Птенчик

«Хорошая жена должна быть подле мужа. А жена из тебя вышла замечательная, лучше, чем дочь. Так что собирай вещи и возвращайся в свой помойный городишко. Я не хочу тебя видеть. Мальчишек оставь. Заберёшь их в августе. Кто знает, может, к тому времени я уже умру, и тебе не придётся мучиться от мыслей, что твой отец ненавидит твоих детей. Что смотришь? Иди! Иди!».

Зная характер отца, Альба не препиралась; сделала, как он хотел: схватила чемодан, который даже не успела разобрать, и помчалась в аэропорт. Она не тревожилась за детей: Джузеппе и Перла воспитали трёх дочерей, так что её мальчики в надёжных руках, но вместе с тем она понимала, что этим летом Джузеппе ни на шаг не подойдёт к Риккардо, и корила себя за вспыльчивость: вспомни она о принципах отца раньше, всё было бы по-другому. Вспомни она о принципах отца и промолчи, и Риккардо не пришлось бы переживать столь тяжёлый момент в одиночку.

Альба ждала посадки на рейс в аэропорту Катании и молилась, чтобы мать или старший сын впоследствии объяснили Риккардо, почему дедушка на него не реагирует.

Джузеппе считал, что до трёх лет ребёнком должна заниматься мать, отец подключается к воспитанию позднее, когда «мальчишке уже возможно что-то вбить в голову». Мальчишке, потому что, по мнению Джузеппе, девочек нечему и незачем учить: содержание семьи не станет её бременем, и знаний, полученных в школе, хватит с лихвой.

Джузеппе выдал замуж дочерей за тех, кого счёл подходящей партией, и предупредил девушек, что если его выбор окажется неверным, если мужья не будут заботиться о них должным образом, они могут вернуться в родительский дом: Джузеппе обязуется взять ответственность за их брак на себя и обеспечивать дочерей либо до их следующего замужества (если оно состоится), либо до конца жизни; он продавал домашнее вино, что позволяло не беспокоиться о деньгах, по меньшей мере, трём поколениям семьи Монретти.

На старшую дочь обязательства Джузеппе не распространялись.

Альба познакомилась с будущим супругом в июле 1953 года на площади Дуомо. Аурелио Бенитос жонглировал апельсинами на потеху друзьям, когда отвлёкся на хихикающих девушек у собора Святой Агаты; один апельсин упал ему на голову, второй – на землю, и Аурелио его ненароком раздавил, а третий покатился к ногам восемнадцатилетней красавицы-сицилийки. Она подняла его и протянула незнакомцу. Юноша, смущаясь, подошёл к ней. «Аурелио Бенитос»,– представился он. «Альба Монретти»,– кивнула она.

Аурелио вызвался проводить Альбу до дома, но она отказалась; сказала, что с попутчиками идти веселее, но дольше, а если она задержится, то её накажут, и завтра она проведёт весь день в усадьбе вместо того, чтобы любоваться «fontana dell’Elefante». Аурелио улыбнулся и тут же нахмурился: он не смог перевести последнюю часть предложения. Альба, воспользовавшаяся его растерянностью, заявила, что передумала отдавать апельсин и забирает его с собой. «Жонглёр из вас никудышный, синьор Бенитос»,– сказала она и в окружении подруг направилась к Пескерии, а Аурелио бросился за разъяснениями к друзьям. «Где находится fontana dell’Elefante?– возмущался он под хохот двух братьев, приехавших с ним в Катанию из Палермо.– Где это находится?». Юноши смеялись до слёз. «Fontana dell’Elefante, dell’Elefante!» – кричали они, показывая на пьедестал за их спинами. Аурелио поднял голову: на пьедестале возвышался чёрный слон.

Следующим утром Аурелио ждал Альбу у фонтана слона, а когда она появилась, спросил, может ли он полюбоваться «fontana dell’Elefante» вместе с ней. Услышав его акцент, Альба засмеялась и согласилась. Так началась их дружба.

Аурелио не скрывал, что ищет в Сицилии невесту – девушку из порядочной семьи, в чьём роду были одни итальянцы. Ни в Марсале, ни в Палермо он такой девушки не нашёл, поэтому прибыл в Катанию. «Не найдёшь в Катании, поедешь в Мессину и Агридженто?» – забавлялась Альба. Аурелио промолчал.

В августе Альба представила Аурелио отцу. Джузеппе, заметив, что старшая дочь стала ласковой и покладистой, донимал расспросами жену: «Она влюбилась? Влюбилась, да? Если Альба влюбилась, и у этого юноши серьёзные намерения, скажи, чтобы она пригласила его к нам на ужин, в противном случае, пусть не морочит девчонке голову». Альба передала Аурелио лишь половину, сказанную Джузеппе: она позвала его на ужин, но не спросила о «серьёзности намерений».

Зато Джузеппе задал этот вопрос сразу после того, как они с Аурелио пожали друг другу руки: «Вы хотите жениться на моей дочери?». Аурелио запаниковал. Ему нравилась Альба, но он не был готов принимать решение о женитьбе, не посоветовавшись с отцом, о чём честно сообщил синьору Монретти, и поведал о правилах, которых придерживаются в его семье. Джузеппе заинтересовало второе правило.

«Ваш отец воевал?».

«Нет».

«А я воевал. Осенью 1944 года меня и моего друга чуть не отправили в Больцано [5]. Немцы приняли нас за евреев. Скажите, синьор Бенитос, я похож на еврея?».

«Нет».

