В тени веков. Погребённые тайны (Том I)

Привычный к тому, что о нем не помнят, Уден хладнокровно принял такое к себе обращение, словно он безымянная мебель, слез с досок и неспешно приблизился к рыжебородому. Тот с минуту мерил его взглядом, словно хотел прожечь насквозь и что-то понять для себя, затем ухмыльнулся и произнес:

– Значит, ты предлагаешь рискнуть, но только для того, чтобы мы потом друг друга не покромсали на куски и не начались распри, кто был прав, а кто – нет?

– Что-то вроде того, – смеющиеся черные глаза Удена сузились, но даже под тяжелым и острым взглядом главаря он их не спрятал. – Нас и так уже поубавилось достаточно, и много ума не нужно, чтобы понять, что из-за внутренних разборок от твоей банды вообще ничего не останется.

– А знаешь, умник, мне нравится, как варит твой котелок, в отличие от этих бездарей и дармоедов, которым подай только развлечений и денег ни за что. Ты… Напомни, кстати, как твое имя?

Парень без тени смущения назвался, как делал прежде не единожды, когда и Манрид, и другие к нему обращались, что было, разумеется, больше случайностью, чем настоящей необходимостью. Но Удена Мора это вполне устраивало, он был тёмной лошадкой среди людей Железного Кулака и ему нравилось, что его персона для них приходилась малозначимой. Парень почти ничем себя не утруждал, если шайка шла на дело, ловко мог отсидеться где-то, но при этом положенные лирии умудрялся получать. Он сторонился лишний раз себя проявлять и напоминать о собственном существовании, ему хватало того, что пристроился и пригрелся на одном месте. Рожденный далеко не на улице или в притоне какой-то нищенкой, Уден приткнулся к тем, кого его семья, как и все прочие приличные люди, всегда старалась избегать и презирала.

– Значит, идем, куда шли? – Костяной Фес легонько одобрительно похлопал рыжебородого по плечу. – Другое дело, иначе все бы решили, что Манрид Железный Кулак устал и начинает сдавать.

– Ты знаешь не хуже меня, что может случиться с теми, кто так подумает. А теперь, хватит трепаться попусту, собирайтесь и выходим – вы достаточно отдохнули. Уден, не отставай, и будет лучше, если ты пойдешь рядом со мной.

По лицу парня нельзя было понять рад он или же нет оказанной ему чести, хотя любой из их сборища желал быть ближе к главарю, ведь это означало получить больше доверия и покровительства. А фигура Манрида кое-что да значила во многих уголках Кордея среди подобных ему, и его протекция могла очень пригодиться.

Застава Три Дуба, где должна была пройти встреча, находилась неблизко, и притом еще не в самой легкопроходимой местности. Одним богам известно, почему некогда люди решили обосноваться именно там, среди бесконечных глубоких оврагов. В зимы, особенно такие снежные, какой выдалась нынешняя, ходить в тех краях неосторожным и несведущим путникам было опасно, ведь под белоснежными бескрайними покровами скрывались коварные провалы и смерть в облике каменных пиков, что тянулись вверх со дна. И все это дополняли изогнутые уродливые деревья, могучие корни которых предательски выглядывали из земли. И все же в одно время столь непредсказуемая местность оказалась для тех, кто обосновался на заставе, большим плюсом. Когда-то это была крошечная деревушка без названия, но позже она превратилась в один из многочисленных в Хиддене наблюдательных постов, когда воцарились неспокойные времена и смута, едва не дошедшая до открытых военных кампаний и сопротивлений внутри провинции. Но о несостоявшейся, к счастью, междоусобной войне многие уже успели позабыть – дела давно минувших лет. Беспорядки и волнения успокоились, но за поселением так и осталось положение заставы, которая стала именоваться Три Дуба. Эти деревья там никогда не росли, нет, и свое название поселение получило благодаря резному рисунку в виде тройки дубовых листьев над входными воротами. Местные жители не имели ничего против ни названия, ни статуса, да и уходить никто оттуда не собирался, несмотря на все коварство округи, где нужно всегда быть начеку и смотреть под ноги.

