесины идут по специальным запросам: художники предпочитают ивовый уголь; в лаборатории, где древесный уголь используется в качестве нейтрального абсорбента, Джим поставляет сосновый. Производители пиротехники покупают несколько разных видов древесного угля для создания необходимого эффекта при выстреле.

Каждая печь способна вместить полторы тонны дров, но на выходе дает только четверть тонны древесного угля. Эта простая особенность древесного угля объясняет бродячую жизнь угольщика. Ему гораздо выгоднее жечь древесину там, где она растет, а не возить ее за тридевять земель к какой-то раз и навсегда установленной печи. Это же отчасти становится причиной его маргинального положения в обществе, делая угольщика одиночкой, странником, блуждающим по лесам, часто без постоянного жилья.

Для каждого обжига древесина тщательно готовится. Вначале основную часть древесного угля с прошлого обжига собирают в центре. Длинные бревна, которые называются направляющими, выкладывают с верха этой кучи по направлению к клапанам, чтобы обеспечить проход воздуха к пламени. После чего осторожно укладывают остальную древесину. В промежутках между отдельными ее кусками кладут древесный уголь. Куски помельче размещаются по направлению к краям печи, а крупные – в центре, где горячее, чтобы дрова выгорали ровнее. Хотя печи Джима стальные, подобный тщательный отбор и укладка древесины и угля – часть традиционной практики выжигания, которая корнями уходит в глубокую древность, когда дрова укладывали в мелкую яму, выкопанную в земле, и прикрывали дерном, чтобы контролировать процесс горения.

Вначале в печи зажигается древесный уголь, и ему позволяют разгореться, прежде чем закрыть стальную крышку. Она ограничивает поступление кислорода в печь и не дает углероду в древесине полностью выгореть и превратиться в углекислый газ. После чего пламени больше нет, да и дыма не так уж много – древесина постепенно выгорает, превращаясь в уголь. Процесс горения контролируется с помощью восьми клапанов, находящихся в нижней части печи, к которым поочередно присоединяются длинные трубы, выполняющие роль дымоходов. Клапаны без труб выполняют функцию воздухозаборников. В ходе процесса выгорания Джим со своими помощниками меняет положение труб, чтобы вся находящаяся в печи древесина получала одинаковое количество тепла.

В печи, которую нам предстояло опорожнить, огонь разожгли два дня назад, а с утра следующего дня в нее прекратили доступ воздуха, чтобы у нее было 24 часа на остывание. Джим и его помощник поднимают крышку. Древесный уголь далеко не весь черный, как я ожидал. Он лежит большими гладкими кусками и блестит, словно матированная сталь. У многих кусков еще сохраняется форма ветки или ствола того дерева, которое пошло в дело. Иногда я даже могу узнать его породу. Работа состоит лишь в том, чтобы залезть в печь и выгрузить из нее куски угля. В руках кусочки сразу же ломаются, и их можно упаковывать в качестве будущего топлива для пикников. Древесный уголь на самом деле поразительно легкий. Чтобы собрать десятикилограммовый бумажный мешок, нужно зачерпнуть много горстей.

Конечно, неверно говорить, что использование древесного угля переживает активное возрождение. Во всей Британии сейчас всего несколько человек, подобно Джиму, занимаются этим ремеслом. «Не так уж и просто удержаться в нашем деле», – признается Джим. Основными проблемами остаются импорт древесного угля из-за рубежа, невежество потребителей и централизованные закупки розничными торговцами. Однако в дальней перспективе экономические, экологические и нравственные аргументы, несомненно, на стороне Джима. В Великобритании спрос на древесный уголь резко возрос благодаря росту в последнее время популярности барбекю. Тем не менее Джим говорит, что более 90 процентов древесного угля, удовлетворяющего названный спрос, поставляется из-за рубежа; большая его часть – это побочный продукт неконтролируемого вырубания лесов в джунглях Западной Африки, Юго-Восточной Азии и Бразилии. Производство древесного угля Джимом не наносит вреда окружающей среде – у него есть соответствующие документы, выданные Комитетом по охране лесов, – однако его небольшому бизнесу не под силу получить аккредитацию, которая позволила бы продемонстрировать упомянутый факт потребителям с помощью размещения на его мешках с углем символа Совета по охране лесов. Тем временем британские повара, специализирующиеся на приготовлении барбекю, невольно способствуют уничтожению лесов Амазонии, даже не ведая о том, что само слово «Бразилия» имеет отношение к сожженной древесине. Португальцы дали название стране, воспользовавшись словом brasa, означающим «горячие угли» – такую ассоциацию у них вызвал красный цвет стволов бразильских деревьев, которые в настоящее время вырубаются со скоростью 10 000 кв. километров (территория четырех Дорсетов) в год.

Желание выжить в этом бизнесе сделало из Джима борца за охрану окружающей среды. Есть что-то такое в самой природе того товара, которым он торгует, что разжигает у него в душе стремление к общественной активности. Ведь черный уголь – древесный и каменный – всегда служил материалом для бунтов. Его добывают бедняки, чтобы согревать богатых. Еще в 1662 г. Джон Эвелин выступил перед своими коллегами по Королевскому научному обществу с речью о лесах и лесной культуре, которую он назвал Sylva. В ней он отметил, что уголь, добываемый в лесах, идет на производство железа, пороха и на «Лондон и Двор» (Эвелин хорошо знал, о чем говорил, ибо его семья владела лицензией на производство пороха для короны).

Между теми, кто добывает, и теми, кто потребляет добытое, всегда существовало некое напряжение, и оно еще раз напоминает нам, что энергия – это сила. Забастовки шахтеров – традиционно самые кровавые и из всех конфликтов в промышленности с самым большим трудом поддаются урегулированию. В «Дороге на пирс Уиган» Джордж Оруэлл описывал шахтеров как «измазанных копотью кариатид», на которых держится национальная экономика. В знаменитом описании угольной шахты, где восхищение сочетается с ужасом, он применяет к своим героям эпитет «великолепные», к объему продукции, поднимаемой на поверхность, – эпитет «чудовищный», шум именует «ужасающим», а сам уголь называет просто «черным» – безликий товар, предназначенный к уничтожению. В романе «Любовник леди Чаттерлей» Д. Г. Лоуренса его героиня Конни, леди Чаттерлей, боится «масс промышленных рабочих», а перед шахтерами испытывает некий мистический ужас. Они: «Фауна элементов: углерода, железа, кремния… Элементарные, стихийные творения мира неорганической природы, жуткие и уродливые!». В романе Э. Золя «Жерминаль» дается яркая картина жизни шахтеров во Франции середины XIX века, кульминацией сюжета становится забастовка. После того как сломленные шахтеры возвращаются к работе, старший сын в семье, о которой ведется повествование, гибнет во время взрыва в шахте. Его тело выносят на поверхность, оно само уже превратилось в «черный уголь, сгорело, сделалось неузнаваемым». По сути, мы и есть то, что выкапываем в шахтах.