Злые самаритяне. Миф о свободной торговле и секретная история капитализма

В 1982 году я поступил в университет и увлекся защитой прав интеллектуальной собственности, одной из самых горячих на сегодня тем. К тому времени Корея уже приноровилась копировать высокотехнологичные продукты и достаточно разбогатела, чтобы хотеть большего: корейцы увлеклись музыкой, модой, книгами. Правда, оригинальных идей по-прежнему не хватало, никто не придумывал собственные международные патенты и торговые марки, не заявлял об авторских правах.

Современная Корея – одна из самых «изобретательных» стран: она входит в первую пятерку государств по количеству патентов, ежегодно выдаваемых Патентным бюро США. Но до 1980-х годов здесь доминировала «обратная инженерия»[8 - Обратная разработка (обратное проектирование, обратный инжиниринг, реверс-инжиниринг; англ. reverse engineering) – исследование некоторого готового устройства или программы, а также документации на него с целью понять принцип его работы. Прим. ред.]. Мои друзья покупали «копии», в небольших мастерских разбирали машины IBM, копировали их составляющие и собирали свои компьютеры. В то время Корея была одной из «пиратских столиц» мира, в огромных количествах производя липовые кроссовки Nike и сумки Louis Vuitton. Те, кто не желал идти на сделку с совестью, поступали иначе. В продажу шли кроссовки, которые выглядели как Nike, но назывались Nice, или на них был логотип Nike с каким-нибудь дополнительным штрихом. Поддельные товары редко пытались выдать за настоящие. Их покупатели прекрасно понимали, что берут подделку; целью был не обман потребителя, а следование моде. Так же относились и к авторскому праву. Современная Корея экспортирует все больше защищенных материалов: кинофильмов, мыльных опер, поп-хитов, – но в то время импорт музыкальных пластинок и видеокассет с фильмами был настолько дорог, что немногие могли заплатить за подлинное качество. Мы выросли на пиратских рок-н-ролльных копиях, которые прозвали «записями с кухни», потому что качество звука было настолько плохим, что казалось, будто на заднем плане что-то жарится на сковородке. И зарубежные книги все еще оставались недосягаемыми для большинства студентов. Я происходил из обеспеченной семьи, которая охотно вкладывалась в образование, так что у меня были такие книги. Но по большей части мои англоязычные учебники и пособия были пиратскими. Без них я бы никогда не смог ни поступить в Кембридж, ни продержаться там.

Я заканчивал магистратуру в конце 1980-х, и к этому моменту Корея прочно обосновалась среди стран с доходом выше среднего. Лучше всего это доказывалось тем, что европейские страны отменили визы. Большинство моих сограждан уже никуда не собирались нелегально эмигрировать. В 1996 году страна даже вступила в ОЭСР (Организацию экономического сотрудничества и развития) – клуб богатых, а также провозгласила себя «развитой». Эйфория, правда, развеялась сразу после финансового кризиса 1997 года.

После той депрессии стране больше не удавалось выйти на уровень собственных высоких стандартов во многом потому, что модель «правил свободного рынка» была воспринята с излишним энтузиазмом. Однако это уже другая история.

Каковы бы ни были современные проблемы Кореи, экономический рост и последовавшая трансформация общества впечатляют. Некогда одно из самых бедных государств мира сравнялось по среднедушевому доходу с Португалией и Словенией[9 - В 2004 году доход на душу населения в Корее составлял 13 980 долларов. В том же году соответствующий показатель в Португалии равнялся 14 350 долларам, а в Словении – 14 810 долларам. Цифры взяты из отчета Всемирного банка: World Bank (2006), World Development Report 2006 – Equity and Development (Oxford University Press, New York), таблица 1.]. Страна, экспортировавшая в основном вольфрамовую руду, рыбу и парики из человеческих волос, стала высокотехнологичным кластером, чьи стильные мобильные телефоны и телевизоры с плоским экраном пользуются популярностью во всем мире. Хорошее питание и рост уровня медицины означают, что ребенок, родившийся в современной Корее, проживет на 24 года больше, чем человек, рожденный в начале 1960-х (77 лет против 53). В течение первого года жизни умирает лишь пять младенцев из 1000, а не 78, как раньше. С точки зрения показателей жизненных шансов Корею можно сравнить уже не с Гаити, а со Швейцарией[10 - Средняя продолжительность жизни в Корее в 1960 году составляла 53 года, а в 2003 году – 77 лет. В том же году в Гаити средняя продолжительность жизни равнялась 51,6 года, а в Швейцарии – 80,5 года. Детская смертность в Корее в 1960 году была 78 на 1000 человек, а в 2003 году – 5 на 1000 человек. В том же году в Гаити показатель детской смертности равнялся 76, а в Швейцарии – 4. Цифры для Кореи 1960 года взяты из H.-J. Chang (2006), The East Asian Development Experience – the Miracle, the Crisis, and the Future (Zed Press, London), таблицы 4.8 (детская смертность) и 4.9 (продолжительность жизни). Вся статистика за 2003 год приводится по UNDP (2005) Human Development Report 2005 (Программа развития ООН, Нью-Йорк), таблицы 1 (продолжительность жизни) и 10 (детская смертность).]. Как стало возможным такое «чудо»?

