Сокровенный смысл жизни. Том 3

Человек вырос, поднялся; человек возвел искусственные горы; человек осушил реки и вновь наполнил их; человек построил водохранилища, пересек океаны, высадился на Луне, связал воедино континенты – потому что обладал духовной силой, жаждой приключений. Именно она заставила человека вопреки комфорту, удобству покинуть насиженное место и направила его к Тайне, к Будущему, к чему-то лучшему, к чему-то неведомому.

И если мы потеряем эту вертикальную, устремленную ввысь силу души, если мы потеряем возможность выражать через идеалы тела идеалы нашей души, мы потеряем самих себя. Нам следует усилить и укрепить эту внутреннюю часть нас самих. Не нужно становиться неким высшим существом или особо важной персоной, нужно быть человеком глубоко чувствующим и понимающим, что такое жизнь и как ему жить. Каждый мужчина и каждая женщина могут открыть свои скрытые способности. Зачастую мы не используем все возможности нашей памяти. Часто мы не знаем, откуда приходят внезапные интуитивные озарения – например, когда мы подумали о ком-то и сразу же встретили его на улице. Мы не охвачены стремлением всерьез узнать тайны собственной жизни и окружающего нас мира – узнать, откуда мы пришли, кто мы, куда идем. Жили ли мы на этой Земле раньше, и вернемся ли мы сюда снова? Уходим ли мы, когда умираем, в более тонкий мир, или мы вообще никуда не уходим?

Эти вопросы очень важны, они волнуют нас больше всего. Мы должны исследовать и читать, изучать и сопоставлять различные формы религии и мистики, чтобы понять, что ощущали люди, оставившие после себя монументальные труды, чтобы понять, что вдохновляло людей проводить жизнь в смирении, святости и доброте, чтобы понять тех, кто учит нас подставлять правую щеку, если нас ударили по левой. Все эти действия намного превосходят и человеческие, и животные инстинкты.

Поднявшись над различиями наших характеров, различиями между поколениями, различиями в пространстве и во времени, надо попытаться сплотить тех, кто чувствует и понимает все это. Нам надо попытаться объединить наши сердца в совместном поиске и взаимопонимании.

Разве можно, дорогие друзья, чтобы преступники и воры превосходили нас в организованности и способности жить в согласии? Ведь они объединяются между собой и, как правило, не выдают своих в случае опасности. Они способны хранить верность. Неужели всю верность, всю преданность сегодня присвоили себе воры? Неужели в способности объединяться мы уступим тем, кто торгует людьми или продает наркотики?

Идеалисты, философы, художники, ученые – все, кто хочет нового и лучшего мира, все мы должны обладать еще большей способностью объединяться и создавать прочные узы. Наша акропольская философия предлагает не только этот поиск, не только решение личных вопросов, но и формирование нового типа людей, нового образа мыслей, который позволил бы создать новую Науку, новое Искусство, новую Политику, привести к новому Сосуществованию.

Новое сосуществование, новая политика, новый образ мышления, чувство мистического – мы ни в коем случае не можем утратить всего этого, как бы оно ни называлось и в какой бы форме ни проявлялось, главное чтобы оно было наполнено глубоким содержанием. И тогда однажды зимним вечером, встав на колени в снегу, мы вдруг сможем почувствовать Бога. Нам важно обладать упорством и стойкостью, присущей материальным вещам. Если взять камень и подбросить его вверх, он неизбежно вернется к своей матери-земле, от которой улетел. Так почему же наша душа утратила способность возвращаться к своему отцу Богу с такой же естественностью?

