Клеменс Меттерних. Его жизнь и политическая деятельность

Наполеон, имея дело с несговорчивыми противниками, после каждой попытки сопротивления обыкновенно предъявлял новые, более жестокие условия. И, действительно, со всех сторон до Меттерниха начали доходить слухи, – вероятно, распускаемые самим Наполеоном, – будто он намерен потребовать у Австрии новой территориальной уступки – Триеста. Тогда Меттерних поторопился подписать первое предложение, оправдывая перед австрийским правительством свою поспешность “наглыми и бесстыдными угрозами французской дипломатии”.

Меттерних должен был внимательно наблюдать за различными изменениями французской политики и, главным образом, за новыми франко-русскими отношениями. Меттерниху, как и всему миру, было известно, что между Наполеоном и Александром I заключено в Тильзите секретное соглашение, касающееся Турции. Проникнуть в тайну этого соглашения, узнать, в какой степени оно обязывает Францию и Россию и угрожает интересам Австрии, – вот цель, которою задался молодой австрийский посланник.

Спустя год после его прибытия в Париж туда приехал новый русский посланник, генерал Толстой. По словам Меттерниха, Толстой имел поручение подобное тому, которое Александр I давал ехавшему в Берлин Винценгероде, – советоваться с Меттернихом во всех важных вопросах.

– Я не знаю, чего хотят от меня эти господа, – говорил ему Толстой, имея в виду Наполеона и его министров, – но они безумны, если воображают, что я сделаюсь их орудием.

– Старайтесь казаться таковым, а на деле пусть будет иное. Хорошо было бы нам условиться давать друг другу полезные указания, – отвечал Меттерних.

Желая в то же время узнать русские намерения относительно Турции, Меттерних, между прочим, дал понять Толстому, что ему из верного источника известно, что скоро решится судьба Оттоманской империи. В ответ на эту инсинуацию Толстой начал расточать уверения, что Россия не имеет никаких завоевательных намерений касательно Турции, – слова, крайне поразившие, по выражению Толстого, даже самих французов. Однако Меттерних отнесся скептически к заявлению русского посланника. “Я не позволяю себе, – пишет он Стадиону, – судить о русской политике по внешним признакам”. Тем не менее, из своего свидания с Толстым он заключил, что дружба между Францией и Россией не так уж тесна и что опасность для Австрии от франко-русского соглашения невелика; поэтому некоторое сближение между Австрией и Россией кажется Меттерниху и возможным, и желательным.

Через два месяца после приезда Толстого в Париж, в начале января 1808 года, совсем неожиданно для Меттерниха заговорил с ним о разделе Турции Талейран. По его словам, Наполеон занят двумя проектами: первый из них – завоевание Индии – относится к области фантазий и не заслуживает внимания Австрии, второй же вполне реальный – раздел Турции.

“Примите и вы участие в этом деле, – говорил Талейран Меттерниху, – французы, русские и австрийцы должны в один и тот же день войти в Константинополь”. Через несколько дней, 22 января, сам Наполеон пригласил Меттерниха к себе и повторил ему предложение Талейрана. “Я не нуждаюсь, – говорит Наполеон, – ни в каких новых территориальных уступках со стороны Турции. Египет и несколько колоний меня вполне удовлетворят, но это далеко не уравновесит громадного расширения России”.

Другими словами, для сохранения равновесия на востоке Австрия тоже должна принять участие в разделе турецких провинций.

Внимание, оказанное Наполеоном Австрии, привело Меттерниха в восторг. Он спешит донести об этом своему правительству, хотя признает, что сохранение Турции составляет один из догматов австрийской внешней политики; но если Турция будет уничтожена помимо воли Австрии, то эта последняя также должна получить свою долю.