Ответ для большинства экономистов прост: Корея преуспела потому, что следовала требованиям свободного рынка. Она руководствовалась принципами твердой валюты (низкая инфляция), небольшого государственного аппарата, частной инициативы, свободной торговли и дружелюбного отношения к зарубежным инвестициям. Эти взгляды характерны для так называемой неолиберальной экономики.

Неолиберальная экономика – это обновленная версия либеральной, провозглашенной ученым XVIII века Адамом Смитом и его последователями. Она впервые возникла в 1960-е годы и является доминирующим экономическим учением с 1980-х. Либеральные экономисты XVIII–XIX веков считали, что неограниченная конкуренция на свободном рынке служит лучшим способом организации экономики, поскольку заставляет всех участников рынка действовать максимально эффективно. Вмешательство правительства считалось вредным, поскольку оно ограничивает давление конкуренции, не позволяет появиться потенциальным соперникам посредством либо контроля над импортом, либо создания монополий. Неолиберальные экономисты поддерживают положения, с которыми не согласились бы прежние либералы: в первую очередь с некоторыми формами монополий (например, патентами или монополией центрального банка на печать денег) и политической демократией. В целом они разделяют энтузиазм прежних либералов по части свободного рынка. Несмотря на кое-какие корректировки по итогам целой серии разочарований от применения неолиберальных мер к развивающимся странам за последнюю четверть века, основные принципы – дерегуляция[11 - Отмена государственного регулирования. Прим. ред.], приватизация и открытие границ для международной торговли и инвестиций – остаются неизменными с 1980-х.

В отношении развивающихся стран неолиберальные принципы продвигаются альянсом правительств богатых государств во главе с США при помощи «Несвятой Троицы» контролируемых экономических организаций: Международного валютного фонда (МВФ), Всемирного банка и Всемирной торговой организации (ВТО). Богатые правительства побуждают развивающиеся страны принять принципы неолиберализма, используя для этой цели специально выделенный бюджет и предлагая доступ на свои внутренние рынки. Иногда это делается в интересах отдельных фирм-лоббистов, но чаще просто для создания среды, благоприятной для иностранных товаров и инвестиций в целом. МВФ и Всемирный банк играют свою роль, выдавая ссуды на том условии, что получатели будут придерживаться неолиберальных принципов. Вклад ВТО состоит в том, что она назначает правила, способствующие свободной торговле в тех отраслях, в которых богатые страны традиционно сильны, но не в тех, где они отстают (например, в сельском хозяйстве или в текстильной промышленности). Эти правительственные и международные организации поддерживает целая армия идеологов. Некоторые из них – блестяще подготовленные ученые, которые должны бы знать границы экономики свободного рынка, но предпочитают игнорировать их, когда дело касается политических рекомендаций (особенно ярко это проявилось в 1990-е годы, когда эти специалисты стали консультантами в бывших коммунистических государствах). Вместе эти организации и отдельные участники образуют мощную машину пропаганды, финансово-интеллектуальный комплекс, за которым стоят деньги и власть.

