Итан

Шесть месяцев, три недели и пять дней прошло с того момента, как «Деметра», которой предстояло стать нашим домом на время путешествия к спутнику и дрейфования вокруг него, покинула околоземную орбиту. Именно столько я не видела Хансена и Эмили, пропуская самые важные вещи в жизни подрастающей девочки. Ее первую победу на конкурсе парных танцев в школе. Ее первого понравившегося мальчика из старших классов. Ее первые наложенные швы в окружной больнице. На малышку набросилась бездомная собака, которую она хотела покормить. Эмили, наверное, слишком резко дернула рукой, спровоцировав зверя на агрессию. Хансен до последнего скрывал это от меня, оберегая от потрясений, и получил серьезную трепку, но я больше винила себя. За то, что не могла быть с ней рядом.

Улыбчивая рыженькая девчушка на экране, копия – Хансен, сжимала плюшевого медведя и отвлекалась на снующего позади папу.

– А еще Дженни пригласила меня на День Благодарения, она говорит, что так как их бабуля никто больше индейку не приготовит. Что ее бабуля – лучший готовщик индеек на свете. А папа говорит, что не отпустит меня никуда одну, и это нечестно, – Эмили насупилась, но тут перед камерой возник сам папочка.

– Привет, дорогая, – он уместился на свободной части дивана, приобняв нашу дочку, и помахал в камеру рукой. – Я не собираюсь отпускать нашу принцессу к незнакомым людям, пусть даже эта Дженни – сущий ангел в школьной форме. Надежды на то, что я сумею испечь индейку и не спалить весь дом, нет никакой, – он поцеловал Эмили в щеку, та завертелась юлой, будто ее собирались пытать, и хохоча одновременно.

– Ну пааап!

– Отправимся в гости вдвоем, а потом я запишу тебе подробный отчет, может даже удастся выпытать рецепт у этой чудесной бабули. Мы тебя любим и очень скучаем.

Хансен и Эмили отправили по воздушному поцелую, вразнобой, и муж отключил запись.

Я скучала по их лицам, по теплу их тел. Удивительно, как сильно человек может зависеть от тактильных ощущений, и понимание этого приходит не сразу, а лишь когда ты долгое время лишен таких простых вещей. Как бы мне хотелось обнять малышку, стиснуть крепко-крепко и долго не отпускать, заплетать ей косы, борясь с ее рывками удрать и играть с куклами. Как бы хотелось прижаться к мужу, целовать его, не говоря уже о близости, которой я была лишена добровольно ради возможности сделать открытие века.

Мои отношения с Гонсалесом нельзя было назвать натянутыми, мы были командой, отлаженным механизмом, благодаря которому достигались поставленные цели, и все наше общение ограничивалось похлопыванием по плечу или задорным «дай пять».

Я еще долго смотрела на погасший экран, прежде чем покинула кресло, успевшее принять мое тепло. Хорхе Гонсалес все еще колдовал над расчетами.

– Я все равно раскушу этот чертов орех, – бормотал он себе под нос, и я решила, что капитан снова пытается воссоздать математический прогноз интенсивности и частоты вспышек на Нербусе.

Мы называли это «прощупать пульс» Энте. В комнате отдыха существовала ниша, расположившись на которой можно наблюдать за далекими звездами и спутником. Светило и планета появлялись в зоне обзора, но куда реже, к тому же и у меня, и у Гонсалеса свободного времени было не так много, несмотря на полную автономность станции.

Работы хватало с запасом, но когда мы уставали от пересмотра надоевших фильмов или прослушивания коллекции любимой музыки, то приходили сюда.

Лежа на животе и водрузив на голову наушники, я смотрела на чужие звезды и думала о доме. Встроенное в обшивку корабля устройство позволяло преобразовывать электромагнитные волны находившегося под нами объекта в привычный человеческому уху звук и передавало его через наушники. Энтэ звучал иначе, чем Земля. Медленней, размереннее, менее мелодично, но его звуки завораживали не меньше, и я находила «прощупывание пульса» неплохой альтернативой возможности поваляться под звездами на зеленом лугу.

Ящики с грунтом, на этот раз те, что мы с Гонсалесом перенесли пару лунов назад, снова оказались перевернуты.

Маленькие луковицы, у которых не было времени проклюнуться, лежали среди комьев земли. Большая часть растоптана, кое-что уцелело, чудом закатившись в полое пространство под нишей. Мне пришлось собирать их, возвращать грунт в контейнер и убирать грязь. След от скафандра на еще влажной почве – единственное, что могло доказать причастность Гонсалеса к погрому – я машинально смела и только потом пожалела об этом.

