– Ну, не каждый день. Где-то раз в три дня готовлю и дома…
– Но два дня из трех ты все-таки ешь в баре сэндвичи с омлетом, так?
– Да, пожалуй…
– А почему именно сэндвичи с омлетом?
– В хороших барах всегда готовят хороший сэндвич с омлетом.
– Тьфу!.. – сказала она. – Ненормальный какой-то.
– Абсолютно нормальный, – сказал я.
Совершенно не представляя, как сменить тему, я замолчал и какое-то время сидел, уставившись на окурки в пепельнице посередине стола.
– Разговор – о работе? – намекнула она.
– Я уже говорил вчера – работа закончена полностью. Нет никаких проблем. И разговора никакого нет.
Из кармана сумочки она достала пачку тонких, длинных ментоловых сигарет и, вопрошая одними глазами: «Ну, и?..» – прикурила от ресторанных спичек.
Я совсем уже открыл было рот, но тут за моей спиной вновь послышалось решительное цоканье каблуков. С особенной улыбкой, словно показывая портрет единственного сына, метрдотель повернул бутылку этикеткой ко мне. Я кивнул ему – и он, вынув пробку с едва слышным, ласкающим ухо щелчком, разлил вино по глотку на бокал. Я ощутил на языке концентрированный вкус денег.
Метрдотель удалился, и два официанта, сменяя друг друга, выставили на стол три больших блюда и пару тарелок. Затем официанты исчезли, и мы снова остались вдвоем.
– Очень хотелось увидать твои уши. Чего бы это ни стоило, – сказал я откровенно.
Не отвечая ни слова, она положила себе паштета с печенью и пригубила вино.
– Что, зря побеспокоил?
Она еле заметно улыбнулась:
– Хорошую французскую кухню очень трудно назвать беспокойством…
– А разговор об ушах – беспокойство?
– Тоже нет. Все ведь зависит от угла зрения, верно?
– Так давай говорить под твоим любимым углом.
Она поднесла ко рту вилку и слегка изогнулась, потянувшись навстречу руке.
– Говори, что думаешь. Вот и будет «под моим любимым углом».
Мы помолчали какое-то время, занятые едой и вином.
– Я сворачиваю за угол, – заговорил я. – И кто-то впереди меня тоже сворачивает за следующий угол. Мне не видно, кто это. Я успеваю разглядеть лишь краешек белой одежды, мелькнувший в последний момент. Этот белый лоскут мельтешит, почти ускользая из виду, – но никак нельзя отделаться от него совсем… Знакомо тебе такое?
– Вроде знакомо…
– Вот такое же ощущение у меня от твоих ушей.
Вновь погрузившись в молчание, мы продолжали ужин. Я подлил вина ей, потом себе.
– Ты же не о картинке в голове говоришь, а о самом ощущении, так ведь? – уточнила она.
– Конечно.
– А раньше ты никогда подобного не испытывал?
Немного подумав, я покачал головой:
– Нет.
– Получается, все из-за моих ушей?
– Я не уверен… Уверенность в чем-то – вообще очень скользкая штука… К тому же я еще ни разу не слышал, чтобы форма ушей вызывала у кого-то все время одни и те же чувства…
– Ну, один мой знакомый всегда начинает чихать при виде носа Фарры Фосетт-старшей. А согласись: в том же чихании очень много чисто психологического. Какая-то причина порождает однажды случайное следствие – и вот то и другое уже связано в нас, да так, что не разорвать…
– Я, конечно, не знаю, что там с носом у Фарры Фосетт-старшей… – начал я, отхлебнул вина и забыл, что хотел сказать.
– В твоем случае – что-то другое? – спросила она.
– М-м-да, немного другое, – ответил я. – Что-то совершенно неуловимое – и в то же время страшно конкретное, важное… – Я развел руки на метровую ширину – и резко сдвинул ладони до промежутка в какие-то пять сантиметров. – Не знаю, как лучше сказать…
– Феномен концентрации на неосознанных мотивах.
– Именно так, – сказал я. – Ого, да ты раз в десять умнее меня!
– Я ходила на курсы.
– На курсы?
– Да. Заочные курсы по психологии.
Мы разделили на двоих остатки паштета. Я опять забыл, что хотел сказать.
– Значит, ты пока еще не уловил, что за связь между моими ушами и твоим ощущением?
– Ну да, – сказал я. – Никак не пойму: то ли твои уши хотят мне что-то сказать напрямую, то ли что-то еще обращается ко мне через твои уши как через посредника…
Не отнимая рук от стола, она слегка повела плечами.
– А это твое ощущение – приятное или неприятное?
– Ни то, ни другое. А может, и то, и другое вместе… Не знаю.