Неолиберальная элита хочет заставить нас поверить, что в годы «экономического чуда» (1960–1980) Корея следовала неолиберальной экономической стратегии развития[12 - С критикой неолиберальной интерпретации корейского «экономического чуда» можно ознакомиться в книгах: A. Amsden (1989), Asia’s Next Giant (Oxford University Press, New York); H.-J. Chang (2007), The East Asian Development Experience – The Miracle, the Crisis, and the Future (Zed Press, London).]. В реальности все было иначе. Все это время в Корее поддерживались отрасли промышленности, избранные правительством после консультации с частным сектором, действовали протекционистские законы, процветало субсидирование и другие формы правительственной поддержки (например, информационно-маркетинговые услуги за рубежом предпринимателям оказывало государственное агентство по экспорту), пока индустрия не «доросла» до того, чтобы стать конкурентоспособной на международном уровне. Правительству принадлежали все банки, так что оно выдавало кредиты для ведения бизнеса. Некоторые крупные проекты реализовывались непосредственно государственными предприятиями (лучший пример – сталепроизводитель POSCO), но в целом страна придерживалась прагматического, а не идеологического отношения к вопросу о государственной собственности. Если частное производство работало хорошо – прекрасно. Если же оно не вкладывалось в важные для страны отрасли, то правительство без сомнения учреждало на его месте государственное предприятие. Если какие-то частные фирмы плохо управлялись, правительство часто отбирало их, реструктуризировало, после чего обычно (но не всегда) снова продавало частникам.

Кроме того, корейское правительство обладало полным контролем над скудным валютным ресурсом (за нарушение валютного законодательства предусматривалась даже смертная казнь). В сочетании с тщательно продуманным списком приоритетов использования валюты такой подход обеспечивал использование с таким трудом заработанной валюты для импорта жизненно необходимых оборудования и сырья для промышленного производства. Правительство Кореи полностью контролировало и зарубежные инвестиции, приветствуя их в одних отраслях, но полностью защищая другие сектора, – все в соответствии с национальным планом развития. Оно также закрывало глаза на нарушения международных патентов, поощряя «обратный инжиниринг».

Представление о Корее как об экономике свободного рынка создалось благодаря экспортным успехам страны, однако они не предполагают свободной торговли, что подтверждается примером Японии и Китая. Товары, экспортируемые Кореей в начальный период, например дешевые ткани и простейшая электроника, – это средство заработать столь необходимую валюту, чтобы заплатить за передовые технологии и дорогие машины, жизненно важные для создания новых, более сложных отраслей промышленности, которые защищались от конкуренции извне пошлинами и субсидиями. В то же время нужно отметить, что протекционизм и субсидии должны были не ограждать эти отрасли от международной конкуренции навсегда, а выигрывать время, чтобы впитать новые технологии и новое устройство организации, после чего можно было уже выходить и на международный уровень.

Корейское «экономическое чудо» было результатом разумной и прагматичной смеси рыночных стимулов и государственного управления. Правительство не собиралось подавлять рынок, как это делали в коммунистических государствах. Однако и слепой верой в свободный рынок оно не обладало. Хотя корейцы серьезно относились к рыночной системе, они понимали, что часто необходима и государственная корректировка.

Конечно, если бы Корея была единственной страной, разбогатевшей благодаря таким «еретическим» мерам, то гуру свободного рынка могли бы посчитать ее лишь исключением, которое только подтверждает правило. Но Корея – не исключение. Как я покажу в этой книге, практически все современные страны, в том числе Великобритания и США (эти предполагаемые оплоты свободного рынка и свободной торговли), разбогатели благодаря таким рецептам, которые прямо противоречат принципам неолиберальной экономики.

Процветающие ныне страны не чуждались протекционизма и субсидирования, защищаясь от зарубежных инвесторов, и все это звучит как вызов современным экономическим ортодоксам. Теперь же такая политика прямо запрещена современными многосторонними договорами, например соглашениями по ВТО, и поставлена вне закона международными финансовыми организациями (прежде всего, МВФ, Всемирным банком) и странами-донаторами. Некоторые государства действительно почти не прибегали к протекционизму, например Нидерланды и Швейцария (до Первой мировой войны), но они отклонялись от ортодоксального поведения в других отношениях, в частности, отказывались признавать патенты (подробнее об этом в следующих главах). История развития современных богатых стран в отношении законов о зарубежных инвестициях, государственных предприятий, макроэкономического управления и политических институтов тоже демонстрирует значительные отступления от современной ортодоксальной трактовки этих вопросов.

Почему же богатые страны не рекомендуют развивающимся те стратегии, которые так хорошо послужили им самим? Почему они выдумывают какую-то фантастическую историю капитализма, притом довольно плохо?

