Хелизагрийская Либерапея

Покуда я шёл, услышал я голос мне знакомый Зефира. И он спросил, как дела мои идут. Я ему всё в подробностях рассказывать начал и благодарить его за помощь перед разбойниками.

Тут слышу, сквозь наш разговор другие голоса проникают. А когда приближаются, то вижу, сатиры козлоногие идут, те самые, что из пещеры меня погнали. И вот нагоняют они нас. Тогда думал я, сейчас бить будут и продолжать ругань, но оказалось, так они в той пещере напились, что всё у них забылось, и разум их был чист. Меня они не помнили, а нимфу, из-за которой произошло нечестие, нигде не было видно.

И вот сатиры разговорились, с Зефиром словами перебрасывались и, дабы занять себя чем-то в пути, покуда ноги шагали, то мы начали пить вино, а один из сатиров заиграл на сиринге, как кто-то начал подпевать ему:

Наслаждался Пан покоем, покуда не встретил
Прекрасную нимфу Сирингу, тогда члены его
Напряглися, и Пан Приапей за наядой погнался,
Покуда та страх испытала и просила пощады.
От стона её и поныне играет тростинка сиринги.

Другие стали подпевать эту песню, и я вместе с ними начал подпевать, как смог. Когда же мы закончили, то выпили ещё вина. И тогда один старый сатир с курчавыми седыми волосами обратился ко мне:

– Поглядите, сатиры, этот юноша поёт наши песни, а как старается! Зефир-то нашими историями наслышан, а юноше, может, будет интересна история, которую мы пропели. Я расскажу тебе её подробнее.

И старый сатир начал.

XVIII

Пан и Сиринга

Некогда в землях, подобных этим, жил в одиночестве бог Пан. Жизнь его протекала в спокойствии, что даже о еде ему не нужно было заботиться, ведь жители любили своего бога, строили в честь него деревянные изваяния и дары у них оставляли.

И вот как-то раз сидел себе Пан возле камышей и наслаждался послеполуденным отдыхом, как мимо него пробегает красивейшая нимфа, звавшаяся Сирингой. Тут же у Пана всё спокойствие ушло, сердце загорелось, все члены напряглись, и он побежал за нею. Нимфа не заметила, что прошла мимо этого козлоподобного существа, которое лежало в траве, а потому, когда заметила, что нечто бежит за нею, да ещё и с глазами, наполненными похотью, в испуге от него она побежала.

Сиринга бежала и бежала, но Пан от неё не отставал. Когда же нимфа-наяда прибежала к реке, она стала молить своих сестёр-наяд, чтобы они помогли ей скрыться. И вот превращают они её в тростник, а был он похож на камыш, но всё же сильно выделялся. Так сёстры хотели отличить превращённую от всего растущего тут и затем, когда преследователь уйдёт, превратить её обратно.

Прибегает и Пан к этой реке, оглядывается и прислушивается. Слышит звук жалобный, испуганный и видит камыш странный, тут понимает. Начинает причитать, тростник целовать и говорить:

– Раз уж не хочет достаться мне эта нимфа, раз ей милее быть ветвями, то и поделом ей!

Жестоко начинает ветви рубить, собирает их в полежник и уходит обратно в свои поля. Там совсем он покой теряет, желает с нимфой Сирингой быть. Он ветви продольны нарубленные ко рту подносит, целовать их начинает, а они звук издают, как бы говоря с ним. Тогда Пан режет их на равные части, воском соединяет, дно воском покрывает и дыханием своим их наполняет, так, что оно обратно вместе со звуком выходит Сиринги. Но не находит Пан в них той живости голоса, какой был у Сиринги, все они как одна звучат. Тогда в каждой из тростинок он воск толкает, то подальше, то поближе. И вот вновь каждую целует, дыханием наполняет и слышит, как говорит с ним Сиринга, как стонет от своей участи. А он с ней говорит, мелодии ей играет, её успокаивает.

За всем этим сатиры подсмотрели и сами начали сиринги делать, за божественным Паном вторить.

XIX

Под эту историю мы дошли до города. Сатиры, увидев его, стали радоваться, петь и танцевать:

Мы на Либера праздник идём!
Всё вино савватийское кончили мы,
Но на праздник к чтимому богу дошли.
Ворота открывай и готовь нам приём,
Мы богам сегодня песню споём!

Зефир же сказал:

– Я останусь в этих полях, не люблю я тесных улиц большого города с высокими стенами. Я буду ждать, когда вы окажетесь вне города.