Чтобы быть мистиком, идеалистом, не нужно никаких особых условий, нужно просто быть естественным, нужно встретиться с самим собой и научиться выражать то, что живет в нас. И поэтому «Новый Акрополь», который мы вам предлагаем, – это новый Верхний Город. Это не религиозная секта, не политическая организация. Это человечный и чисто человеческий подход к жизни для новых людей, которые хотят по-настоящему жить в этом мире, жить настоящей внутренней жизнью, преодолеть границы смерти, познать суть вещей; для тех, кто способен любоваться цветами, течением реки, полетом бабочки; кто умеет ценить своих друзей и видеть в маленьких детях надежду для будущего; кто не будет плакать навзрыд по покинувшим эту жизнь, но будет способен понять неизбежный, неумолимый Закон, который ведет нас сквозь Время. В конце концов, для тех людей, которые способны испытывать священный трепет перед величием гор или петь от радости на восходе солнца… Для мужчин и женщин, которые могут идти соединив руки, не опасаясь нападок и не зная усталости. Для всех, кто стремится только Вверх и Вперед!

Мадрид, 1976 г.

X. А. Ливрага. Материализм и идеализм

Лекция

Делия Стейнберг Гусман (Д.С.Г.): Наш первый вопрос очень прост и подсказан названием темы, которую Вы выбрали для беседы. Материализм и идеализм. Считаете ли Вы, что это противоположные понятия?

Хорхе Анхель Ливрага (Х.А.Л.): Сначала нам надо хотя бы кратко определить, что такое идея и что такое материя.

Дать определение материи непросто. Еще древнегреческие философы отмечали, насколько трудно сказать, что же на самом деле является материей. Мы, например, называем материей эту стену. Но ведь воспринимаем мы не стену – мы воспринимаем ее отражение внутри нас. Поэтому древние говорили о субъективном восприятии (natura naturans) и указывали на наложение субъективного на объективное посредством ряда свойств, которые трансформируют это объективное (natura naturata). И также с самой глубокой древности и до сих пор нам трудно точно определить, что такое дух и что такое идеализм. Потому что понятие идея произошло от греческого nous, а оно еще труднее для восприятия; в определенном смысле nous ассоциируется с «я сам». Поэтому некоторые философские течения пришли к отрицанию всего, что не есть «я сам»; иначе говоря, все, что не соприкасается с нашим Я, все, что ему не принадлежит, они считают не-бытием. Такой подход встречается у западных нигилистов, а также в восточной философии, когда речь идет о Майе, Иллюзии.

Впрочем, поиск определения материи и идеи мы встречаем не только у греков, но и в Индии – в школах пракрити и пуруши. Школы пракрити берут за основу материю, а школы пуруши — «универсальный дух», или пурушу.

Кант, пожалуй, больше всех преуспел в попытке определить взаимоотношения материи и духа; он провел различие между ними, сопоставив первый с субстанцией, а второй – с феноменом, взяв за основу связь с Богом; с его точки зрения, сама по себе субстанция не порождает феномен, но феномен является результатом взаимодействия с субстанцией, то есть взаимодействия между внешним и Я.

Д.С.Г.: Вы рассказали нам, что понимается под материей и идеей. Но нам бы хотелось узнать, изменились ли эти понятия со временем. Уточню свой вопрос: понимали ли древние под материализмом то же, что и мы? А когда они говорили об идеализме, они подразумевали то же самое, что и мы?

Х.А.Л.: Разумеется, нет. Например, Демокрита можно считать материалистом древности. Он исходил из атомистической теории, то есть говорил об a-tomos — о том, что неделимо. Тем не менее, эти атомы Демокрита (это сущее, существующее, но сказать, что это существо, нельзя) не исключали представления о религиозности, о том, что есть Нечто выходящее за пределы материи.

То же самое с идеалистами. Например, когда Платон говорил о nous и утверждал приоритет идеи над материей, архетипов – над проявленной формой, он не отвергал при этом необходимости существования множественности вещей. Древние могли быть материалистами, могли быть идеалистами, но они допускали, что есть люди, которые думают не так, как они.

С течением времени, уже после Декарта, после механики Гегеля, появляется марксистский (или диалектический) материализм и возникает абсолютное противостояние того, что мы сейчас понимаем под материализмом и идеализмом. Уже нет точек соприкосновения, нет возможности сосуществования. Доведенный до предела дуализм стал дуализмом абсолютным. Люди относят себя либо к материалистам, либо к идеалистам.