В 1841 году немецкий экономист Фридрих Лист подверг Британию критике за проповедь свободной торговли в других странах, в то время как само это государство добилось экономического господства благодаря высоким пошлинам и чрезмерному использованию субсидий. Он обвинил британцев в том, что те «отбрасывают лестницу», по которой сами вскарабкались на ведущие экономические позиции: «Это очень распространенная хитрая уловка: когда кто-то достигает вершины могущества, он отбрасывает лестницу, по которой на эту вершину попал, чтобы лишить других возможности присоединиться к нему»[13 - Он продолжает: «Любая нация, которая… нарастила свою производственную мощь и силу торгового флота до такой степени развития, что ни одна другая страна не может выдержать свободной конкуренции с ней, поступит умнее всего, если отбросит лестницу к своему величию, будет проповедовать другим радости свободной торговли и заявлять кающимся тоном, что доселе она блуждала на ложных путях и только сейчас сумела обрести истину». Friedrich List (1841), The National System of Political Economy (пер. с нем. оригинала 1841 года Сэмпсона Ллойда, 1885) (Longmans, Green, and Company, London), pp. 295–296. «Отбрасывание лестницы» – это также название и моей научной книги по этому вопросу: H.-J. Chang (2002), Kicking Away the Ladder – Development Strategy in Historical Perspective (Anthem Press, London).]. Сегодня в богатых странах определенно есть такие люди, которые проповедуют бедным свободную торговлю только для того, чтобы завладеть как можно более жирным куском их рынка и предотвратить возникновение возможных конкурентов. Они говорят «делайте так, как мы говорим, а не так, как мы поступали сами» и являются своего рода злыми самаритянами, пользуются бедственным положением других[14 - Из Библии известна история о добром самаритянине. В этой притче человеку, ограбленному разбойниками, помог добрый самаритянин, несмотря на стереотипы о том, что они бездушны и часто пользуются положением тех, кто оказался в беде. Прим. ред.]. Но самое удивительное то, что многие из них даже не понимают, что такие методы вредят развивающимся странам. История капитализма настолько гладко переписана, что большинство граждан богатых государств даже не понимают, что проповедь свободной торговли и свободного рынка в развивающихся странах – это типичные двойные стандарты по историческим меркам.

Не то чтобы я предполагал, что где-то сидит некий тайный комитет, который замазывает нежелательных людей на фотографиях и переписывает исторические документы в архивах. Однако историю пишут победители, а человеческой природе свойственно постоянно переосмысливать прошлое с точки зрения настоящего. В результате богатые страны со временем (часто даже подсознательно) переписали свои истории, чтобы те соответствовали настоящему моменту, а не реальности. Точно так же сейчас мы пишем об «Италии» эпохи Ренессанса (хотя эта страна не существовала до 1871 года) или включаем франкоязычных норвежцев (завоевателей из Нормандии) в число «английских» королей и королев.

В результате многие злые самаритяне рекомендуют принципы свободной торговли и свободного рынка бедным странам ввиду добросовестного, но ошибочного мнения о том, что именно таким образом их собственные страны разбогатели. Тем самым они только усложняют жизнь тем, кому пытаются помочь. Иногда такие самаритяне вредят даже больше, чем те, кто сознательно «отбрасывает лестницу», потому что уверенность в своей правоте часто более упряма, чем стремление к выгоде.

Итак, как сделать так, чтобы злые самаритяне перестали вредить бедным странам, каковы бы ни были их намерения? Что можно предложить вместо этого? В этой книге я попытался дать некоторые ответы на основании исторических экскурсов, анализа современного мира, прогнозов на будущее и предложений изменений.

Начнем с истинной истории капитализма и глобализации, которую я рассмотрю в двух последующих главах, где покажу, что многие факты, которые читатель, возможно, считает историческими, либо неверны, либо правдивы лишь частично. Великобритания и США – это не родина свободной торговли; более того, долгое время это были самые протекционистские страны в мире. Не все государства преуспели исключительно благодаря протекционизму и субсидиям, но мало кто обошелся без этого. Развивающиеся страны редко сознательно выбирали путь свободной торговли – обычно это было результатом требований извне, часто подкрепленных военной мощью. Большинству таких стран свободная торговля не принесла ничего хорошего; гораздо лучше они справлялись при помощи протекционизма и субсидирования. Лучше всего обстоят дела у стран, которые открывали свою экономику постепенно и выборочно. Принципы неолиберализма – свободный рынок и свободная торговля – призывают пожертвовать равенством ради роста, но в результате не достигается ни то ни другое. За последние 25 лет, когда открылись границы и появился свободный рынок, рост на самом деле замедлился.

