Поверь в свою Звезду!

Летом я познакомилась с соседской девочкой, приехавшей в гости к своим родственникам на неопределенное время. С Лилией Ковалевой мы тоже легко сдружились, а так как жили рядом, то виделись каждый день. Вечерами допоздна сидели на скамейке возле наших ворот, наслаждаясь теплом тихого городка, любуясь звездным небом, загадывая желания и мечтая о будущем. К осени мы с Лилей были уже близкими подругами. Настала пора в этот год перейти мне в новую школу, что построили рядом с нашим домом, туда пошли и Людмила с Лилией. Люда с пониманием отнеслась к моей очередной подруге, мне же еще предстояло подумать, как их делить. И, словно назло, нас троих определили в один класс. Пока я в нерешительности после школьной линейки раздумывала, за какую парту и с кем из подруг присесть, они, недолго думая, уселись довольные вместе, как бы предавая меня. Я вновь ощутила себя одинокой. Мною правили на тот момент лишь эмоции. Я  ничего не видела и не слышала, новая школа потеряла для меня интерес, друзья словно предали, обида затмевала разум. Тогда в памяти всплыла фраза: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь». Надо уметь быть проще, чего на тот момент мне не хотелось понимать. Было лишь одно желание: подальше бежать от обеих подруг, не видеть их, не общаться и как можно сильнее обидеть их самих, чтоб помнили – «вот она, я, зря вы забыли обо мне!» Мои гнусные мысли словно кто-то прочитал свыше. Через день-два, нас с Лилей неожиданно перевели в параллельный класс, так как в этом был перебор. Люда осталась одна в новом коллективе. Я же носила в себе лишь одну мысль, чтоб и Лилю тоже оставить одну, дав им возможность на себе прочувствовать одиночество и предательство, считая себя правой. Учеба мне тогда давалась легко, директор школы, он же и учитель физики, даже заметил мои способности, коих совершенно не замечалось за мной ранее. Тут уж нельзя не согласиться, что многое зависит от преподавателя.

Проучившись в школе более месяца, я больше не хотела там задерживаться: все было чужим, да и моя обида давила по-прежнему на мои мысли. Найдя отговорку и вполне обоснованное оправдание перед мамой и директором школы, я убедила их, что не в силах находиться в чужом коллективе, скучаю по прежнему родному классу.

Выхода иного не было, как вернуть меня назад, в прежнюю школу. Помню зареванные голубые глаза Лили, она искренне плакала изо дня в день, умоляя меня остаться и не оставлять ее одну среди чужих. Я же была эгоистично неумолима и, чувствуя победу, злобно торжествовала. Обиженная Лилька все же продолжала со мной общаться. А я вдобавок ко всему совсем не порядочно перестала общаться с Людмилой, тем самым оставив ее в недоумении.

Сестра тогда очень удивлялась моему необузданному дикому характеру, но делать было нечего, казалось, я была неисправима. Вернувшись в свой класс, мне представилась возможность познакомиться с новенькой девочкой, которую посадили за мою парту. С Наташей мы тоже легко сдружились. Она жила далеко от школы, у бабушки. Девочка была неплохая, но единственное, что мне в ней не нравилось, а порой и отталкивало, это совершенное отсутствие понимания гигиены, постоянные неприятные запахи, из-за которых наши неравнодушные девчата делали ей замечания. И у всех была тема – о чем поговорить и кого обсудить. С Наташей, пока она училась с нами этот год, я общалась, но друзьями мы так и не стали.

8

В начальных классах, очень часто после школы я уходила к бабушке, относя ей молоко и овощи, любила просить у нее одну-две карамельки, не понимая, что она не получает пенсию даже за погибшего мужа, а подсказать ей тогда об этом никто не додумался. Отец мой не всегда мог помочь ей в финансовом плане. А бабуля, вопреки всем препятствиям, умудрялась что-то кому-то продать на базаре, что-то связать, посидеть с чьим-либо ребенком – вот так и выкручивалась. Но меня она любила и делилась, чем могла.

Однажды отец, получив очередную зарплату, решил «гульнуть», оставив себе, как в порядке вещей, 3.62 на бутылку, все остальное он отдавал маме. Мы же, как назойливые мухи, слетались в попытке выпросить рубль или 50 копеек, иногда это удавалось и радости не было предела. В тот самый раз на пути в магазин отец, встретив нашу маму, сказал ей, что деньги он положил под швейную машинку.

Сколько же было потом слез и шума: деньги пропали, а надо было тянуть семью до следующей зарплаты.