Все еще ругая себя и капитана, я закончила с наведением порядка. Четыре камеры, установленные над потолком, позволяли наблюдать за ростом растений в реальном времени, но не вели записей.

Вернувшись в центр управления, я запрограммировала все камеры отсека № 6 на запись. Подумав, применила те же настройки и к остальным камерам корабля и только после этого отправилась на поиски Гонсалеса.

Шел двадцать девятый лун.

Передатчик капитана не отвечал. Я снова и снова подносила запястье, на которое крепилось устройство передатчика, ко рту, вызывая Хорхе на связь, но не слышала в ответ ничего, кроме тишины. Его не было в рубке, обеденная зона и комната отдыха пустовали. В каюте Гонсалеса меня тоже ждало одно разочарование.

Обычно он запирал свое личное пространство, это было в его манере. Несмотря на доверительные отношения, Гонсалес, выросший в неблагополучном районе мексиканского городишка, предпочитал запирать все двери, даже если на расстоянии многих световых лет единственным его соседом была я. А у меня не было привычки входить без стука или копаться в чужих вещах во время его отсутствия. Он это знал, но дверь все равно закрывал на магнитный ключ.

Какие-то доли секунды я просто стояла перед распахнутой дверью, обозревая одновременно часть коридора и каюту Гонсалеса. Что-то неприятное, нежданный холодок тревоги поселился в груди. Для того, чтобы сделать шаг внутрь, мне пришлось в буквальном смысле бороться с собой. Больше всего на свете я боялась, что найду капитана мертвым. Что он, все это время скрывая от меня симптомы прогрессирующей болезни, впал в безумие и покончил с собой.

Его личные покои оказались пустыми. Кровать заправлена, ноутбук с огромной коллекцией «спагетти-вестернов», которые он обожал, – на столе, сменная одежда и белье – в выдвижных стенных ящиках. Я поймала себя на мысли, что открываю их один за другим, но не могла остановиться, даже когда перешла на кровать. Я переворачивала подушки и шарила под простынями из синтетического материала, не способного загореться.

– Гонсалес, ответь, прошу тебя! Я в твоей каюте, ищу тебя по всему кораблю! Гонсалес, ответь!

Тишина.

– Я переворачиваю твои вещи, Хорхе Гонсалес!

Ничего кроме тишины, в которой слишком гулко стучит мое сердце. Теперь я слышу его слишком отчетливо, а еще свое учащенное дыхание.

Я совершенно точно помню, что проводила предписанный инструкциями осмотр капитана утром и все показатели были в норме. Общее состояние, давление, вес и рост. Здоровый как бык для своих тридцати восьми лет мужчина выглядел точно так же как и несколько лунов назад. Черт побери, даже его волосы ни на сантиметр не отросли, как будто капитан следил и за этим.

Он был совершенно адекватен, не выявляя ни малейших симптомов психического расстройства. И его исчезновение ставило меня в тупик, как и перевернутые ящики с грунтом.

Я вернулась к камерам и какое-то время просидела там, почти без движения, кликая сенсорной мышкой. Менялись только виды на экране. Все тридцать две камеры, установленные на «Деметре», были в моем полном распоряжении, в теплице ничего не изменилось с моего посещения, однако отыскать пропавшего капитана мне так и не удалось. Прокручивая одну за другой камеры по третьему разу, я с шумом выдохнула и направилась на самостоятельные поиски.

Меньше всего мне хотелось оказаться лицом к лицу со спятившим Гонсалесом безоружной, и я позаимствовала из его же набора «первой помощи Большому брату» разводной ключ, усовершенствованный и сделанный из особо прочного сплава для работы в космосе. В нем сложно было не заметить родства с земным собратом, и я надеялась с его помощью успокоить капитана, если возникнет необходимость.

Лучше бы она не возникла.

Отмечая на схеме корабля пройденный путь и продолжая поиски, я пыталась понять, что могло произойти. Единственно верным, хоть и лишенным доказательств объяснением могли быть вспышки на Нербусе. Я предполагала, что они каким-то образом способны воздействовать на мозговую активность человека, вызывая приступы агрессии и нервного расстройства.

