Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Когда комиссар Руш, позвонив по телефону, вернулся во двор, ситуация там несколько изменилась. В окнах флигеля виднелись лица жильцов, несколько человек вышли во двор, но держались поодаль. Труп уже накрыли простыней, коротковатой, только до колен госпожи Розенталь.

Баркхаузен слегка пожелтел лицом, на запястьях у него были наручники. Жена и пятеро детей, стоя поодаль во дворе, молча наблюдали за ним.

– Господин комиссар, я протестую! – жалобно хныкал Баркхаузен. – Я правда не бросал браслет в подвал. Молодой господин Персике зол на меня…

Как выяснилось, Фридрих, выполнив задание, немедля принялся искать браслет. Ведь на кухне Розенталь еще держала его в руке – как раз из-за этого браслета, который она упорно не отдавала, Фридрих и остервенел. А в сердцах потерял обычную бдительность, ну и старуха сумела подложить ему свинью, сиганув из окна. Стало быть, браслет наверняка где-то здесь, во дворе.

Когда Фридрих взялся за поиски, Баркхаузен стоял возле стены. И Бальдур Персике вдруг заметил, как что-то блеснуло и тотчас же звякнуло в угольном подвале. Он немедля слазил в подвал и обнаружил там браслет!

– Я его туда не бросал, господин комиссар! – испуганно твердил Баркхаузен. – Он, поди, отскочил туда из рук госпожи Розенталь!

– Ну-ну! – сказал комиссар Руш. – Вот, оказывается, что ты за птица! И такой гусь работает на комиссара Эшериха! То-то коллега обрадуется, когда узнает!

Комиссар разглагольствовал вполне миролюбиво, но взгляд его скользил от Баркхаузена к Персике, туда-сюда, туда-сюда. Затем Руш продолжил:

– Что ж, думаю, ты не против немножко с нами прогуляться, а?

– Само собой! – заверил Баркхаузен, он дрожал как осиновый лист и побледнел еще сильнее. – С удовольствием! Для меня главное, чтобы все до конца разъяснилось, господин комиссар!

– Вот и ладушки! – сухо бросил комиссар. Быстро глянул на Персике и добавил: – Фридрих, сними с него наручники. Он и без того пойдет с нами. Верно?

– Конечно-конечно! С удовольствием! – горячо заверил Баркхаузен. – Я не сбегу. Да если и сбегу, вы ж меня все равно найдете, господин комиссар!

– Что верно, то верно! – сухо кивнул тот. – Такого, как ты, мы везде разыщем! – Он осекся. – «Скорая помощь» приехала. И полиция. Давайте-ка побыстрее покончим с этим делом. У меня нынче утром и другой работы полно.

Позднее, когда они «покончили с этим делом», комиссар Руш и юный Персике еще раз поднялись в розенталевскую квартиру.

– Кухонное окно надо закрыть, только и всего! – сказал комиссар.

На лестнице юный Персике внезапно остановился.

– Вам ничего не бросилось в глаза, господин комиссар? – шепотом спросил он.

– Мне много чего бросилось в глаза, – отвечал комиссар Руш. – Но что бросилось, к примеру, в глаза тебе, мой мальчик?

– Разве не примечательно, как тихо в переднем доме? Вы обратили внимание, что в переднем доме никто на улицу не выглядывал, во флигеле-то народ все окна облепил! Подозрительно. Жильцы из переднего дома наверняка ведь что-то заметили. Но не подают виду. Вы должны немедля провести у них обыски, господин комиссар!

– И начал бы я с Персике, – ответил комиссар, продолжая спокойно подниматься по ступенькам. – У них тоже никто в окно не выглядывал.

Бальдур смущенно засмеялся.

– Мои братья, которые в СС, – пояснил он, – вчера вечером они в стельку напились…

– Сынок, – продолжал комиссар, будто и не слышал. – Я делаю свое дело, а ты – свое. И в твоих советах я не нуждаюсь. Соплив ты еще давать мне советы. – В душе посмеиваясь, он глянул через плечо в растерянное лицо парня и добавил: – Если я не устраиваю здесь обысков, мой мальчик, то лишь постольку, поскольку у них было полным-полно времени, чтобы уничтожить отягчающие улики. Да и зачем поднимать такой шум из-за мертвой жидовки? Мне хватает забот с живыми.

Они уже добрались до розенталевской квартиры. Бальдур отпер дверь. Перво-наперво закрыть окно на кухне, поднять опрокинутый стул.

– Ну вот! – Комиссар Руш осмотрелся вокруг. – Все в ажуре!

Он прошел в комнату, сел на диван, на то самое место, где часом раньше довел старуху Розенталь до полной отключки. Довольно потянулся и сказал:

– Та-ак, сынок, а теперь принеси-ка бутылочку коньяку и два стакана!

Бальдур ушел, потом вернулся, разлил коньяк по стаканам. Они чокнулись.

