Элли и арфист

Я спросил, имеет ли она в виду свой список покупок.

Она замерла и посмотрела на меня, изогнув брови.

– Нет, мой список «успеть до сорока». Такие списки есть у многих. Ну, знаете ли: список того, что нужно успеть сделать до того, как тебе исполнится сорок. Например, поплавать с дельфинами или увидеть Великую Китайскую стену.

Я спросил, поплавала ли она с дельфинами, и она ответила «нет». Я спросил, увидела ли она Великую Китайскую стену, и она снова ответила «нет». Затем добавила, что у нее в запасе есть еще пара лет. Я поинтересовался, сколько, но она не ответила. Возможно, мне не стоило спрашивать. Есть множество вопросов, которые не следует задавать, и, боюсь, это был один из них. Поэтому я переформулировал свой вопрос и спросил, что произойдет, если ей не удастся поплавать с дельфинами, увидеть Великую Китайскую стену или сыграть на арфе до того, как ей исполнится сорок.

Она ответила:

– Ничего.

Некоторое время мы молчали.

– Здесь приятно пахнет, – наконец произнесла она. – Люблю запах дерева.

Я был рад, что она заметила запах, потому что большинство людей его не замечают, и я был рад, что он ей понравился, потому что большинство людей к нему равнодушны. Затем она указала на арфы:

– Они уникальны. Не могли бы вы что-нибудь о них рассказать?

Я ответил, что расскажу. Я сообщил ей, что это традиционные арфы в кельтском стиле, которые были широко распространены в Средние века в Британии, особенно на севере и западе. Я сказал ей, что вырезал Эльфа по собственному дизайну из платана, который упал у ручья четыре года назад, что Сильвана я смастерил из древнего бука, а Коноплянку из палисандра. Я показал ей ящики со струнами и объяснил, что красные – это Cs, черные – F, а белые – As, Bs, Ds, Es и G. Я рассказал ей, что у каждой струны своя толщина, и упомянул о важности натяжения. Я показал ей отверстия на задней стороне и то, как струны закреплены внутри. Я объяснил, как используются рычажки для настройки каждой ноты. Я рассказал ей о камешках. Я дал ей пару кусочков дерева, чтобы она подержала их в руках и сравнила вес. Я подробно описал, насколько по-разному резонируют разные породы дерева.

До меня дошло, что я почти ничего не спросил о ней, поэтому завершил свое повествование и задал следующие восемь вопросов: Как дела? Есть ли у вас домашние питомцы? Что лежит в вашей огромной сумке? Ваш любимый цвет? Ваше любимое дерево? Где вы живете? Нравится ли вам быть эксмурской домохозяйкой? Хотите бутерброд?

Она дала мне следующие ответы: спасибо, хорошо; нет; большой фотоаппарат, блокнот и термос с супом; красный; береза; примерно в пяти милях к юго-западу отсюда; гм-м; было бы очень любезно с вашей стороны.

Я приготовил двенадцать бутербродов, использовав шесть ломтиков хлеба и значительное количество мягкого творожного сыра. Я нарезал их треугольниками, потому что посчитал, что передо мной настоящая леди.

Я заметил, что процесс нарезки, совершенно неважно чего именно, помогает мне думать. Мне хорошо думается, когда я вырезаю из дерева арфу. Возможно, именно поэтому, рассматривая треугольники бутербродов, я принял решение.

2

Элли

– Он ее тебе подарил?

– Да.

– Просто так, ни с того, ни с сего?

– Ну, почти.

Клайв опустил автомобильный журнал и сосредоточил внимание на моем лице. Его брови сомкнулись, и между ними пролегли две глубокие вертикальные складки.

– Полагаю, ты меня разыгрываешь?

– Нет, – ответила я и добавила, чтобы подчеркнуть: – Точно нет.

– Значит, он предложил, а ты просто взяла и приняла?

– Ну, было… Было трудно отказаться.

Ситуация сложилась не из простых. Я и себе-то не могла объяснить, как это произошло, не говоря уже о том, чтобы объяснить кому-то еще. Вот почему я последние полчаса просто каталась по Эксмуру, часто останавливалась и оглядывалась на заднее сиденье, чтобы убедиться, что это правда. Только потом я направилась домой.