«Нет. Мой друг тоже не был похож на еврея. Но для немцев евреями были все, кто не говорил по-немецки. А те, кто говорили, были евреями-шпионами. Или русскими. Когда немцы разобрались с нашими документами, они отпустили нас. От них же мы узнали, что в Больцано привозят не только евреев, но и итальянцев. Итальянцев, которые за них воевали. Война началась в 1940 году, а мы только в 1944 поняли, что мы не союзники Германии, а её пушечное мясо. В том же году мы примкнули к Движению Сопротивления. Понимаете, синьор Бенитос? Мы примкнули к Движению, когда освобождать было уже некого. Тех, кого не подстрелили англичане и не подорвали русские, немцы добили в своих лагерях».

«Забавная ситуация».

«Забавная? По-вашему, синьор Бенитос, когда вас заводят в камеру и пускают газ, это забавно?».

Аурелио почувствовал, как его рубашка прилипает к спине.

«Я хотел сказать, что хорошо, что вас с другом не отправили в Больцано, синьор Монтретти».

«А я хотел узнать, чем вы и ваша семья отличаетесь от нацистов, синьор Бенитос».

«Мы не нацисты,– встрепенулся Аурелио.– Мы не презираем и не убиваем людей другой национальности. Мы всего лишь не хотим смешивать кровь».

«Чтобы называть себя итальянцем, одной крови мало, синьор Бенитос,– прохрипел Джузеппе,– нужно родиться на итальянской земле, говорить на итальянском языке и быть причастным к итальянской культуре; вы же можете похвастаться только кровью. Думаю, вы понимаете, что ваш брак с моей дочерью невозможен? Альба не станет женой человека, которого её предки волнуют больше, чем она сама».

Ужин закончился, так и не начавшись. Аурелио поблагодарил Перлу и Джузеппе за уделённое ему время, кивнул на прощание Альбе и покинул усадьбу Монретти ровно через двадцать пять минут после того, как пожал руку хозяину дома.

Утром Альба ждала Аурелио у фонтана слона, но он не пришёл; на следующий день он тоже не появился, но Альба продолжала приезжать на площадь, где проводила в ожидании по несколько часов, пока в сентябре не встретила на рынке братьев, для которых Аурелио жонглировал апельсинами. Они-то и рассказали Альбе, что после знакомства с отцом девушки, их приятель второпях покидал вещи в чемодан и ринулся в аэропорт. "Отец не дал согласия на наш брак»,– сказала Альба. Один из юношей почесал затылок: «Про это он ничего не говорил. Он обиделся, что твой отец назвал его нацистом». Его брат нахмурился: «Не обиделся, а разозлился». «Обиделся!». «Разозлился!». В споре они не заметили, как Альба ушла, смешавшись с толпой.

Больше она в Катанию не приезжала.

Альба страдала из-за внезапного отъезда возлюбленного, и её страдания, сопровождающиеся печальными вздохами и заплаканными глазами, злили Джузеппе, и как-то за обедом, когда Альба с отсутствующим видом возила ложкой по тарелке, он не выдержал и сказал, что если ей так хочется замуж, то он найдёт для неё лучшего мужа, какого только можно себе представить, но в ответ услышал, что ей не нужен лучший муж, ей нужен Аурелио. «Дура! Дура! – Джузеппе схватился за голову.– Какая же ты всё-таки дура!» – он отодвинул тарелку, расплескав её содержимое, и, бормоча невнятные проклятия, вышел в сад.

Через пару месяцев страдания Альбы поутихли, и Джузеппе успокоился, а к Рождеству и вовсе забыл о существовании самовлюблённого американца. Однако в феврале 1954 года тот напомнил о себе вновь, заявившись в усадьбу поздним вечером в сопровождении отца и какого-то громилы с кривым носом, которого отец Аурелио – Амадео Бенитос – представил как своего партнёра по бизнесу.

Джузеппе пригласил мужчин в дом и предложим им поужинать с его семьёй.

«Вы богатый человек, синьор Монретти,– Амадео улыбнулся, разглядывая дочерей Джузеппе,– много детей это счастье. У меня, увы, только один сын. Но я надеюсь, у меня будет полный дом внуков!»– он похлопал по спине Аурелио.

«Всё в руках нашего Господа, синьор Бенитос. Или вы предпочитаете, чтобы к вам обращались по-другому?».

Амадео, сидевший за столом напротив Джузеппе, усмехнулся.

«Синьор или мистер, как вам будет удобно. Вы хорошо говорите по-английски».

«Мой английский, как и ваш итальянский, к сожалению, далёк от совершенства. Можно пытаться говорить как американец, но думать ты будешь как итальянец. В обратную сторону это тоже работает, синьор Бенитос».

«Конечно. Я смотрю, вас заинтересовал мой друг?».

«Я никогда не видел таких маленьких людей [6], мне любопытно».

Дочери Джузеппе рассмеялись, потому что гость, которого обсуждали мужчины, напоминал откормленного кабана и никак не подходил под описание «маленького человека», но под строгим взглядом отца девушки мгновенно замолчали и сделали серьёзные лица, а Амадео, напротив, улыбнулся.

«Не такой маленький, как может показаться на первый взгляд».

«Он помогает вам вести дела?».

«Он мой партнёр. А чем занимаетесь вы?».

«Я продаю вино».

Улыбка Амадео стала шире.

«Так у вас семейный бизнес? Я слышал, ваша мать продавала вино. И сладости».

«Я продаю только вино».

«Конечно. К слову говоря, у нас своя фабрика по пошиву одежды. Весьма прибыльное дело, синьор Монретти».

«Не видел ваших костюмов в Сицилии».

«Также как я не видел на прилавках американских магазинов ваше вино. Мы с вами работаем на разные рынки».

«Да, мы с вами работаем на разные рынки, поэтому итальянцы пьют итальянское вино, а американцы носят американские костюмы».

Амадео, по-прежнему улыбаясь, кивнул.