Сейчас я очень хорошо понимаю тот поступок своей бабули. Маму тоже было жаль, она очень сильно ругала и проклинала бабушку, причитая, что дети остались без ничего. Но что оставалось делать бедной бабуле, вдове фронтовика. Тогда ей было уже лет 80, она сама как-то перебивалась, жила и ухаживала за собой, ну не было у нее средств, так уж получилось, взяла и все! И за это ее нельзя судить, она была бедной, несчастной, одинокой женщиной. Откуда-то у нее брались силы. Она еще каким-то образом могла самостоятельно навещать всех своих «непутевых» детей. Даже в свои 90 лет этот удивительный человек умела фантастически преодолевать любые дороги: будь то из Казахстана в Россию или из России на Украину, трясясь по несколько суток в общих вагонах с пересадками. Поистине, то была Великая и самая классная бабуля!

Милая моя, я помню тебя, люблю и преклоняюсь пред тобой! Прости, что осознание было поздним, прости, что вовремя не помогла, не уберегла! Прости за все!

Пройдут годы. Мы с бабушкой встретимся после долгой разлуки уже лишь в восьмидесятые годы в Харькове. Я тогда с почти семилетним сынишкой по какому-то внутреннему зову полечу навестить ее и, в общем-то, напоследок. Зоя, ее дочь, тогда писала нам, что бабушке уже за 100 лет, что она давно слепая и безумная, но то был лишь всего самообман.

От долгого одиночества, а бабушка постоянно оставалась в квартире одна, действительно можно не только потерять разум, но и веру…

К тому времени немало досталось и на мою долю. Я ехала в Харьков в надежде изменить что-то в своей жизни, просто устала от безысходности. Продав свой удивительной красоты ковер, взяла два билета на самолет – и в путь, не сообщив о своем приезде заранее тете Зое.

Как ни странно, но моя бабуля, обладая даром предвидения, уже знала все наперед. В день нашего приезда она еще ранним утром стала приставать к дочери с вестью, что к ним приедет хорошая девушка с мальчиком и она, бабуля, их очень любит и ждет. Зоя все услышанное восприняла как бред сумасшедшей старушки. И каково было ее удивление, когда она вечером того же дня увидела нас двоих у себя дома!

Дорога была сложной: задержки, пересадки в Москве, пришлось почти всю ночь простоять на ногах, по очереди уступая с сыном место на дорожной сумке друг другу, чтоб хоть как-то отдохнуть. Я уже тогда, отметив выдержку и стойкость своего малыша, думала: «Ну, этот пробьется по жизни, и дай-то Бог!»

К двенадцати часам дня мы с сынишкой уже были у двери, разделявшей нас с бабушкой до вечера на долгие шесть часов. Тетя Зоя была на работе, ее сын Артур тоже. Я позвонила и постучала в дверь. Бабушка, которая к тому времени была практически не ходячая и полуслепая, все же добралась до двери, но открыть ее так и не смогла. И начался долгожданный длительный разговор по обе стороны двери.

Она помнила все! Очень радовалась и плакала, пела долго все свои любимые татарские песни. Было слышно, что бабуля умудрялась на радостях плясать – и это все в сто с лишним лет!

У тетушки мы пробыли чуть меньше месяца. Тогда я поняла, что никто мне не сможет помочь, надо самой пробиваться в жизни. На Украине мне не светили ни работа, ни жизнь, да и вообще не было никакого будущего.

И, как теперь я понимаю, думала я тогда правильно. Ох, как сложно теперь, в нынешних условиях, выживать Зое там, уже далеко не в советской Украине.

За проведенное в Харькове время мы с бабушкой много общались, вспоминая все хорошее: о том, как ходили вместе в кино на арабские и индийские фильмы, как часто я писала под ее диктовку письма родственникам, так как она в свое время была обучена только арабской грамоте, как ходили к ее подругам-татаркам.

Говорили и о ее твердых позициях – всегда стоять на моей стороне. Даже первые навыки на кухне я тоже познала от нее; когда бабушка попросила меня, тогда еще, наверно, первоклашку, почистить две картофелины, что оказалось очень мучительным и неприятным делом. Даже не зная как правильно держать нож, с горем пополам, я все же почистила один клубень, а от запаха крахмала, не понравившегося мне, очень разболелась голова. После не раз предстояло наблюдать, как бабуля готовит альбу – смесь обжаренной муки с сахаром и маслом, на мой вкус, очень славную. Также вместе с ней готовили неудачные петушки и я пару штук несла в школу, чтобы похвастать перед ребятами, хотя у других деток всегда были деньги на буфет. Мне же тайком иногда приходилось приносить с собой в стареньком затертом портфеле с пуговицей вместо застежки обычный кусок хлеба, который с неким стыдом незаметно и скрытно съедался.