В основных главах (3–9), которые следуют за историческими, я применяю некую смесь экономической теории, истории и современных фактов, чтобы показать ложность большей части распространенных мнений о развитии. Свободная торговля снижает свободу выбора для бедных стран. В долгосрочной перспективе не пускать зарубежные организации на рынок может оказаться полезным. Инвестиции в компанию, которая будет терпеть убытки в течение 17 лет, могут стать великолепным решением. Некоторые лучшие мировые предприятия принадлежат государству и управляются им. «Заимствование» идей у более продуктивных иностранных фирм необходимо для экономического развития. Низкая инфляция и благоразумие правительства могут повредить развитию экономики. Коррупция существует, если рынка слишком много, а не слишком мало. Свободный рынок и демократия не являются естественными партнерами. Страны бывают бедными не из-за лености своих жителей; это жители «ленивы» как раз из-за того, что их страны бедны.

Как и это введение, заключительная глава книги открывается альтернативной «будущей историей», на этот раз довольно печальной. Сценарий откровенно пессимистичен, но имеет глубокие реальные корни, что показывает, насколько близки мы к его осуществлению, если продолжать следовать неолиберальным принципам, пропагандируемым злыми самаритянами. В заключении я также представляю на суд читателя некоторые ключевые принципы в очищенном от рассмотренных ранее деталей виде, которыми следует руководствоваться, если мы действительно хотим помочь развивающимся странам в укреплении экономики. Несмотря на печальное начало, книга заканчивается на оптимистической ноте: в конце объясняется, почему, на мой взгляд, большинство злых самаритян можно переубедить и заставить помочь развивающимся странам исправить ситуацию.

Глава 1. Lexus и оливковое дерево: новый взгляд

Мифы и факты о глобализации

Как-то раз ведущий производитель из развивающейся страны впервые решил экспортировать свои автомобили в США. До того времени эта небольшая компания производила лишь низкопробные товары – бледные копии качественных продуктов из более состоятельных стран. Не то чтобы машина была какой-то особенно хитрой – дешевая малогабаритная модель (можно было бы назвать ее «четыре колеса и пепельница»), но для страны это был великий момент, и экспортеры собой гордились.

К сожалению, продукт провалился. Большинство посчитало, что маленький автомобиль плохо выглядит, и искушенные покупатели не хотели тратить серьезные деньги на машину, сделанную в стране, известной второсортными товарами. Ее пришлось отозвать с американского рынка. Эта неприятность привела к серьезному внутреннему обсуждению ситуации.

Многие доказывали, что компании следовало придерживаться исходного бизнеса – производства простых машин для текстильной промышленности. В конце концов, шелк был основной статьей экспорта этого государства. Если уж за 25 лет компания не научилась производить хорошие автомобили, то у этого подразделения нет будущего.

Правительство предоставляло автопроизводителю все козыри. Оно обеспечило высокие доходы на внутреннем рынке благодаря высоким пошлинам и драконовским мерам контроля над зарубежными инвестициями в автопромышленность. Более того, менее десяти лет назад даже выдало компании ссуду из государственных средств, чтобы спасти ее от неминуемого банкротства. Поэтому, как утверждали критики, нужно было разрешить свободный ввоз иностранных автомобилей, а зарубежным производителям, которых изгнали 20 лет назад, снова позволить открыть в стране свои представительства.

Этим людям возражали другие. Они указывали, что ни одна страна еще не добивалась значительного успеха без развития «серьезных» отраслей, например автомобильной. Нужно только время, чтобы научиться делать привлекательные машины.

Это был 1958 год, страна, о которой идет речь, – Япония, компания – Toyota, а обсуждаемая машина – Toyopet.

Toyota начала свой путь как производитель оборудования для текстильной промышленности (Toyoda Automatic Loom) и перешла к созданию автомобилей в 1933 году. В 1939 году правительство изгнало General Motors и Ford, а в 1949 году выделило своей компании деньги из Центробанка. Сейчас японские машины считаются чем-то столь же «естественным», как шотландская лососина или французское вино, но менее 50 лет назад большинство людей, в том числе многие японцы, полагали, что японской автомобильной промышленности просто не должно существовать.