С другой стороны, он старается проверить, серьезно ли предложение Наполеона, и узнать, в каком фазисе находятся переговоры с Россией по восточному вопросу. Меттерних устраивает свидание с Толстым и, скрывая свой разговор с Талейраном и Наполеоном, начинает исподволь его допрашивать. Он рассказывает Толстому о встревожившем его слове “Константинополь”, которое нечаянно сорвалось у Наполеона, и о сне, в котором он видел совершившийся раздел Турции; поэтому, для своего успокоения, он желает знать, какой политики придерживалась бы Россия, если бы речь коснулась этого вопроса. Однако и на этот раз Меттерниху ничего не удалось узнать от русского посланника. Толстой уверял, что Россия не желает никаких территориальных увеличений.

Тем не менее, в это же время между Францией и Россией шли оживленные переговоры о разделе Турции. Но об этом Толстой ничего не знал. Наполеон видел в нем приверженца английской партии и, помимо того, “болтуна”, не умеющего ничего скрывать; поэтому все переговоры происходили в Петербурге между Александром I и канцлером Румянцевым, с одной стороны, и французским посланником Коленкуром – с другой, причем оба правительства обязались сохранять строжайшую тайну.

Как мы уже заметили, раздел Турции был решен на Тильзитской встрече. Однако, по заключенному там тайному соглашению, разделу подлежала только часть турецких провинций. Константинополь же вместе с Румелией должны были остаться за Турцией. Таким образом, устранялся щекотливый вопрос о том, кому владеть важной в стратегическом отношении турецкой столицей. В течение семи месяцев, прошедших со времени встречи в Тильзите (конец июля 1807 года) до первых переговоров, начавшихся в феврале 1808 года, Наполеон, в связи с этими событиями, менял несколько раз свои намерения. Так, например, к великому огорчению Александра, французские войска продолжали оставаться в Силезии, которую следовало возвратить Пруссии. Когда Александр жаловался, что Наполеон не исполняет своего обещания, этот последний отвечал, что Россия точно так же продолжает занимать Валахию и Молдавию.

В то время, когда происходили эти далеко не дружеские пререкания, в Португалии и Испании обнаружилось движение против Наполеона, и последний, желая нанести окончательный удар Англии, разжигавшей антифранцузские страсти на Пиренейском полуострове, снова подымает вопрос о разделе Турции и о завоевании Индии. Второго февраля 1808 года, то есть несколько дней после вышеприведенной беседы с Меттернихом, Наполеон пишет русскому царю, советуя ему завоевать Швецию и готовиться к войне с Турцией. Письмо Наполеона ободрило начинавшего уже разочаровываться во франко-русском союзе Александра I. “Оно написано тильзитским стилем”, – говорил царь в восторге Коленкуру. Война против Швеции, “географического врага России”, как ее называл Наполеон, была объявлена. Сам Наполеон послал русским на помощь корпус в 30 тыс. человек под начальством Бернадота. Несколько месяцев спустя, после завоевания Финляндии, Александр I говорит с радостью Коленкуру: “Как видите, я воспользовался советами императора и избавился от своего географического врага”. Это событие подняло популярность франко-русского союза среди русской аристократии и офицерства, относившихся весьма отрицательно к Тильзитскому соглашению. “Будете ли вы еще жалеть о союзе с Францией? – спрашивал теперь Александр I Новосильцева. – И скажите: что нам принесли соглашения с Англией?”

Однако далеко не столь благополучный исход имели переговоры о разделе Турции.

Здесь прежде всего возникает вопрос, по каким побуждениям Наполеон предложил Австрии участвовать в разделе, что он повторил в письме к Александру и к чему этот последний отнесся вполне одобрительно?

Как во всех своих поступках, Наполеон принимал в соображение и худые и хорошие последствия известного события. Если отношения между Россией и Францией останутся всегда хорошими, присутствие между их территориями третьего, центрального государства, могло только укрепить их союз. На Тильзитском свидании Наполеон говорил Александру, что если бы их империи соприкасались, то между ними могли бы появиться недоразумения, “между двумя соседями ничтожные булавочные уколы легко превращаются в жестокие столкновения”. Поэтому он и высказывался за сохранение Пруссии как своего рода государства-буфера между Россией и Францией.