Однажды одна из сестер-тройняшек нашего класса из обеспеченной семьи, заметив мой обед, стала смеяться надо мной и унижать, будто я чуть ли не нищенка и ем хлеб вместо булочек. С тех пор я настойчиво просила у мамы 10–20 копеек. Иногда удавалось скопить копеек 30 и спрятать в портфеле в надежде, что дома они не пропадут. Сколько же было слез и обид, когда мои сбережения в один момент украл старший брат, даже не оправдываясь, как будто я ноль, меня просто нет! Родители тогда его не ругали. Мама спокойно возместила мне пропажу…

…Из Харькова мы с сынишкой уезжали глубокой осенью на поезде, с большой тоской в душе. Было очень тяжело расставаться с бабушкой, а помочь ей я не могла.

Брат Артур вообще был человеком беспечным и эгоистичным, я где-то в глубине души подумывала, что хоть он поможет перевезти бабушку в Казахстан, но не тут-то было.

Отец мой к тому времени сам уже был стар и бессилен, единственно, что он мог, так это с каждой своей пенсии в 120 рублей высылал матери по десятке.

Родители от души радовались нашему возвращению с Украины. Зная мою авантюрную натуру, они боялись навсегда потерять из виду своего внука-любимца. Отец даже всплакнул, выпив от радости, подразумевая, что хоть один из правнуков навестил его мать.

По приезду домой я рассказывала о тяжелой жизни бабушки, что она плоховато видит, как однажды пошла из своей комнаты в туалет, а на обратном пути заблудилась, попав в промежуток между стеной и стоявшим там телевизором. Так и простояла до вечера, пока не пришла Зоя, плача, крича и взывая о помощи.

Мой отец слушал и рыдал, мама сочувствовала, но они и сами были уже в возрасте и помочь были не в состоянии. Отец причитал: «Были бы у меня силы, забрал бы мать сюда, привез бы доживать здесь».

Да вот беда, сил-то уже не было. А его сыновьям судьба бабушки была просто безразлична.

9

…Еще подростком Нуртай, окончив кое-как восьмилетку, пошел в местное ПТУ, но по окончании его работать не очень-то хотел, вел себя скверно, мог запросто нагрубить матери.

Однажды мама накрутила фарш на пельмени, а Нуртаю как старшему из детей отдельно поджарила несколько котлет, от запаха которых бежали слюнки, но мы не просили, знали – это не для нас. А каково было удивление, когда «любимчик», придя домой не в настроении, просто взял тарелку и выкинул в помойное ведро все котлеты. Для нас это был удар, для него – норма.

Думаю, именно тогда мама начала понимать, что из ее сыновей получились сущие негодяи, родители наконец вспомнили и обо мне. Но это все потом. После она выскажет вслух свою обиду: «Все! Все уже взрослые, тем более что никто и никогда из детей не пытается помочь хоть как-то ни мне, ни отцу! Буду помогать только Гале, она последняя».

Я в тот момент даже как-то ожила, воспрянула: «Ну вот, слава тебе Господи, вспомнили и про меня…»

Ну а старший братец все так же продолжал дурить. Как-то вскользь я сделала ему мимолетное замечание и в ответ, не успев увернуться от кинутого им в меня сухаря, схлопотала ощутимый удар прямо под глаз. Первая обида, боль и неделя посещения школы с небольшим синяком, на который никто из домашних не обратил и внимания.

Но зло во мне уже кипит, проявляется и пробивается на свет мое собственное «Я»!

*   *   *

Я уже подросток, почти вошли в привычку частые домашние скандалы и пьянки отца. Изрядно поднадоела ежедневная уборка по дому, которая большей частью лежала на моих плечах, не хватало времени на уроки. К вечеру в доме порядок и чистая посуда, наутро, как всегда, бардак. Перед появившимися школьными подругами старалась не ударить лицом в грязь.

С отцом мы мало общались, он был малоразговорчив, лишь пьяным, настолько успевал за ночь всем надоесть, что хотелось бежать куда подальше от этого дома.

И вот обыденный вечер, очередная пьянка, шум, скандал. Отец вновь, как и ранее в моем детстве, поднимает руку на мать. Это слышат все, но никаких действий не предпринимают – обычный эгоизм и пессимизм. Мои нервы на пределе. Поднимаюсь, следую на кухню (она же одновременно прихожая и спальня родителей). Вступаюсь за мать. Это была первая наша стычка.Во мне бушевали сильные эмоции, что называется «проснулась». Я укоряла, ругала отца за все: за мать, за бесцельно прожитые годы. Фронтовику, пьяному мужику и просто на тот момент неадекватному человеку явно не понравились мои действия. Разъяренный и злой он кинулся на меня с упреком: «Ах ты, проститутка!» Мама стоит онемевшая в стороне с ошеломленными глазами. В ярости я бросаюсь на него, и,надрывая горло, кричу: «Чтоб ты сдох, да я на твоей могиле шейк плясать буду!»