Откровенно говоря, я полагаю, что со времен Древней Греции эти понятия существенно изменились. Обывательские взгляды и рассуждения – те, что в ходу на улицах, полностью отличаются от представлений, которые могли иметь философы древности. Сегодня мы скатились до псевдоабсолютного материализма и идеализма.

Д.С.Г.: Вы говорите, что мы живем в мире псевдоабсолютов. С какими трудностями сталкивается человек, который существует в атмосфере всеобщего материализма, или, говоря по-другому, считает материализм единственным способом восприятия жизни?

Х.А.Л.: Такое восприятие мира создает множество трудностей. Материя действует по законам механики и обладает определенными свойствами (размер, объем, вес и так далее), которые также подчиняются законам механики. И главная проблема состоит в том, что эти законы переносятся на всю картину мира, все воспринимается механистически. В результате механистическое видение мира перерастает и в механистическую, эгоистичную мораль – в индивидуальный эгоизм, эгоизм группы людей или эгоизм на массовом уровне. Эгоист-индивидуалист – это мещанин, буржуа, для которого важен только он сам; но также это и марксист, которого интересует лишь один социальный класс, определенная каста людей, а существование остальных людей для него не имеет никакого значения. И то и другое – разные формы эгоизма. Почему? Потому что в их основе лежит механистический подход к жизни, который рождается из свойств материи.

Д.С.Г.: Давайте рассмотрим другой псевдоабсолют. Допустим, мы встречаемся с людьми, которые считают идеализм единственно возможным подходом к жизни. В чем сложности видения жизни исключительно с идеалистической точки зрения?

Х.А.Л.: Основная трудность, которая возникает, когда мир воспринимается лишь идеалистически, – это субъективизм. Это еще одна форма эгоизма.

Предположим, человек говорит, что он хочет медитировать, читать, рисовать или созерцать лишь то, что ему нравится. Такому человеку не важен остальной мир, а важен только он сам, или то, что «внутри» него, или его слияние с Богом… И так от утверждения «Бог есть во всем» он приходит к позиции «Бог способствует всему», а затем и к квиетизму, к своего рода псевдофилософской глупости – примером ее могут быть те индусы, которые говорят: «Ну что ж, если этот пария (парии – одна из неприкасаемых каст в Южной Индии. – Прим. ред.) умирает с голоду, значит, так хочет его карма».

Слишком превозносить псевдодуховное, ставить его выше всего человеческого, выше всего естественного – это лишь очередная форма эгоизма и обмана. В этом случае «духовный» человек живет в своем духовном мире, в своей собственной нирване мира и покоя, где ничто его не заботит, ничто не побуждает к действию… Но так ли это? На самом деле его заботит это самое «ничто», его собственная нирвана.

Если я знаю, что миллиард человек умирает сегодня с голоду; знаю, что еще миллиард недоедает, живет в бедности, не может найти постоянную работу, – в чем величие того, что я сажусь на пол, скрещиваю ноги в падмасане и произношу: «Аум, я есть всё, ничто меня не трогает, ничто не возмущает»? Конечно, можно сказать, что боль бедных или голодных – иллюзия, майя, но хотел бы я посмотреть, как кто-либо из таких созерцателей, получив хороший удар по ноге, начал бы медитировать, что всё – иллюзия? Как правило, иллюзией считают то, что касается других. Про войну, разрушения или землетрясение говорят: «На то Воля Божья», «Значит, Бог пожелал, чтобы умерло десять или двадцать тысяч человек». Но когда что-то касается нас, когда у нас на улице украдут даже несколько монет, мы приходим домой в слезах, и это нас уже очень и очень заботит.

Мне кажется, что многое в этой ультрадуховности является ложным и таким же негативным, как и в материализме.

Д.С.Г.: Много раз в своих беседах, письмах и статьях Вы ясно даете понять, что Ваша позиция нематериалистическая, что Вы считаете себя философом не-материалистом. Довольно часто звучит вопрос: почему «Новый Акрополь» противостоит материализму?