Сам Манрид никогда не бывал в Трех Дубах, как и его сообщники, во всяком случае, никто никогда не упоминал о тех краях, но рыжебородый догадывался, что место выбрано не случайно. И он не ошибался: застава, существовавшая обособленно ото всех, в тишине и полной глуши, подходила для тайных встреч, переговоров как нельзя лучше. Жителей можно было по пальцам обеих рук пересчитать – так мало проживало на заставе, и они почти не интересовались тем, кто к ним забрел на огонек – на излишнем любопытстве их нельзя было поймать. В гостеприимстве никому не отказывали никогда (однако не выносили всякого рода отребье, шнырявшее по дорогам и доставляющее доброму люду неприятности и беды, и с ними у обитателей Трех Дубов разговор был короткий), но на этом – все. Докучливых расспросов не учиняли, ведь их не особо интересовало, кто и что, если пришлые не собирались, конечно, навсегда осесть в глухих краях, но и не любили, когда кто-то что-то вынюхивает и расспрашивает о них самих. Молчаливое наблюдение. Да, особым дружелюбием не славились, и их это вполне устраивало.

Остатки шайки из шести человек наконец покинули разваленную ферму, едва передвигая ногами и увязая в снегу. В самом начале своего пути – а выступила банда не из своего убежища – они были при двух лошадях и повозке, но случилась неприятность: животные переломали ноги на крутом склоне и их пришлось добить, а телегу бросить за ненадобностью. Теперь им приходилось использовать собственные силы, которые были на исходе, да и снежные заносы и непрекращающиеся ветра еще больше усложняли дорогу и затрудняли ход. В дорожных мешках звенели бутылки с оставшимся пойлом – единственное, что на имеющийся момент поднимало настроение бандитам, не считая мыслей о будущей прибыли. В головах у всех несколько прояснилось, хоть половина так и не вспомнила, что именно произошло прошлой ночью, но им на это уже было наплевать, ведь не лишились же они, в конце концов, своих жизней, как их приятели.

– Эх, не повезло остальным, зато нам больше достанется, – цинично заметил долговязый, осознав, наконец, что к чему.

– Так мы за них погуляем на славу, на их-то долю! – тут же ответил другой и довольно гоготнул, представив, сколько дней подряд можно гулять на наживу, и сколько еще может остаться денег даже после этого.

– А то, и еще как! Мы-то живы.

– Завалите пасти! – скомандовал Манрид, гневно глянув на болтунов. – А не заткнетесь, так отправитесь вслед за ними, – его злило, что лишился практически лучших своих людей, да, они были отребьем, из того же самого теста, что и сам рыжебородый, но он их ценил и они были незаменимы. Остались лишь те, кого бы Железный Кулак самолично с превеликим удовольствием давно отправил к праотцам, выпустил никчемный дух из их тел или, будь такая возможность, выменял у любых могущественных незримых сил на своих убитых людей. Но его останавливало то, что и не самые лучшие остатки банды еще могут быть полезны, ведь не зря же Манрид когда-то их подобрал и позволил присоединится к его маленькой и уютной компании.

– Да ладно тебе, сейчас всем и без того хреново, пусть треплются, может полегчает, им пока больше ничего не остается, – Костяной Фес оправился и прибавил шагу.

Кто-то из шайки хриплым голосом затянул одну из известных трактирных песен, тех самых, что распевают ветреные девицы, которым подпевают кутилы и пройдохи.

…Э-эй, Сьюзи, красотка,

Станцуй для меня!

С тобой выпьем мёда-а-а

И-и-и…

Будем гулять до утра!

Э-эй, Далия, пышка,

С тобой бы удрал,

Но только такую-ю-ю

Малышку-у-у…

Мой конь бы не удержал!..

Не долго думая, сначала один, потом другой подхватил песню, и вскоре по округе стали разноситься отвратительные вопли и непристойные куплеты, поддерживаемые завыванием ветра, носящимся меж деревьев.

Глава VI. Прошлое всегда рядом

– Дайте мне во-он те ткани и еще коробочку иголок, и самые крепкие нити, что у вас есть.

– Никак шить платье себе собралась?

