Цефеиды. Андромеда

– И что мне с твоего сочувствия? – Мингю кривится и отворачивает голову. – Оно мне семью вернет?

Она смотрит на него какое-то время, а затем переводит взгляд в окно. Думает о чем-то, судя по близко сведенный бровям, и теребит воротник белого халата с именным бейджиком сбоку. Мингю хочется, чтобы она ушла, но знает, что этого не произойдет – не сейчас. Значит, уйти должен он – и никогда больше не возвращаться.

– Не делай того, о чем потом пожалеешь, – говорит девушка, – не губи то единственное, что является главным напоминанием того, что она была в этом мире.

– И что же это? – едко интересуется он.

– Жизнь твоя, идиот. Ты думаешь, она была бы рада, видя то, как единственный родной ей человек живьем закапывает себя в могилу? – На Мингю смотрят так, что у него внутри (там, где пусто) что-то ухает вниз с размаху. Ухает, но он игнорирует это чувство – только с безучастным лицом в который раз отпивает из бутылки.

Девушка продолжает глядеть на него пронзительным взглядом, который царапает кожу, и даже не думает отвести его. Может, надеется, что достучится. Заранее провальная затея. Мингю начинает тихо смеяться, опуская голову так низко, что лица совсем не видно. Хочется подняться на крышу этой больницы, сорвать там горло, крича во весь голос до тех пор, пока он не исчезнет, пока кричать даже нечем будет. А потом прыгнуть.

– Если продолжишь столько пить, небо упадет тебе на голову.

– Оно и так упало мне на голову, – тихо отзывается он.

К нему подходят, останавливаясь вплотную. Мингю не успевает никак среагировать прежде, чем у него отнимают бутылку. Он поднимает голову и смотрит на то, как девушка в несколько глотков допивает остатки соджу. Допивает и бросает бутылку в мусорку, которая стоит в двух метрах от. Попадает.

– Тебя уволят. – Он пытается сфокусировать взгляд, но тот расплывается, как капля бензина на мутной луже.

– Я всего лишь студентка магистратуры, которая проходит здесь практику, никто меня не уволит, – улыбается она ему. – А теперь иди домой и проспись.

Мингю почему-то уже не хочется уходить. Ему хочется лечь на эту больничную койку, застеленную свежим бельем. Слиться с ней. Перестать существовать. И не прислушиваться к чужим словам, потому что ему нет дела до своей жизни больше, какой бы ценной ее ни называли.

Его жизнь бесценна. Но не потому, что настолько важна и значима. Просто она – мусор.

Он долго лежит с закрытыми глазами, боясь лишний раз пошевелиться. Боль накатывает волнами, накрывает с головой и ехидно подмечает, что совсем скоро он захлебнется и просто помрет. Мингю открывает глаза и смотрит на входную дверь. Уже давно светло. Сколько страданий ему придется вынести еще, прежде чем он спустится на кухню и найдет там аспирин? И канистру с водой.

Он медленно садится и щурится, поворачиваясь к окну. Чонхо все еще спит, лежа к нему спиной. Мингю хочется засмеяться, но получается только какой-то хрип: если спит Чонхо, значит, все действительно плохо. Он максимально тихо слезает с кровати и, пару раз качнувшись, подходит к рюкзаку. Достает из него свой старый телефон и зарядку, садится на пол, опершись спиной о кровать. Ждет.

Как только телефон включается, Мингю мгновенно заходит в галерею. Находит ту папку с фотографиями, в которую не заходил с тех самых пор, когда в последний раз был в больнице, где бабушка провела свои последние месяцы. Открывает, листает. Находит нужную фотографию – одну-единственную. Выдыхает так громко, что Чонхо позади начинает ворочаться.

Фото сделано не им. Он – сидит позади койки, на которой лежит его бабушка. У нее усталое бледное лицо, но она все равно улыбается, крепко держа его за руку. Мингю смотрит в камеру с недовольным видом, но по фото заметно, что он не испытывает раздражения или злости, потому что уголки его губ приподняты.

Ближе всех к объективу девушка с длинными черными волосами. Она сидит по другую сторону койки, держит телефон в вытянутой руке и улыбается так широко, что глаз почти не видно. А Мингю кажется, что он все еще слышит ее смех.