– Отлично, мой мальчик, – благодушно похвалил комиссар, закуривая сигарету, – а теперь расскажи-ка, чем вы с Баркхаузеном раньше занимались в этой квартире! – И, заметив возмущенное движение юного Бальдура Персике, немедля добавил: – Подумай хорошенько, сынок! В случае чего я и гитлерюгендфюрера заберу с собой на Принц-Альбрехтштрассе, ежели он будет слишком уж беззастенчиво морочить мне голову. Подумай хорошенько, может, лучше сказать правду. Глядишь, она останется между нами, смотря что ты расскажешь. – И, видя, что Бальдур колеблется: – Я ведь тоже кое-что заприметил, сделал, как мы говорим, кое-какие наблюдения. Например, заметил следы твоих башмаков вон там, на постельном белье. А нынче утром ты туда не ходил. И коньяк очень уж быстро разыскал – знал ведь, что он тут есть и где стоит! А как думаешь, что со страху мне расскажет Баркхаузен? Да на кой мне сидеть тут и слушать твое вранье! Соплив ты для этого!

Бальдур не мог не согласиться и выложил все как есть.

– Так-так! – подытожил комиссар. – Ладно, каждый делает что может. Дураки – глупости, а умники иной раз глупости еще похлеще. Что ж, сынок, в конце концов тебе все же хватило ума не врать папаше Рушу. И это тебе зачтется. Что бы ты хотел отсюда взять?

Глаза у Бальдура загорелись. Вот только что он совершенно пал духом, но теперь снова приободрился.

– Радио, патефон и пластинки, господин комиссар! – алчно прошептал он.

– Хорошо! – милостиво произнес комиссар. – Я ведь сказал тебе, что раньше шести сюда не вернусь. Еще что-нибудь?

– Может, один-два чемоданчика с бельем? – попросил Бальдур. – У моей мамаши с бельем неважно!

– Боже, как трогательно! – насмешливо сказал комиссар. – Какой заботливый сынок! Поистине мамино сокровище! Ну да ладно! Но это все! За остальное отвечаешь передо мной! А я чертовски хорошо запоминаю, где что лежит и стоит, меня на мякине не проведешь! И как я уже говорил, ежели что – обыск у Персике. В любом случае найдутся радиола и два чемодана белья. Но не дрейфь, сынок, пока ты не финтишь, я тоже не стану.

Он пошел к двери. Только бросил напоследок через плечо:

– Кстати, если этот Баркхаузен тут снова появится, никаких скандалов с ним не затевать. Я этого не люблю, понятно?

– Так точно, господин комиссар, – послушно ответил Бальдур Персике, и они расстались. Воскресное утро прошло для обоих вполне удачно.

Глава 17

Анна Квангель тоже обретает свободу

Для Квангелей этот воскресный день прошел не столь удачно, по крайней мере, разговор, которого так желала Анна Квангель, не состоялся.

– Не-ет, – отвечал Квангель. – Не-ет, мать, не сегодня. День начался неправильно, в этакий день я не могу делать то, что, собственно, задумал. А раз не могу, говорить об этом тоже не стану. Может, в другое воскресенье. Слышишь? Вон по лестнице сызнова крадется один из Персике… не обращай внимания! Только бы они не обращали внимания на нас!

Однако в это воскресенье Отто Квангель был необычно мягок. Анна могла сколько угодно говорить о погибшем сыне, он не запрещал. Даже просмотрел с ней немногие фотографии сына, какие у нее были, а когда она опять заплакала, положил руку ей на плечо и сказал:

– Не надо, мать, не плачь. Кто знает, может, так оно и лучше, мало ли от чего он уберегся.

Итак, хотя разговор не состоялся, воскресенье все равно прошло хорошо. Давненько Анна Квангель не видела мужа в таком благостном настроении, казалось, будто опять выглянуло солнышко, последний раз осветило все вокруг перед наступлением зимы, которая упрячет все живое под свой снежно-ледяной покров. В последующие месяцы, когда Квангель становился все холоднее и молчаливее, ей поневоле часто вспоминалось это воскресенье, оно дарило утешение, не давало пасть духом.

Потом началась новая рабочая неделя, такая же, как и все прочие, похожие одна на другую, все равно, цветут ли цветы или метет метель. Работа всегда одна и та же, и люди такие же, как всегда.

Только одно маленькое происшествие, совсем маленькое, случилось с Отто Квангелем на этой неделе. Он шел на работу, и на Яблонскиштрассе ему повстречался отставной советник апелляционного суда Фромм. Квангель, конечно, поздоровался бы с ним, да опасался глаз Персике. А вдобавок не хотел привлекать внимание Баркхаузена, которого, как рассказывала Анна, забирали в гестапо. Ведь Баркхаузен уже вернулся, если его вообще куда увозили, и снова болтался возле дома.

Поэтому Квангель как бы не заметил советника, прошел мимо. Тот, судя по всему, был не столь склонен осторожничать, во всяком случае, он легонько приподнял шляпу, улыбнулся соседу глазами и вошел в дом.

Вот и хорошо! – подумал Квангель. Тот, кто видел, скажет себе: Квангель все такой же неотесанный чурбан, а советник – человек культурный, воспитанный. Никому и в голову не придет, что этих двоих что-то связывает!