Наша милая, но любопытная соседка Паулина торчала в саду, поэтому я поспешила прямиком в дом. А потом на кухню, где быстро чмокнула лысеющую голову мужа. Взяла чайник, наполнила его до краев, облилась водой и бросила его. Затем я выпалила несколько нелепых, бессмысленных фраз. Я покраснела и, осознав это, покраснела еще больше. Теперь я стояла у холодильника и беспомощно ухмылялась.

Клайв захлопнул журнал и поправил горловину толстовки.

– Извини, Эл, но я вынужден спросить: как давно ты знаешь этого мужчину?

Я мысленно вернулась к странной встрече, которая произошла немногим ранее: широченная распахнутая дверь амбара, которая словно притянула меня внутрь, теплый запах дерева, свет, падающий на мириады арф. И там, среди всего этого, одинокая фигура. Он держал в руке какой-то инструмент, но память уже силилась меня обмануть, и я не знала, какой именно. Поначалу он казался мне инопланетянином. Нижняя часть лица была закрыта какой-то синей маской, и он носил наушники, которые, как я предполагаю, защищали от опилок и шума. Но в тот миг, когда он их снял, меня поразила красота этого мужчины. Он был высоким и жилистым, с темными растрепанными волосами. Его обветренная кожа выглядела по-странному тонкой, чуть ли не прозрачной. Его лицо напоминало лицо классической скульптуры, как будто каждая линия и изгиб были продуманы создателем до мелочей. Мое любопытство в первую очередь вызвали его огромные, темные глаза. Никогда прежде я не видела таких глаз.

– Я познакомилась с ним сегодня утром.

Клайв был озадачен так же, как и я часом ранее. Он подался вперед, и на его лице отразилась то ли радость, то ли недоверие.

– Ничего не понимаю.

Я судорожно рассмеялась. В голове крутились объяснения, но ни одно из них не удавалось облачить в слова.

Клайв явно готовился сопроводить меня в ближайшую лечебницу.

– Подойди и посмотри, – предприняла я очередную попытку. Вдруг, увидев ее, он придет в такой же восторг, что и я?

Я вывела его на улицу, в прозрачную прохладу сентябрьского дня. К счастью, Паулина исчезла. Машина по-прежнему была не заперта. Я открыла заднюю дверцу, и глаза Клайва едва не вылезли из орбит.

– Ага! – вскричала я голосом, в котором слышались и ирония, и облегчение. – Значит, это была не галлюцинация!

Хорошо, что у нашего автомобиля салон-хэтчбек и опускающиеся задние сиденья. Я отошла в сторону, чтобы мужу было удобнее все рассмотреть.

Арфа была вырезана из золотисто-красного дерева (вишня, как сказал Дэн, гармонировала с моими носками). Дерево имело прекрасный мягкий блеск и мраморные завитки на стыке, там, где арфа упиралась бы в мое плечо. Вдоль шеи был вырезан легкий кельтский узор, а в дерево на гребне был вмонтирован блестящий иссиня-черный гладкий камешек. Очевидно, Дэн всегда украшал свои арфы эксмурской галькой. Каждый камешек был тщательно подобран так, чтобы подчеркнуть стиль и характер инструмента. Эта арфа – моя арфа – была идеального размера, ее высота в вертикальном положении достигала моей талии. Сейчас она лежала на боку, уютно устроившись на клетчатом коврике на заднем сиденье автомобиля.

Клайв постучал костяшками по дереву деки, словно проверяя, настоящее ли оно.

– Да это же ручная работа! И качество отменное!

– Знаю, – произнесла я, теперь уже с самодовольством и гордостью за Дэна. – Он всю жизнь их мастерит.

– Она стоит… сколько, как ты думаешь? Две тысячи фунтов? Три? Наверное, даже больше, если это ручная работа. Только взгляни на резьбу наверху.

– На шее. Эта часть называется шеей. Логично.

Клайв изучал арфу так, как ее мог изучать только Клайв.

– Ну, должен признать, это крутая вещица! Но, детка, оставить ее у себя ты не можешь. Ты ведь это знаешь, не так ли?

Голос разума. Он прорвался сквозь туман сюрреалистической, пьянящей радости и больно ужалил.

– Конечно, знаю, – пробормотала я.