Через полвека после катастрофы с Toyopet люксовый бренд Toyota Lexus стал своего рода иконой глобализации благодаря произведению американского журналиста Томаса Фридмана The Lexus and the Olive Tree («Lexus и оливковое дерево»). Своим названием книга обязана прозрению, которое Фридман испытал в сверхскоростном поезде «Синкансен», путешествуя по Японии в 1992 году. Он посетил завод по производству Lexus и был потрясен. На обратном пути в поезде из Тоёты[15 - Тоёта (Тойота) – город в Японии, где расположена штаб-квартира Toyota Motor Corporation. До 1959 года назывался Коромо.] в Токио в газете ему попалась очередная статья о проблемах на Ближнем Востоке, где он долгое время работал корреспондентом. И тогда в голову ему пришла мысль: «половина мира, кажется… нацелена на то, чтобы совершенствовать Lexus, настроена на модернизацию, оптимизацию и приватизацию своих экономик, чтобы процветать в системе глобализации. А другая половина, порой это даже половина одной страны или половина одного и того же человека, – все еще поглощена борьбой за выяснение того, где чье оливковое дерево»[16 - T. Friedman (2000), The Lexus and the Olive Tree (Anchor Books, New York), p. 31.].

Согласно Фридману, пока страны из мира оливковых деревьев не усвоят определенный набор экономических принципов, который он назвал «золотой смирительной рубашкой», им не войти в мир Lexus. Описывая «золотую смирительную рубашку», он фактически резюмирует основные положения современного ортодоксального экономического неолиберализма: чтобы вписаться в него, стране нужно приватизировать государственные предприятия, удерживать инфляцию на низком уровне, сократить число правительственной бюрократии, сбалансировать бюджет (а лучше вывести его в прибыль), либерализовать торговлю, отменить регулирование зарубежных инвестиций и рынка капитала, конвертировать валюту, сократить коррупцию и приватизировать пенсии[17 - Friedman (2000), p. 105.]. По его мнению, это единственный способ преуспеть в условиях новой глобальной экономики. Эта «смирительная рубашка» – единственное средство ведения суровой, но увлекательной игры. В своих утверждениях Фридман категоричен: «К сожалению, эта “золотая смирительная рубашка” сильно унифицирована… Она не всегда приятна на ощупь, удобна, привлекательно выглядит. Но такова данность: это единственная модель выживания в нашу историческую эпоху»[18 - Friedman (2000), p. 105.].

Факты же говорят, что если бы японское правительство в начале 1960-х прислушивалось к сторонникам свободной торговли, то никакого Lexus просто бы не было. Сейчас Toyota в лучшем случае была бы младшим партнером какого-нибудь западного автоконцерна или вообще не существовала. То же относится ко всей японской экономике. Если бы государство поспешило набросить на себя «золотую смирительную рубашку» Фридмана, Япония оставалась бы страной третьего мира, которой и была в 1960-е: тогда уровень дохода населения был на уровне Чили, Аргентины и ЮАР[19 - В 1961 году доход на душу населения в Японии составлял 402 доллара, что было немногим больше, чем в Чили (377 долларов), Аргентине (378 долларов) и ЮАР (396 долларов). Данные взяты из книги C. Kindleberger (1965), Economic Development (McGraw-Hill, New York).]. Именно тогда президент Франции Шарль де Голль оскорбил премьер-министра Японии, назвав его «продавцом радиотранзисторов»[20 - Это случилось, когда премьер-министр Японии Хаяо Икеда в 1964 году посетил Францию. ‘The Undiplomat’, Time, 4 April, 1969.]. Иными словами, если бы японцы последовали совету Фридмана, то сейчас они бы не экспортировали Lexus, а были бы поглощены борьбой за выяснение того, где чье шелковичное дерево, на котором живут и питаются шелковичные черви.

Официальная история глобализации

Наш рассказ о Toyota вызывает подозрение, что в истории глобализации, которую рассказывают Томас Фридман и его коллеги, что-то не так. Чтобы показать, что именно, я должен изложить «официальную историю глобализации» и указать на ее ограничения.