Аналогичную роль должна была играть Австрия между русскими и французскими владениями на востоке.

Наполеон руководился еще одним, более реальным соображением: создать силу, уравновешивающую русское влияние на Балканском полуострове.

Еще до Тильзитского соглашения, когда к нему в начале января 1807 года в Варшаве явился австрийский уполномоченный, генерал Венсан, Наполеон говорил: “Будет время, когда я приду со стотысячной армией в Вену, чтобы защитить эту столицу от нашествия русских”. Тогда же в письме к императору Францу Наполеон писал: “Русское могущество, основанное не на сильной армии, а на ее влиянии на греков, должно укрепить связь Австрии с Францией”. Мысль возбудить Австрию против России и уничтожить возможность союза в будущем между этими двумя государствами не покидала Наполеона и во время его дружественных отношений к России. Сам он позже, в минуту задорной откровенности, какую он часто позволял себе, когда уже незачем было скрывать свои намерения от противника, говорил русскому уполномоченному – генералу Чернышеву, что если он согласится в Эрфурте, чтобы Россия присоединила к своим владениям дунайские провинции, то сделает это с целью рассорить ее навеки с Австрией.

Как мы заметили, Александр I (потому ли, что также желает избежать соседства сильного друга, или потому, что считал существование Австрии необходимым для уравновешивания влияния Франции), отнесся благосклонно к ее участию в предстоящем разделе Турции. Он даже согласился уступить австрийцам Сербию, которая, по первым проектам Александра I, должна была сделаться независимым государством. Кроме того, Австрия получала еще Македонию, так что ее владения протянулись до Архипелага. Далмация, Албания, Греция вместе с островами, Египет и Сирия делались французскими владениями, а Валахия, Молдавия, Болгария и вся прибрежная полоса в Малой Азии от русской границы до Константинополя должны были принадлежать России. Камнем преткновения на пути к благополучному исходу новых переговоров оставался “кошачий язык”, как канцлер Румянцев называл пролив.

Сначала французский посланник Коленкур предложил русским Босфор вместе с Константинополем, а Дарданеллы должны были остаться за Францией. И Румянцев, и Александр I отвергли это предложение, как и следующее, согласно которому Константинополь превращался в независимый город. Они считали проливы “ключом от своих ворот”, которые должны были находиться в исключительном владении России. Все старания Коленкура в продолжительных беседах с царем и канцлером привести к какому-нибудь среднему решению остались тщетными. Румянцев и Александр I продолжали настаивать на том, чтобы Константинополь вместе с проливами сделался русским. Упорство русского двора сильно беспокоило Коленкура. “Мне не дано предвидеть будущее, – пишет он Наполеону, – но кто в состоянии остановить этого колосса, если он будет локтем опираться на Константинополь, а пальцем на Торнео?”

Наполеон ответил, что его посланник и так зашел слишком далеко на пути уступок. “Император находит, – писал Шампаньи Коленкуру, – что вы не проявили достаточно энергии в ваших ответах на предложения графа Румянцева”. Это было писано еще до получения протоколов петербургских переговоров. Протоколы пришли в Париж 1 апреля; Наполеон передал их Шампаньи с приказанием представить по этому делу докладную записку; в то же самое время он велел сообщить Коленкуру, что за отсутствием времени не мог принять никакого решения и что хотя он и воодушевлен прежним желанием содействовать видам Александра I, но не может, однако, жертвовать ради него интересами Франции.

Одновременно с этим Талейран сообщил Меттерниху, что вопрос о разделе Турции теперь откладывается на долгий срок.

Все это доказывает, что возникли новые вопросы, требовавшие безотлагательного решения и заставившие Наполеона изменить свои взгляды на Турцию.