– Если что останется от полотен. Все говорят, в этом году праздник Последних Звезд самый большой из всех предыдущих, поэтому я не знаю, хватит ли этих тканей даже на украшение тётиной таверны.

– Так и есть, Сафир. Мне уж столько лет, и можешь поверить, такого гулянья еще ни разу не затевалось в городе.

В лавке пряжи и тканей Марты Равии сегодняшним днем было на удивление тихо, учитывая все обстоятельства. Никто не толпился в зале и за дверьми, желая купить все самое лучшее и новенькое, не щебетали беспрерывно девушки, кто какие наряды собирается себе приготовить, не было слышно бесконечных обсуждений женщин постарше, какой цвет лучше подойдет для ярмарочных шатров на главной площади. Тишина. Только легкий шелест всевозможных материй, редкий стук закрывающихся ящиков высоких шкафов и негромкие голоса помощниц старухи Марты. Её магазин, пожалуй, был одним из самых первых, который открылся в Глицием-Терре. Во времена своей молодости, когда она еще являлась подмастерьем какого-то иноземного портного в городке, расположеном неблизко от Глациема, Равия решилась оставить мастера и открыть свое дело. Тогда вечно недовольный и брюзжащий старик долго не хотел отпускать помощницу и постоянно сыпал проклятиями и говорил, что у той ничего не выйдет и все ее затеи прогорят. А если она в случае неудачи вдруг попросится назад, то он ее не примет ни за что, даже на порог не пустит и слушать не станет. Но, к счастью, его предсказания не сбылись, и дело Марты пошло, как по маслу – она не прогадала, когда выбрала Глацием для собственной лавки. Благодаря тому, что через торговую столицу часто проходили заморские суда, магазин женщины ломился от всевозможных диковинных тканей, кружев, нитей и пряжи.

Пожилая торговка была из тех немногих жителей города, кто относился по-доброму и без осуждения к Паланио, предпочитая оставаться в стороне от сплетен. Она, как и прочие, знала печальную и странную историю семьи девушки, и, конечно, в первое время, когда о них только все и говорили, не обошлось без того, чтобы пожилая особа тоже не перекинулась парой слов об этом с домочадцами. Да, у нее был своеобразный характер, жесткий, бывало, любила поучить жизни, часто приводя себя в пример, настаивая на том, что каждый сам себе хозяин и кует собственное счастье. Но с Сафир Паланио дело обстояло иначе: женщина искренне жалела бедняжку, ни разу ни в чем не упрекнула и всегда была рада видеть ее в своей лавке. Помимо старухи Равии, тёти Алты и ее мужа, сиротку не обходил стороной и не чурался и один из местных рыбаков, который знавал отца девушки, и когда-то изредка ходил с тем на промысел. Ничего плохого Сеттер не мог сказать об Ирди, и хоть времени, чтоб узнать того получше, и не хватило, рыбак сразу понял, что за человек перед ним предстал, когда впервые увидел его. Давние приятельские связи сыграли свою роль, и потому-то доброе отношение перешло и к дочери Ирди. И, несмотря на то, что болтуны и разные наговорщики постоянно трепались, что Сафир совсем не похожа на отца – а это было действительно так, – и что Рия понесла и родила от другого мужчины, Сеттер, напротив, видел сходство. А может, просто хотел видеть, отмахиваясь от кухонных пересудов. В конце концов, ему не было дела до чужого грязного белья – не пристало мужику копаться в нем и ворошить прошлое, которое его не касается.

– Сафир, детка, а почему бы тебе не выбрать что-то для себя? – Марта поманила девушку за прилавок, впуская в складские комнаты, похожие на рай для любителей шитья.

– Боюсь, у меня сейчас не хватит денег, а если бы и были лишние, то тётушка Алта вряд ли обрадовалась тому, что я вот так бросаю их на ветер.

– Пусть это будет небольшим подарком от меня. Возражений не принимаю. О, и твоя тётя – добрейшей души человек, не думаю, что она стала бы когда-то сердиться и ругаться из-за такой ерунды, как потраченные мелкие деньги.