Х.А.Л.: Это очень легкий вопрос. Представим, что в одну дверь входит лев, а в другую – собака. Я вынужден буду противостоять большей опасности, повернуться лицом к тому, кто представляет реальную опасность. Собака, может быть, меня и не укусит – вдруг она просто хочет меня обнюхать или познакомиться со мной? Но если на меня прыгнет лев, он точно меня съест.

Так и «Новый Акрополь» – он противостоит материализму не потому, что мы являемся школой для идеалистов-утопистов, экзальтированных людей, и не потому, что мы не осознаем необходимость существования материального мира. Просто мы повернулись лицом к большему из зол. Потому что среди этих двух зол есть одно, ближайшее и реальное, которое уже поглотило половину мира, которое превратило больше половины человечества в атеистов, – это материализм, особенно диалектический. Мы не воюем с диалектическим материализмом, мы противостоим ему; но противостоим не материализму как таковому, а тому, к чему он ведет, тому, что он пробуждает в людях. Мы также против обывательского материализма; сам по себе он особого значения не имеет, но он порождает в людях эгоизм, совершенно антифилософский.

И потому мы не противостоим ультрадуховности. Не представляют никакой опасности для мира две, три, четыре или сколько угодно тысяч человек, которые сидят в падмасане перед ароматической палочкой и утверждают: «Мы все устроим, создав ментальную форму». Совершенно очевидно, что это не повлияет на ход истории. Но то, что во власти материализма (капиталистического или коммунистического) находятся огромные силы, в том числе ядерные боеголовки, – влияет очень сильно. Это реальность, это происходит здесь и сейчас и касается каждого из нас.

Вот почему «Акрополь» противостоит прежде всего ультраматериализму, а не ультрадуховности, которая не представляет реальной опасности.

Д. С.Г.: Можем ли мы из Ваших слов сделать вывод, что «Новый Акрополь» – школа исключительно идеалистическая? Иначе говоря, она предлагает жить только в мире идей?

Х.А.Л.: «Акрополь» – идеалистическая школа, но не в том смысле, о котором мы только что говорили. Она идеалистична не в том значении, как у тех ультраидеалистов, которые стремятся к противопоставлению духа-идеи и материи.

Мы считаем, что существует нечто Единое, в котором соединяются и материальное, и психологическое, и ментальное, и духовное и так далее. Мы верим в универсальную концепцию жизни, о которой говорил Платон. Мы считаем, что жизнь можно воспринимать с разных точек зрения. Художник вполне может интересоваться политикой, а политику вовсе не обязательно быть чуждым науке. Мы считаем, что человек интересуется всем, что один и тот же человек может ухаживать за аквариумными рыбками, руководить крупным предприятием и играть на скрипке. Ничто не препятствует тому, чтобы человек был развит разносторонне. Мы не смотрим на человека как на какую-то деталь механизма, как на всего лишь очередной винтик; мы воспринимаем человека во всем его величии, во всем его могуществе и верим в его возможность многое осуществить за свою жизнь – человек многогранен.

Итак, если требуется, чтобы мы дали себе определение, я, конечно, не могу сказать просто: «Мы акропольцы» (сразу последует вопрос: «А что это значит?»), и поэтому мы говорим, что мы идеалисты. Но я бы еще пояснил, что наш идеализм не является чем-то абстрактным, непрактичным, далеким от мира или малодушным; мы имеем в виду идеализм в более широком смысле – когда духовное имеет приоритет перед материальным. Но это не означает, что материальное не признается вообще.

Есть и духовное, и материальное, и все существует внутри великого таинства, которое можно назвать Богом. Мы считаем, что человек нуждается не только в торговле, сексе, еде, сне и т. п. Человеку нужен дом, нужна возможность встретиться с самим собой, нужны друзья, те, кому можно доверять, нужно немного любви, немного славы и немного достоинства.

Такова в общих чертах концепция духовности, которая существует в «Новом Акрополе»: Acro-polis, верхний город, – это поиск самых высоких ценностей, которые только могут быть у человека.

Д.С.Г.: Следующий вопрос касается молодежи. С молодыми людьми связано будущее, и все хотят так или иначе охарактеризовать их, высказаться о том, хорошие они или плохие. Кроме того, одни утверждают, что любой молодой человек – материалист по своей природе, а другие – что он априори идеалист. Что Вы думаете о молодежи? Какой Вы ее видите?