Желая распространить французское владычество на Пиренейском полуострове, где влияние Англии сказывалось сильнее, чем на всем остальном континенте, Наполеон под предлогом предупреждения революции, угрожавшей Испании вследствие возникших между королем Карлом IV и его сыном Фердинандом недоразумений, отправляет в Испанию французские войска. Первого апреля он сам уезжает из Парижа в Байонну, чтобы быть ближе к театру военных действий. Ему удается вызвать туда испанского короля с сыном; угрозами он заставляет их обоих отказаться от своих прав в пользу его, Наполеона, а сам назначает своего брата, Жозефа, испанским королем. Однако этот переворот встретил сильный и неожиданный отпор со стороны испанского народа, действовавшего отчасти под влиянием обиженного национального самолюбия, отчасти по наущению англичан и католического духовенства, видевшего в новом порядке опасность для своего государства.

Первые столкновения с испанскими повстанцами кончились победой французских войск; но восстание быстро разрасталось, и мятежники успели укрепить город Севилью, сделавшийся центром верховной революционной хунты. Скоро повстанцы окружили французского генерала Дюпона и заставили его капитулировать при Байлене.

Известие о поражении французской армии застигло Наполеона на пути в Париж, куда он возвращался. Оно привело его в одно из тех яростных состояний, которых боялись даже самые близкие ему люди. “У меня здесь пятно!” – говорил он, показывая пальцем на мундир и лихорадочно шагая по комнате. Но поражение при Байлене не только оскорбляло его самолюбие как победителя, оно угрожало ему новой войной, которая вынудила бы его отсрочить осуществление главного его намерения, а именно: завоевать Восток и сокрушить английское влияние на Босфоре и Дарданеллах. Будучи еще в Байонне, Наполеон узнал от своих агентов в Италии, Австрии и Германии, что австрийское правительство при первых сообщениях о вступлении французских войск на Пиренейский полуостров начало готовиться к войне. Наполеон предвидел, что известие о Байленском поражении еще более ободрит австрийцев и что столкновение с Австрией неминуемо, – а этого он не желал, так как всякая война на континенте только усилила бы влияние Англии.

Мечтой Наполеона был союз всех континентальных держав против Англии, война же с Австрией угрожала создать новую коалицию – всех держав, с Англией включительно, против одного Наполеона. Поэтому он теперь спешит в Париж и оттуда в Эрфурт на встречу с Александром I, дружба которого в данный момент была ему чрезвычайно нужна. Еще с дороги он делает распоряжение об отзыве французских войск из Силезии. Эта мера была продиктована Наполеону чисто военными соображениями, ему необходимо было пополнить войска в Испании, – но он представил ее в письме к Александру I как уступку, сделанную ему, Александру, как заступнику Пруссии.

Наполеон прибыл в Париж ко дню своего рождения 15 августа. Здесь, именно во дворце Сен-Клу, принимая посланников, он устроил бурную сцену Меттерниху по поводу австрийских военных приготовлений: “Очевидно, вы желаете кому-нибудь мстить или же боитесь кого-нибудь? Слыхано ли, действовать с такою поспешностью? Если бы вы употребили год или полтора, никто ничего не возразил бы; но требовать, чтобы все было готово к 10 июля, как будто бы в этот день на вас кто-нибудь нападет! Этим вы даете толчок общественному мнению, последствия которого трудно будет остановить… Я войны не желаю и ничего не хочу, император Франц, граф Стадион, граф Меттерних тоже ее не желают, как и все благоразумные люди. Но я, зная хорошо ход человеческих дел, предсказываю вам, что война будет помимо воли добрых людей. Здесь действует одна невидимая рука – рука Англии”. В таком тоне продолжал Наполеон говорить или, вернее, кричать на Меттерниха в продолжение часа. Меттерних не растерялся. Своими ловкими ответами ему почти удалось смягчить впечатление, которое произвели на присутствующих посланников речи Наполеона. “Я не только того же мнения, Ваше Величество, – говорил он, – но мне даже кажется, как будто я рассуждаю о наших интересах с австрийским министром иностранных дел – настолько то, что Ваше Величество говорит, справедливо и настолько наше недоразумение мало похоже на ссору между двумя государствами”.