Итак, глобализация в последние три столетия распространялась следующим образом[21 - J. Sachs & A. Warner (1995), ‘Economic Reform and the Process of Global Integration’, Brookings Papers on Economic Activity, 1995, no. 1 и M. Wolf (2004),Why Globalisation Works (Yale University Press, New Haven and London) – наиболее сбалансированные изложения этой концепции, хорошо информированные, но все же не лишенные недостатков. В книгах J. Bhagwati (1985), Protectionism (The MIT Press, Cambridge, Massachusetts) и J. Bhagwati (1998), A Stream of Windows – Unsettling Reflections on Trade, Immigration, and Democracy (The MIT Press, Cambridge, Massachusetts) предлагается менее сбалансированная, но, возможно, более репрезентативная версия.]. Британия усвоила принципы свободного рынка и свободной торговли в XVIII веке (намного раньше других стран). К середине XIX века превосходство этих принципов благодаря выдающимся экономическим успехам Британии стало настолько очевидным, что другие государства тоже решили либерализовать торговлю и отказаться от регулирования внутренней экономики. Этот либеральный мировой порядок, доведенный до совершенства под гегемонией Британской империи около 1870 года, основывался на:

• невмешательстве в работу промышленности внутри страны;

• низких барьерах для импорта товаров, капитала и труда;

• национальной и международной экономической стабильности, гарантированной принципами твердой валюты (низкой инфляции) и сбалансированного бюджета.

Последовал период беспрецедентного процветания. К сожалению, после Первой мировой войны все пошло наперекосяк. В ответ на последующую нестабильность мировой экономики страны приняли неразумное решение: стали снова воздвигать торговые барьеры. В 1930 году в США отказались от свободной торговли и ввели печально известный закон Смута – Хоули о тарифе[22 - Закон Смута – Хоули о тарифе поднимал ставки пошлин на большое количество импортируемых товаров. Прим. ред.]. В Германии и Японии создали высокие торговые барьеры и картели, тесно связанные с фашизмом и внешней агрессией. Мировой системе свободной торговли был положен конец в 1932 году, когда Британия, прежде защищавшая ее, поддалась искушению и вновь ввела ввозные пошлины. Последовавшие рецессия и нестабильность мировой экономики, а затем и Вторая мировая война уничтожили последние остатки первого либерального мирового порядка.

После Второй мировой экономика была реорганизована в более либеральном ключе, на этот раз при гегемонии Америки. В ходе первых переговоров по ГАТТ (Генеральному соглашению по тарифам и торговле) были достигнуты значительные изменения в области либерализации торговли. Но протекционизм и вмешательство государства продолжали существовать в большинстве развивающихся стран (и уж тем более в странах коммунистического лагеря).

К счастью, от нелиберальных принципов по большей части отказались по всему миру в 1980-е (после подъема неолиберализма). К концу 1970-х провал так называемого развития промышленности для замены импорта в развивающихся странах на основе протекционизма, субсидий и регулирующих мер стало почти невозможно игнорировать[23 - Идея развития промышленности для замены импорта состоит в том, что отстающая страна начинает производить индустриальную продукцию, которую ранее импортировала, тем самым проводя импортозамещение. Это достигается искусственным завышением цен на импорт посредством пошлин и квот на ввоз или предоставлением субсидий отечественным производителям. В то время в большинстве развивающихся стран импортозамещение было невозможно: они были либо колониями, либо из-за действующих неравноценных договоров не имели права устанавливать собственные пошлины (см. ниже). Стратегию импортозамещения большинство развивающихся стран взяли на вооружение после получения независимости (с середины 1940-х до середины 1960-х).].

Экономическое «чудо» в Юго-Восточной Азии, которая уже придерживалась принципов свободной торговли и благоприятствования иностранным инвестициям, стало стимулом для других развивающихся стран. После долгового кризиса стран третьего мира в 1982 году многие отказались от протекционизма и вмешательства государства в экономику и восприняли идеи неолиберализма. Окончательный успех глобальной интеграции – падение коммунистического лагеря в 1989 году.

Эти изменения в национальной экономической политике стали более необходимыми из-за беспрецедентного ускорения развития транспорта и коммуникационных технологий. Благодаря этому появилось больше возможностей для взаимовыгодных экономических отношений с партнерами из отдаленных стран – с помощью международной торговли и инвестиций. Поэтому открытость стала важным для процветания страны качеством. Отражая углубление всемирной экономической интеграции, система глобального управления в последние годы усиливается. Самый значительный шаг – реорганизация ГАТТ во Всемирную торговую организацию (ВТО) в 1995 году. Это влиятельное агентство пропагандирует либерализацию не только в области торговли, но и в других отраслях, например в регулировании зарубежных инвестиций и праве на интеллектуальную собственность. Сейчас ВТО образует ядро глобальной системы экономического управления, наряду с МВФ, отвечающим за краткосрочные займы, и Всемирным банком, осуществляющим долгосрочные инвестиции. Результатом всех этих процессов, согласно официальной истории, стало появление глобальной мировой экономики, сравнимой по своему либерализму и потенциалу для процветания только с ранним «золотым веком либерализма» (1870–1913). Ренато Руджеро, первый генеральный директор ВТО, веско заявил, что с наступлением этого нового мирового порядка мы обладаем «потенциалом для искоренения бедности в мире в первой половине следующего [XXI] века – утопическая еще несколько десятилетий назад мысль сейчас становится реально осуществимой»[24 - R. Ruggiero (1998), ‘Whither the Trade System Next?’ in J. Bhagwati & M. Hirsch (eds.), The Uruguay Round and Beyond – Essays in Honour of Arthur Dunkel (The University of Michigan Press, Ann Arbor), p. 131.].