Девушка в нерешительности потопталась на месте, чувствуя, как ей сейчас неудобно перед хозяйкой магазина. Сафир все чаще и чаще начало казаться, что она будто пользуется ее расположением и совсем не заслуживает подобного участия – слишком много за утекшие годы успела услышать нелицеприятного о себе и своей матери. И это не прошло зря.

– Я только на минутку, поглядеть, тем более меня, должно быть, уже заждались дома. Сегодня еще много дел…

– Вот и не трать время на бесполезные разговоры и оправдания. Ко мне в очередь выстраиваются знатные и богатые люди, чтобы купить то, что большинству не по карману, а тебе в дар предлагают и еще упрашивают, а ты артачишься. Вот, право, сколько зим прожила, но до сих пор не могу понять людей, – Марта развела руками, выражая свое удивление.

Солнце уже клонилось к горизонту, но сумерки еще не успели осесть на стены домов и улочки. Горожане по-прежнему суетились, спеша закончить все до темноты и разойтись по теплым домам к горячему ужину. И хоть метель давно стихла, капризная погода здешних краев и вновь надвигающийся снежный серый полог говорили о том, что можно ждать очередного снегопада. И это подгоняло людей еще больше завершить свои дела и работы поскорее. Сафир торопливо вышагивала по утоптанной снежной дороге, довольно улыбаясь и прижимая к себе два свертка с тканями, один из которых был лично ее. Нет, тётя Алта ее никогда ни в чем не обделяла, давала все, что было нужно, но девушке особенно было приятно, что хоть кто-то не из родни обратил на нее внимание таким образом. Шила, правда, девушка плохо, чего уж скрывать, но иголку держать умела, поэтому надеялась, что сшить платье ей поможет тётушка или же сама Марта. Только бы еще собраться с духом попросить об этом.

Путь Сафир до дома пролегал через главную пристань – ей нравилось смотреть на бескрайние воды своенравного и сурового моря, покрытого ледяными островами. Нравилось вдыхать соленый морозный воздух, которым дышал Конгелат, ведь его ни с чем нельзя было сравнить. Прежде девушке ни разу не доводилось побывать в плавании, она даже не ступала на корабельный борт. Несмотря на то, что отец был мореходцем, он никогда не брал дочь с собой – не положено, пусть это и было бы короткое путешествие. К тому же, Ирди считал, что провонявшее рыбой и сыростью судно, полное грубого мужичья, хоть и знающего свое дело – не место для дитя, особенно для девочки. Сафир, конечно, не грезила о морских странствиях, все это было не по ней, но иногда она думала и представляла, что может быть там, за бесконечными северными просторами коварных вод. Потому-то Паланио не редко ходила через порт, полюбоваться видами. Но это было не единственной причиной. Главным же поводом для подобных прогулок служил Арон Нут – статный восемнадцатилетний парень, сын рыбака Сеттера. Высокий, широкоплечий, черноволосый – мечта многих здешних городских и деревенских девиц. Одиноких фермерских угодий и мелких деревенек хватало в округе, и Арон часто бывал в них по наказу отца, когда возникала нужда продать остатки улова. И чуть ли не каждая вторая незамужняя девушка, уже знавшая и видевшая не раз рыбацкого сына, мечтала о таком завидном женихе. Нут запал в сердца многих красавиц, но в его же сердце не жил никто, он отмахивался от всех этих глупостей и телячьих нежностей. И любил парень лишь одного человека: себя, и ему не могло не льстить то внимание и вздохи со стороны девиц. Многие говорили, что это пройдет, как только встретит ту, которая суждена судьбой, но они все ошибались. В Ароне долгоденствовала и ширилась та самая скверная сущность, которая лелеяла лишь своего хозяина, не оставляя места ни для кого более. Нет, он не был зол или жесток, и ему была знакома даже милость, насколько представлялось возможным, однако благородные порывы его никогда не одолевали, он ценил и думал только о себе, и едва ли когда-то пожертвовал собой ради кого-то. Покойная мать дарила ему свою безусловную любовь до последних дней, он ощущал ее на себе, но сам не был способен на подобное чувство к другим, даже к собственным родителям, к которым питал сдержанное уважение и испытывал ровную благодарность. Порой Сеттер поражался, откуда это взялось в его сыне, но ничего не мог уже с этим поделать.