Никто не желал войны, а тем не менее она была неизбежна, как верно пророчил Наполеон. Война фатально проистекала из тогдашних отношений. В судьбе Голландии, Италии, Пруссии и, наконец, Испании Австрия видела ожидавшую ее участь. Ей нужно было принять меры для самозащиты, что уже одно должно было повести к войне.

Неминуемой представлял войну Меттерних в своих донесениях австрийскому правительству: “По-моему, – писал он, – Наполеон думает возместить свои убытки, и его свидание с Александром I именно и подготовлено с этою целью”. В то же самое время он старается представить, что стечение обстоятельств очень неблагоприятно для Наполеона как с внешней, так и с внутренней стороны; что среди французских генералов и министров с Талейраном и Фуше во главе образовалась сильная оппозиция, имеющая целью бороться с завоевательной политикой императора. “На ваши интересы я смотрю, как на свои”, – сказал однажды Талейран Меттерниху, и тот спешит сообщить слова французского министра своему правительству. Меттерних одновременно старался влиять и на русского посланника, генерала Толстого, который в своих донесениях Александру стоит за Австрию. “На уничтожение Австрии нужно смотреть как на предварительный шаг, который поведет к нашему собственному уничтожению”. Однако в этот момент ни Франция, ни Австрия не были еще готовы к войне, и поэтому обе стороны, чтобы выиграть время, уверяют одна другую во взаимной дружбе. После сцены, сделанной Меттерниху 15 августа, Наполеон посылает к австрийскому министру Шампаньи с уверениями своего личного к нему расположения. Меттерних отвечает также проникнутыми дружелюбием словами и даже, в доказательство хороших отношений между обоими государствами, предлагает сопровождать Наполеона в Эрфурт, где должно было произойти свидание с Александром I. Скрытой мыслью Меттерниха, о чем он и пишет Стадиону, было следить и даже противодействовать переговорам Наполеона с русским царем. Когда Наполеон, отлично понявший намерения Меттерниха, отклонил его предложение, тот отправился во время Эрфуртской встречи в Вену, чтобы лично снестись со своим правительством.

Главною целью Наполеона при встрече с Александром, происходившей в Эрфурте в конце сентября 1808 года, было заручиться поддержкой России на случай войны с Австрией.

Хотя Александр I продолжал выказывать Наполеону дружеские чувства и на словах одобрял его политику в Испании, он в глубине души был недоволен, а главное, испытывал серьезные опасения. Частые и неожиданные перемены в политике Наполеона, его испанский поход, о котором Александр I узнал, как и вся Европа, только из частных источников, тогда как он, в качестве союзника, мог ожидать, что Наполеон посвятит его в тайны своей политики, – охлаждение Наполеона к важному для России вопросу о разделе Турции, наконец, его распоряжение о возвращении французских войск, отправленных под начальством Бернадота на помощь русским против Швеции, – все это оскорбляло самолюбие Александра и вселяло в него недоверие к личности союзника. Различные влияния, под которыми находился Александр, еще более усиливали это чувство. Тотчас по заключении соглашения в Тильзите в Петербург прибыл английский агент Вильсон, открыто действовавший против союза с Францией. Агитация Вильсона встречала большое сочувствие среди русского общества, на холодность которого постоянно жаловались французские посланники в Петербурге. Русский же посланник в Париже, генерал Толстой, как мы видели из его разговоров с Меттернихом и из его донесений Александру I, также был врагом Наполеона и сторонником союза с Австрией.