Он наклоняется, приближает фотографию в том месте, где на чужом белом халате висит бейджик. Видит имя и слабо улыбается, запрокидывая голову назад, на кровать. Смотрит в потолок.

Мингю не послушал ее. Он сел на склон и поехал вниз, собирая задницей все кочки, которые даже не чувствовал толком, если честно. Он ехал молча и без свиста даже, без интереса смотря вниз с мыслью: а где же там это ваше хваленое дно. Но его нет, дна этого. Он едет до сих пор – потому что его попросту нет.

Мингю не послушал ее и жалеет об этом: сейчас, сидя на полу и подпирая спиной кровать; сейчас, сжимая в руках свой старый телефон, который не утратил лишь одну функцию: показывать цветные пятна его памяти; сейчас, глубоко дыша и чувствуя запах миндаля, когда его спины касается чужая теплая ладонь.

Она была права. Он жалеет. Потому что его жизнь – не мусор. До тех пор, пока кто-то в нем нуждается.

3

Чувствовать себя паршиво с утра уже стало классикой жанра, но Мингю думает, что едва ли может к этому привыкнуть. В принципе, сам виноват – не жалуйся, но жаловаться очень хочется, особенно когда ты видишь, как кто-то другой за обе щеки уминает чипсы, оставшиеся с прошлого вечера. Этим кто-то оказывается Тэён, который выглядит удивительно бодрым, хотя накануне выпил больше всех, и Мингю самую малость хочется отпинать его от досады.

Когда он спускается на кухню – последним, потому что пытался утопиться в раковине, – Юбин стоит привидением над кофеваркой, дожидаясь, судя по всему, уже далеко не первой порции кофе. Сонёль на кофеварку положил огромный болт – сидит со странно выглядящей бодягой, в которой Мингю не без труда узнает все тот же кофе, который Сонёль решил заварить прямо в чашке. И такой тлен в воздухе витает вперемешку с сожалением, что самое время нервно засмеяться и громогласно пообещать, что «я больше не пью».

Мингю молча выпивает две таблетки аспирина, учтиво протянутые ему Юбином, который сейчас функционирует на одном автопилоте, и садится за стол, кривя лицо в непонятное нечто, ибо, Тэён, серьезно? Вот же шакал.

– Напомните мне, – Чонхо забирает кружку кофе из рук Юбина, – почему мы так накидались?

– Ты был в драме и сказал, что на кухне есть пиво.

– А, точно. – Он делает большой глоток и морщится: явно обжег себе язык.

– Да ладно вам, – Тэён сидит прямо на барной стойке и болтает ногами, – нормально же все.

– У меня даже нет сил кинуть в тебя чем-нибудь, – уныло тянет Мингю.

Следующие полчаса они просто сидят на кухне и лениво переговариваются, а когда Мингю начинает отходить от этого отвратного утреннего состояния, то с кряхтеньем поднимается и идет на террасу устранять последствия вчерашних посиделок – знает, что все равно никто этим не будет заниматься, кроме него.

Мусора собирается целых два пакета, но грязных тарелок и стаканов оказывается еще больше, и он моет их слишком долго, потому что возле него крутится Тэён и всячески отвлекает. Наверное, будь Мингю двадцать, а не на пять лет больше, он бы тоже был бодр и весел, но он правда уже слишком стар для этого дерьма.

После полудня, когда каждый из них уже более-менее напоминает человека, Чонхо предлагает потихоньку собираться и выдвигаться в сторону автобусной станции. Мингю, который в этот момент только заходит в дом, держа Куки за поводок, неожиданно напрягается, потому что вспоминает свой сон. Он знает, что это не сон был вовсе, а воспоминание, надежно спрятанное в паутине его сознания, но легче от этого не становится – наоборот. Раз за разом его посещают призраки прошлого – именно в те моменты, когда он сомневается абсолютно во всем.