Сафир петляла между огромными ящиками, гружеными всякой всячиной – начиная с рыбы и заканчивая дорогими и редкими снадобьями, – и высматривала Арона. Повсюду суетились портовые рабочие, корабельщики, ростовщики, которые едва не сбивали с ног неприметную прохожую, совершенно не вписывающую в окружение. Каждый был занят своим делом, время не ждало, да и буран надвигался, и суматоха от того не прекращалась ни на минуту.

– Извините, извините, я сейчас, – Паланио только и успевала уворачиваться, уходя с пути очередного рабочего – сегодня было особенно оживленно в порту. – Неудачный я выбрала день для прогулки, похоже.

Спустя некоторое время у девушки все точно кругом пошло перед глазами, и внезапно ей начало казалось, что она теряется и совсем не понимает, где находится. Все вокруг стало выглядеть каким-то незнакомым и совсем не тем привычным, накрываясь путающим и непроглядным туманом, искажающим лица людей. Сафир мотнула несколько раз головой, пытаясь прогнать пелену, рассеять ее, и вроде на мгновение даже получилось, но стоило ей пройти несколько шагов, как все повторилось, но уже с большей силой. С ней бывали припадки и раньше, и не один раз, но половина из них давно выпали из девичьей памяти или же спрятались и затаились где-то в самых темных и закрытых уголках подсознания. А те, которые сохранились смутными обрывками без ясности, были пустяковыми и проходили довольно быстро, оставляя после себя лишь разбитость и странное ощущение опустошенности. Больше ничего. И Паланио не всегда запоминала, как на нее находило. Однако это нисколько не успокаивало ни Сафир, ни тех, кто заменили ей родных отца и мать, и тётя Алта и Дорей старались сами не вспоминать о непонятных приступах и не напоминали о них лишний раз и девушке. Супруги решили, что ни к чему это, к тому же последний припадок был очень давно, почти год назад, хоть дни никто и не считал.

Едва ступая по запорошенному снегом дощатому настилу, Паланио хоть и с трудом, но все же выбралась на свободную площадку, примыкавшую к плотницким мастерским и портовым счетным конторам, где всегда было тихо и почти безлюдно. Мимо проскочила парочка мальчишек, спешащих куда-то, и все успокоилось. Крики, переговоры, громкий гогот остались позади, в забитых коридорах причала у складов. Сафир неустанно моргала, щурилась и трясла головой, и, прильнув к стене, потихоньку шагала вперед, ища место, куда можно было бы присесть. Очень скоро сознание так помутилось, что она окончательно потерялась в одолевшем ее мороке, что окутал все изнутри и заключил Сафир в свой плен.

– …эй, что с тобой? Тётка знает, что ты тут ходишь одна почти впотьмах? И куда идешь? Слышишь меня, Сафир?.. – то бы голос Арона, который вот уже несколько минут тряс за плечи девушку, что бесцельно и с пустыми глазами бродила по гавани, размахивая руками и бормоча что-то неразборчивое. Наткнулся парень на нее совершенно случайно, и очень удивился, завидев здесь в такое время – на город уже успели опуститься густые сумерки. Арон, как и его отец, не сторонился дочери пропавших, и относился к ней неплохо, на сколько это позволял его внутренний мир, но все же не с такой душевной теплотой, как остальные, и, скорее, по настоянию Сеттера. Но, учитывая то, что это небольшое одолжение не приносило ему неприятностей и нисколько не утруждало, а сама Паланио не докучала, то выполнить отчую просьбу парню не составило особого труда.

Сафир вскрикнула и, что-то промычав, внезапно отшатнулась от Нута, продолжая смотреть то ли на него, то ли сквозь куда-то в пустоту стеклянными глазами.

– Не трогай меня, не надо. Я не хочу, убирайся, сгинь! – она выставила руки вперед, отгораживаясь от Арона, и, завизжав во все горло, принялась колотить парня по груди, отмахиваясь от него при этом. На лице девушки застыл испуг и ужас, глаза округлились, словно увидела нечто кошмарное и чудовищное, способное наслать безумие на любого. – Оставь меня! Умоляю, я ничего не знаю! Ч-то? Нет, нет!