В Эрфурте Александр I встретил еще одного неожиданного советника, тоже проповедовавшего борьбу с Наполеоном, в лице собственного министра этого последнего, Талейрана. На этой любопытной личности, игравшей крупную роль в занимающую нас эпоху, мы остановимся, когда будем говорить о Венском конгрессе, а теперь достаточно отметить, что Талейран, отчасти по политическим, отчасти по корыстным соображениям, вел подпольную интригу против своего государя. В первый же день своего приезда в Эрфурт, куда он сопровождал Наполеона, ему удалось видеть Александра и сказать ему следующее: “Государь, что вы хотите делать здесь? Вам предстоит спасти Европу и вы добьетесь этого только сопротивляясь Наполеону. Французский народ воспитан и просвещен, а его государь – нет. Русский государь воспитан и просвещен, а русский народ – нет; поэтому русскому государю следует быть союзником французского народа. Альпы, Рейн и Пиренеи завоеваны Францией, все остальное завоевано императором, а его завоеваниями Франция не дорожит”. Весь этот разговор передавал Меттерниху несколько недель спустя сам Талейран.

Неудивительно, что, окруженный подобными влияниями, Александр начал охладевать к своему союзнику. Будучи с виду друзьями, русский и французский императоры в дипломатических переговорах, происходивших между ними, держались уже как противники, зорко следящие один за другим. Когда однажды при разговоре Наполеон, потеряв терпение, начал топтать свою шляпу, Александр направился к двери со словами: “Вы буйны, а я упрям, и гневом со мной сделать ничего нельзя. Я согласен разговаривать и рассуждать, а иначе я уйду”. Как мы далеки от “тильзитского стиля”, когда Александр, встретившись с Наполеоном в палатке, устроенной на берегу Немана, любезно говорил: “Государь, я ненавижу англичан”, – или, как передают другие: “Ваше Величество, я буду вашим помощником в войне с Англией”.

На все предложения Наполеона Александр отвечал теперь уклончиво. Правда, он согласился дать дружеский совет Австрии приостановить вооружения, но наотрез отказался прибегнуть к угрозам или каким бы то ни было другим мерам, нарушающим самостоятельность действий австрийского императора. “Ваш царь упрям, comme une mule”[3 - как осел (фр.)], – говорил Наполеон Коленкуру.

В это время Австрия деятельно готовилась к войне. Во главе военной партии находился министр Стадион; император Франц проявлял меньше решительности, часто вспоминая данное лично Наполеону после Аустерлица обещание никогда больше не воевать с Францией; он сердился, когда, подходя к окнам дворца, видел на площади двести пушек, готовых к походу, и кричал, что это все сделано против его воли; но затем чувство страха уступало место ненависти к Наполеону и он машинально повторял: “Этот человек доставляет мне много хлопот; он непременно хочет уничтожить мою монархию”.

Меттерних уверяет в своей автобиографии, что во время своего пребывания в Вене он советовал австрийскому правительству более благоразумную политику, но подлинные документы, исходившие из его же рук и напечатанные Онкеном, доказывают обратное. С другой стороны, мы видели, что в своих донесениях из Парижа он представляет войну неминуемой и внутреннее положение Франции крайне неблагоприятным для Наполеона, – обстоятельство, которое могло только утвердить австрийское правительство в мысли о войне.

В конце 1808 года австрийский уполномоченный князь Шварценберг поехал в Петербург с тайной миссией осведомиться о намерениях русского правительства. Александр I советовал Австрии не воевать только потому, что “час мщения еще не наступил”. Из этих слов Александра Шварценберг мог вынести убеждение, вполне оправдавшееся впоследствии, что Россия не намерена оказывать своему союзнику Наполеону серьезной поддержки в войне с Австрией.

Из Эрфурта Наполеон отправляется в Испанию, лично руководит военными действиями, уничтожает силы повстанцев и затем возвращается в Париж.