Х.А.Л.: Я считаю, что молодость или старость не определяются количеством лет или сединой. Есть люди, которым по двадцать лет, а они уже лишены надежды в сердце, разочарованы, они потеряли вкус к жизни и стали настоящими стариками. А есть люди совсем белые от седин, но способные радоваться, улыбаться; полные надежд, они берутся за новые дела и не перестают мечтать о будущем. Несмотря на седую голову, они по-настоящему молоды.

По-моему, молодой человек не обязательно должен быть материалистом, равно как и человек в возрасте не всегда будет идеалистом, – все зависит от натуры самого человека и от воспитания, которое он получил. Я думаю, что нет абсолютных материалистов или идеалистов, в каждом из нас, как говорил еще Платон, есть и то, и другое; причем что-то одно преобладает в нас независимо от возраста.

Д.С.Г.: Когда обсуждают значимость материализма или идеализма, как правило, акцент делают на одну из этих концепций. Например, некоторые думают, что человек оценивается по тем материальным следам, которые он оставляет, по их количеству, по их значению. Другие полагают, что все зависит от идей, с которыми человек шел по жизни, и даже могут сказать, что именно идеи движут миром.

Как оценивать человека – по его материальным следам или по тем идеям, которых он придерживался в течение своей жизни?

Х.А.Л.: Сложно сказать. Вот, например, перед нами на стене висит картина. Эта картина для нас материальна: ее можно потрогать, взвесить или купить. Но все же – разве кто-то не воплотил, не выразил что-то в этой материи? Разве не заключено в образе Магдалины нечто выходящее за пределы чисто материального? Разве нет здесь соединения, взаимосвязи материального и духовного? Как можно оценить, чем человек более ценен – материальным своим наследием или духовным? Все зависит от наследия. Что именно он оставил после себя? Дороги и мосты, которые могут быть полезны многим людям? Это великое дело, хотя оно и материальное. И допустим, его единственное духовное наследие – собранные в книге сумбурные мысли и идеи, вроде таких: «Стены зеленые, а я здесь; ветер дует, а звезды квадратные, я сажусь, и я ухожу, боль пронзила мне левую руку…» Этот набор мыслей кому-то даже может показаться поэтичным, и, прочитав его, некоторые воскликнут: «Потрясающе!» – но лично я, честно говоря, не вижу в этом ничего по-настоящему полезного.

Я считаю, что, чем делить все на духовное и материальное, нам лучше оценивать вещи с точки зрения того, насколько они полезны или бесполезны, реальны или нереальны, разумны или абсурдны.

Д. С.Г.: Похоже, следующий вопрос выходит за рамки нашей темы. Из всего, что Вы только что говорили, следует, что в жизни необходима определенная доля материализма, то есть объективного и материального видения жизни, но также необходима и определенная доля идеализма, то есть более субъективное восприятие. Скажите, пожалуйста, каково, по Вашему мнению, оптимальное соотношение обеих составляющих?

Х.А.Л.: Разумеется, нельзя сказать: «сорок» или «шестьдесят процентов»; когда дело касается внутреннего мира человека, такие мерки не подходят. Я думаю, что в нас должна быть и частичка духа, и частичка материи, в жизни есть время как для духовного, так и для материального.

Вам показалось бы нормальным, если бы на встрече, посвященной литературе, живописи или философии, я бы вдруг кого-нибудь ударил? Невозможно, такого быть не может. А теперь представьте, что я иду по улице, подходят трое мужчин, преграждают мне дорогу и пытаются прижать к стене. Вы сочли бы разумным, если бы я сказал им: «Минуточку, господа! Скажите, что вы думаете об Эль Греко?»? Конечно нет. Итак, в некоторых обстоятельствах необходимо прибегать к материальной составляющей, а в каких-то случаях необходима духовная, потому что духовное и материальное не противостоят, не противоречат друг другу, а дополняют друг друга, словно две руки.