Мы провели на орбите двадцать пять лунов, прежде чем Гонсалес пожаловался на недомогание, которое к моему удивлению не было подтверждено осмотром. Я подозревала, что погромы в теплице напрямую связаны с его провалами в памяти, во время которых он оказывался не там, где был прежде. Какая-то часть его воспоминаний, где он был и что делал, просто исчезала, и это вызывало беспокойство. И у меня тоже. Я с ужасом вспомнила, как начинала полив растений, и вдруг оказывалось, что земля выглядит как после сильного ливня, но не придавала этому большого значения. Я не перемещалась в пространстве, как Гонсалес, а потом он перестал жаловаться и наша работа вернулась к прежней размеренной рутине.

Очередной отсек корабля на карте помечен красным маркером и я иду дальше.

Вспышки на Нербусе, вот что не давало мне покоя. Их интенсивность и частота. Достаточно слабые, но временно гасившие связь с Землей. Капитан говорил, что их длительность растет, продолжительность последней – почти четыре с половиной минуты. Если причина его безумия в них, то какова вероятность, что я вскоре не начну вести себя странным образом?

Нас готовили к стрессовым ситуациям на корабле. Это был не первый мой полет, и не первая длительная экспедиция. Разве что она была длиннее предыдущих. Двигаясь по коридору к пищеблоку, я восстанавливала размеренное дыхание и старалась прорисовать в голове план дальнейших действий.

До прибытия экипажа «Деметра 2», который должен был сменить нас с Гонсалесом на посту, оставалось одиннадцать лунов. Полностью автоматизированная станция продолжит вырабатывать кислород и воду, избавляться от избытка углекислого газа, а так же собирать показания атмосферы и служить теплицей для первой партии космических овощей. Она будет двигаться по однажды взятой орбите, даже не заметив потери одного члена экипажа. Все, что потребуется от меня, это доложить Центру о возникшей ситуации и продолжать свою работу.

Поставив крест на пищеблоке, я продолжила путь, с каждым новым шагом теряя надежду отыскать Гонсалеса.

В детстве у меня был воображаемый друг. О нем знали только мои родители. Несмотря на то, что процент истерии среди молодых американских пар, едва они слышали о подобных фокусах от деток, был неприлично высок и мамаши тут же кидались к частным психологам, чтобы решить проблему, мои придерживались старых взглядов.

Когда мне было лет шесть, я гуляла в городском парке. Там были детские карусели с маленькими, под стать малышне, пони, раскрашенные всеми цветами радуги, и река. У берега иногда собирались утки, их подкармливали все, кому не лень. Я играла с мячиком неподалеку, а моя мама отвлеклась на болтовню с подругой, когда это случилось. Секунду назад мяч был у меня в руках, и вот он лежит на воде, отдаляясь вместе с течением. Я росла спокойным ребенком и вместо того, чтобы захлебнуться в громком реве, продолжала смотреть, как его уносит. Горячие слезы катились ручьями, лицо наверное было красное и перекошенное.

Первым, что я увидела, это ноги. Обычные ноги в черных джинсах и ботинках на толстой подошве прошлись прямо по воде. Молодой светловолосый парень с короткой стрижкой играючи подхватил мой мячик и, сев передо мной на корточки, протянул его. Он был весь в черном, на пальто – ряд металлических булавок, голубые глаза густо обведены черным карандашом. «Как у панды» – подумала я тогда, и, кажется, улыбнулась.

– Все будет хорошо, – сказал он, улыбаясь. – Бог умер, но все будет хорошо, – и погладил меня по голове.

Я больше никогда не встречала его настоящего, но улыбка моего спасителя и теплый взгляд голубых глаз, смотрящих на меня с любовью грустного пса, отпечатался в памяти. И позднее, когда я оказывалась в трудной ситуации, мое подсознание выдавало его образ.

Настоящего имени я не знала, но он сказал, что я могу называть его Итан.

И сейчас Итан стоял передо мной.

Он ничуть не изменился. На вид – неполные двадцать, длинное черное пальто, растрепанная шапка светлых волос, короткие ногти с облупленным черным лаком. Итан подбрасывал в руке что-то круглое. Нет, не мячик. Это было зеленое яблоко.

Я встала как вкопанная и судорожно втянула воздух ртом.

– Тебя не может здесь быть, ты плод моего воображения.

Это началось. Что бы ни происходило с Гонсалесом, прежде чем он пропал, я больше не могла доверять тому, что вижу. Появление выдуманного друга детства, о котором я забыла уже к средней школе, на «Деметре» – это зрительная галлюцинация.