Пять дней после своего приезда, именно 28 января, Наполеон со скандалом отрешает Талейрана от должности обер-камергера двора. Немилость, обрушившаяся на хитрого дипломата, была вполне заслужена. В отсутствие Наполеона он продолжал быть советником его врагов. “Не давайте себя предупредить”, – говорил он Меттерниху, что значило: объявите войну Наполеону, пока он занят в Испании. Хотя ни эти слова, ни вероломное поведение Талейрана в Эрфурте не были известны Наполеону, но по интригам, на которые он наталкивался на каждом шагу, он догадывался, что здесь действует лукавый и ловкий придворный: Меттерних и после возвращения Наполеона из Испании продолжал уверять его в миролюбивых чувствах Австрии. Однако, когда Шампаньи еще до приезда императора обратился к нему с категорическим требованием, чтобы Австрия официально признала Жозефа Бонапарта испанским королем, Меттерних уклонился. “Он начинает говорить, чтобы ничего не сказать, – писал французский министр Наполеону. – После целого ряда фраз, не имеющих никакого смысла, Меттерних сказал, наконец: “Но … однако… генерал Андреосси заявил, что вы не согласитесь на нашу формулу признания”. Я понял, что он хочет извиниться за отказ своего правительства. Должен сказать Вашему Величеству, что я никогда не замечал у г-на Меттерниха, отличавшегося обыкновенно свободным и положительным способом выражения, столько замешательства и нерешительности в речи, как теперь”.

В это время в Париж приехал русский канцлер Румянцев. Меттерних, которому нужно было выиграть время, чтобы Австрия хорошо подготовилась, старался воспользоваться влиянием русского канцлера, чтобы отсрочить объявление войны. Он “задушил его своими ласками”, как выражался Шампаньи в письме к Наполеону.

Предупрежденный обо всем этом Наполеон не хотел медлить: он опять обратился к России с требованием совместного предъявления Австрии ультиматума и снова натолкнулся на уклончивый ответ Александра. Когда же война стала неизбежной, последний согласился отправить на помощь Наполеону корпус войск под начальством князя Голицына, но только для соблюдения формальности, как он сам заявил Австрии. И действительно, русские войска ни разу не имели дела с австрийскими.

Как известно, война кончилась для австрийцев весьма быстро и печально. В течение одной недели – от 4 до 11 июля – они потеряли 51626 солдат и 864 офицера, в том числе 17 генералов.

Немало стоила война и французам: в сражениях 5 и 6 июля они потеряли 20 тысяч человек и 28 генералов, в одних только венских больницах находилось 43 тыс. больных и раненых французских солдат. Это обстоятельство заставило Наполеона поспешить с предложением мира.

Здесь на сцену снова выступает Меттерних, уже в качестве австрийского министра иностранных дел.

Непосредственные обстоятельства, вызвавшие назначение его на важный министерский пост, до сих пор остаются не вполне выясненными.

Друзья бывшего министра Стадиона обвиняли Меттерниха в интригах – мнение настолько установившееся, что даже третья жена его, графиня Мелания Зичи, двадцать пять лет спустя спрашивала у своего мужа объяснения по этому поводу. Сам же Меттерних представлял свое назначение как совершившееся помимо его воли. Еще 8 июля, после Ваграмского поражения, граф Стадион, считавший себя ответственным за войну, подал в отставку и предложил своим преемником назначить Меттерниха. Меттерних сначала отказывался принять такой ответственный пост и согласился только после долгих настояний императора Франца. Однако и после формального принятия министерского портфеля он из осторожности оградил себя условиями, о которых упоминает в письмах к матери, прося ее сохранить это в тайне, дабы его слова не дошли как-нибудь до родственников Стадиона. Эти условия, за которыми скрывается желание Меттерниха возложить всю ответственность за войну и ее печальные последствия на Стадиона, заключались в том, что до окончания переговоров Стадион формально остается министром иностранных дел, сам же Меттерних должен участвовать в переговорах только в качестве советника императора Франца.

Мы не будем описывать переговоров, которые тянулись почти два месяца и в которых выступают уже знакомые нам дипломатические приемы Меттерниха и Наполеона. Отметим только следующее: Наполеон, увидев, что конференция о мире, заседавшая в Альтенбурге, где Меттерних и Шампаньи старались обманывать друг друга, не приводит к желанным результатам, вызвал к себе князя Лихтенштейна и в одни сутки заставил его принять продиктованные ему условия.