И он улетел, напевая какую-то ветреную песенку.

И вот мы направились в ворота большого города.

ЛИБЕР II

I

И вот вошли мы в город. И сразу же городские звуки затмили все звуки до того окружавшей нас природы. Но несмотря на это, брели мы весело и подвыпивши винного. Оттого, что в городе этом мы до того не бывали, то сразу же решили пройти в его центр, ведь тот, кто приезжает в места незнакомые, от центра всё изучит, ведь всё в городе тянется в центр. В это же время сатиры расспрашивали людей, мол, где таверны и гостиницы, где агора и всё в этом роде. И все им гостеприимно отвечали, веселием праздника окутанные.

Дошли мы до агоры, увидели портиков множество, на одном из них про дела политические говорили, но ни меня, ни сатиров они не заинтересовали. На другом прорицал кто-то про богов, с краёв нам неведомых, далёких. Остановились, прислушались и уже начали понимать хоть что-то из того, что говорил прорицатель, как слышим звуки прекрасные. Ноги наши сами двинулись к другому портику, а тело пританцовывать начало. Подходим, видим, музыканты на формингах играют, на самбиках подыгрывают, флейтами мелодию подкрепляют, тимпанами такт придают, голоса поверх всего звучат, колокольчиками музыку обрамляют. Видно, праздничную музыку играют свободную в честь бога винного.

Покуда так мы стояли, наслаждаясь великолепной музыкой, то некая знатная дама, в толпе стоящая, случаем на меня свой взор обратила. Ведь города – это места развратные, и каждый тут ищет себе потехи от скуки. Я её не замечал, ибо всецело был поглощён музыкой, но она подошла поближе и, делая вид, что толпа её теснит, ко мне украдкой подошла и плечом своим до моего дотронулась.

II

Музыканты пропели свою последнюю песнью, которую я постарался запомнить и выучить:

Поём о Сабазие фригийскорождённом,
О боге рогатом – подателе благ.
Меен-ма, меен-ма! Эвоэ-савой!
Поём и о Корибантах весёлых,
Реи детях, и к Серапису-царю…

Когда же музыканты кончили играть и петь, то помощники их медные чаши стали подносить, монетой звонкой заискивая, и приговаривали:

Кто сколько может, в медную чашу монет положи,
Кто чтит Гомера – положи по четыре монеты,
Кто же Гермеса – по семь, а кто Аполлона – по девять,
Кто Тимофея с Милета – тот весь кошель положи!

Благородная дама начала из кошеля монеты доставать, класть их в чашу и украдкой как бы обронила кошель, когда крепила его обратно к своему поясу. Сатиры сразу заметили его и хотели было подобрать, но я их опередил, сам поднял и за дамой благородной побежал, вернуть ей принадлежащее.

III

Бегу за нею и вижу – толпа стоит. Подхожу, спрашиваю, мол, что за сборище и как обойти его. Один отвечает:

– Да вот, погляди, осла ведут, видишь, он-то и есть виновник этого сборища. Представь, на вид осёл, а по делам, как ни есть, самый настоящий человек. Нечестивое заставляли осла этого делать с одной рабыней, как им уже одна богатая дама заинтересовалась. Вот, все ждут, покуда они зачнут свои нечестивые дела.

Выслушиваю, в сторону глаза отвожу и вижу в толпе благородную даму, к ней подбегаю, кошель её возвращаю, а тело моё дрожать начинает от её красоты, что сразу про осла и дела его забываю. Дама благодарит меня, за руку берёт, на зрелище зазывая поглядеть. Она притворилась, что ей стало дурно от вида этого осла, и тогда просит меня:

– О, вид этого осла и что с ним будет делать вон та богатая дама, ах, от всего этого мне становится дурно! Добрый юноша, ты уже помог мне в моей рассеянности, не подведи меня и в этот раз, проводи до дома, а там меня встретят мои слуги.

Взял я её под мышку и повёл, а она мне путь указывала.

IV

И вот подошли мы к её дому, ворота которого обрамлял песчаный камень добротной резки. Довожу её до первой ступени, и дама слуг звать начинает, но никто не откликается. Тогда она как бы припомнила и сказала:

– Прости мне мою забывчивость, сегодня я совсем себя неважно чувствую, ведь слуг моих я отправила за покупками, готовить дом к празднику. Вот, возьми ключ и отведи меня в мои покои.