Он сомневается. Он боится. В нем сомнений и страхов сейчас настолько много, что они почти полностью перекрывают то большое и болезненно красивое, с чем он сталкивался лишь однажды, но упустил, не сумев до конца разобраться в этих чертовых перипетиях, что выстраивала его душа, копируя шахматное поле. Один неверный шаг влево – боль, один неверный шаг вправо – потеря. Куда идти? Назад?

(Быть может, вперед.)

Через несколько часов он снова останется один на один со своей проблемой, и ему страшно. Страшно признать, что это не проблема вовсе, а решение – то самое, в котором он нуждался эти несколько лет.

– Юбин, – Мингю останавливает его, и тот вопросительно вздергивает брови, – мы можем… поговорить?

Он сам не до конца понимает, что ему нужно в данный конкретный момент, но зато предельно ясно осознает сам факт нужды. И что поговорить об этом он может только с Юбином, что, если честно, сначала кажется смешным, а потом – невыносимо грустным. Потому что да. Никого больше не остается – именно сейчас и именно для тех слов, которые Мингю настолько нужно произнести вслух.

Юбин кажется удивленным, но не задает вопросов – кивает и предлагает подняться на балкон на третьем этаже, где Мингю пока так и не довелось побывать. Он немного нервничает и все время оглядывается назад, подсознательно боясь, что кто-то решит их подслушать.

Когда они прикрывают за собой дверь и Юбин открывает одно из окон, восхищенно вздохнув, Мингю не выдерживает и громко выдыхает. Встает рядом и тоже смотрит – на коттеджный поселок на склоне холма, на лес вдали, небо, что накрывает куполом сверху. Лиловое-лиловое такое, с яркими вкраплениями розового, которые он раньше не замечал. Выдыхает снова – кажется, еще громче, чем до этого.

– О чем ты хотел поговорить? – Юбин улыбается с легкостью, которая оседает в уголках его губ, смотрит внимательно.

Мингю достает из кармана уже почти пустую пачку сигарет, закуривает. Молчит какое-то время, разглядывая яркую макушку Сонёля, который бегает по двору, играясь с Куки, и кивает – сам себе, чтобы почувствовать хоть немного уверенности.

– В какой-то период своей жизни я здорово налажал, – говорит он, выдыхая дым. – Я подвел не столько всех вокруг, сколько себя самого. Я сдался. Думал, что боль, которую я испытываю, все оправдывает. Что какая разница, что происходит со мной, если жизнь и так уже на дне.

Лицо Юбина – серьезное, сосредоточенное и все еще немного удивленное. Наверное, он просто не понимает, зачем ему говорят все это. Зачем все это говорят именно ему. Мингю протягивает Юбину сигарету – последнюю, – и тот молча прикуривает.

– Я знал одну девушку в то время. Она была старше меня года на два, проходила практику в том месте, которое я… – Мингю запинается, – часто посещал. И так вышло, что она волей случая стала свидетелем того события, что окончательно меня сломало. Сегодня ночью я вспомнил ее слова, которые, если честно, не хотел запоминать. «Не делай того, о чем потом пожалеешь». – Он смотрит на Юбина в попытке прочитать на его лице реакцию на свои слова, но не видит ничего, кроме замешательства. – Я ее не послушал. Она правда хотела мне помочь, а я просто отмахнулся от ее искренних чувств, решив, что они лишь бремя, которое ничего не исправит, ничем не поможет. И я жалею об этом.

Мингю стряхивает пепел в открытое окно и натянуто улыбается, когда Сонёль внизу останавливается и задирает голову, начав махать им рукой. Чонхо, надевающий на Куки ошейник обратно, тоже запрокидывает голову. Мингю не отвечает на его взгляд – поворачивается к окну спиной и трет переносицу.

– Зачем ты мне это рассказал?

– Сейчас я… – Он делает последнюю затяжку и тушит окурок об упаковку сигарет, бросает бычок внутрь. – Кажется, сейчас я опять нахожусь в подобной ситуации. И я не знаю, как мне поступить. Скажи, только честно, – Мингю смотрит Юбину в глаза, – если бы ты оказался в мире, которому не принадлежишь, и вдруг встретил человека, с которым захотелось остаться… что бы ты сделал?

– Я… – Юбин смотрит на сигарету в своих руках и неожиданно усмехается. – Это неважно.