Эта версия истории глобализации широко распространена. Предполагается, что она будет служить маршрутной картой для политиков, ведущих свою страну к успеху. К сожалению, картина, нарисованная в этом варианте, совершенно не соответствует действительности, искажает понимание того, откуда мы пришли, где мы сейчас и куда идем. Попытаемся разобраться, в чем же дело.

Подлинная история глобализации

30 июня 1997 года последний британский губернатор Гонконга Кристофер Паттен официально передал эту бывшую колонию Китаю. В Великобритании многие высказывали опасения за судьбу гонконгской демократии при коммунистической партии Китая, хотя демократические выборы в стране впервые прошли только в 1994 году, через 152 года британского владычества и всего за три года до запланированной передачи. Никто, судя по всему, не помнил, как Гонконг стал британским.

Гонконг был передан Британии по итогам Нанкинского договора 1842 года, окончившего Опиумную войну. Это был особенно постыдный исторический эпизод даже по стандартам империализма XIX века. Из-за возросшего пристрастия британцев к чаю у страны возник огромный дефицит торгового баланса с Китаем. В отчаянной попытке прикрыть эту брешь Британия начала экспортировать в Китай индийский опиум. То, что продажа опиума в Китае была нелегальной, никак не могло воспрепятствовать достижению благой цели сведения баланса. Когда какой-то китайский чиновник в 1841 году изъял незаконный груз, британское правительство воспользовалось этим как предлогом, чтобы раз и навсегда решить проблему, объявив войну. В войне Китай потерпел жестокое поражение и вынужден был подписать Нанкинский договор, по которому ему пришлось «уступить» Гонконг Британии и отказаться от права устанавливать собственные пошлины.

Вот так-то: самопровозглашенный лидер «либерального» мира объявил войну другому государству, потому что оно мешало обороту наркотиков. Истина состоит, что свободное обращение товаров, людей и денег под гегемонией Британской империи между 1870 и 1913 годами (первый период глобализации) стало возможным скорее благодаря военной мощи, а не силам рынка. Помимо Британии, свободную торговлю в то время практиковали только слабые страны. У них практически не было выбора: их склоняли к этому либо как колонии, либо посредством подписания «неравных договоров» типа Нанкинского, которые к тому же лишали их права устанавливать собственные пошлины и заставляли соглашаться с низкими тарифами (3–5 %)[25 - Впервые Британия использовала неравноправные договоры в Латинской Америке, начав в 1810 году с Бразилии и продолжая по мере получения странами континента независимости. После Нанкинского договора Китай был вынужден в следующие 20 лет подписать сразу несколько неравноправных договоров. Со временем это привело к полной потере тарифной автономии. Символично, что таможню страны в течение 45 лет (1863–1908) возглавляли британцы. Таиланд (в то время Сиам) с 1824 года подписывал различные неравноправные договоры, наиболее жесткими были условия соглашения 1855 года. Персия заключала неравноправные договоры в 1836 и 1857 годах, а Османская империя – в 1838 и 1861 годах. Япония потеряла тарифную автономию после серии неравноправных договоров, последовавших за открытием страны в 1853 году, но это не остановило японцев от навязывания такого же договора Корее в 1876 году. Крупнейшие латиноамериканские страны сумели вернуть тарифную автономию в 1880-е годы, а Япония в 1911 году. Многие другие смогли получить ее только после Первой мировой войны, но Турции пришлось ждать с этим до 1923 года, а Китаю – до 1929-го. См.: H.-J. Chang (2002), Kicking Away the Ladder – evelopment Strategy in Historical Perspective (Anthem Press, London), pp. 53–54.].