Жаль, конечно, и стыдно, что я так сказала, но это было именно так. В тот момент я не осознавала своих действий. Вместо меня словно был другой человек, больше не было Гали-тихушницы, забитой и несчастной дурнушки.

Это был далеко не спектакль, то была драма всей нашей жизни. Мы сцепились с отцом: он на меня с кулачищами, а я, разъяренная, со стулом и большими фабричными ножницами в руках. Разнимали нас мама с Шолпан, казалось, все произошло как-то молниеносно и одновременно очень долго. Меня било в истерике, ножницы как бы срослись с пальцами. Я допоздна кричала, проклиная отца, издевательски провоцировала его и унижала. Нервный срыв – но только с моей стороны. Отец в тот момент для меня умер, я просто его вычеркнула из своей жизни.

Кроме моих криков в доме царила гробовая тишина. Отец как-то вмиг отрезвел и на замечание мамы – «Что же ты наделал?», вдруг все понял и осознал; он терпел и слушал мою несуразную брань, слушал за долгие годы все, что никто ему не мог никогда сказать. Так слушать он мог только свою мать, которую либо по традиции или по глубине души почитал и уважал, терпя от нее любые упреки, но только лишь от нее.

Наутро я спокойная, но с опухшими глазами собиралась в школу. Было тихо, молчала сестра, молчала и мать. Отец, словно пролистав иными глазами свою жизнь, вдруг что-то осознал, понял, что жизнь-то преломилась, теперь будет что-то по-другому.

Я продолжала жить, училась давать отпор обидчикам, огрызаться.

С отцом при всех его попытках не разговаривала вообще, проходила мимо, не отвечая на его обращения, его просто не было в моей жизни.

Да, ему было очень больно, но он терпел, ждал и надеялся…

Пьянок в доме со скандальным исходом теперь практически не было. Он иногда приводил своих товарищей, немного выпивали, по-тихому общались. А если я заходила вдруг в дом, его друзья здоровались со мной, на что мне приходила мысль дать им понять: «Вали отсюда!» Отец тихо говорил им: «У-у-у, это моя доча, она грозная и еще пробьется, это Галина Павловна». Я, конечно, слышала все это, немного было смешно и забавно, но простить отца не могла, он по-прежнему был для меня ноль.

Иногда приходили и ко мне подружки. Отец, зная мой характер, терпел услышанные в его адрес насмешки и выходки. Подружкам я говорила, что отца у меня нет, а что там сидит – так это пьяница Павел Степанович, до которого мне нет дела.

Я взрослела. Мама чаще стала давать мне деньги на карманные расходы. И, как обычно, мне хотелось чаще покупать сладости, в обязательном порядке съедая их одна. Делиться с родичами, тем более работающими и не дающими мне, школьнице, ни копейки, я тоже не желала. Наверно, отъедалась конфетами, так недостающими в детстве, что большей частью перепадали только под Новый год и, как казалось мне тогда, не поровну делились между нами, из-за чего я просто плакала от обиды.

По окончании 9-го класса мне уже очень хотелось выглядеть как-то хорошо, ведь среди одноклассников меня воспринимали замкнутой, неприметной тенью.

На летние каникулы я устроилась на почту доставщиком телеграмм. Тогда и стала понимать, что такое труд. Радости моей не было предела, когда получила первые заработанные 90 рублей. Но и живого места на ступнях тоже не осталось, все было сплошной мозолью, наступать было очень больно. Перетянув бинтами натуго ноги, я вновь шла на работу.

К осени почти приодела себя. По тем временам выглядела, можно сказать, уже привлекательно: сменила имидж, сшила новые наряды. Ребята стали обращать на меня внимание, девчата, приоткрыв рты, стали с завистью коситься.

Одна досада: вот на парфюм-то денег и не было, а так хотелось иметь хоть какой-нибудь ароматный флакон. Изредка пользовалась мамиными, за всю ее жизнь единственными духами, в маленьком пузырьке «Красная Москва».

Так и по сей день для меня всегда самый желанный подарок – это духи, почему-то только им я больше всего рада.

В старших классах я немного подтянулась, стала лучше учиться и впервые поняла, что совсем неравнодушна к своему однокласснику Сергею. Это чувство было взаимным. Но как-то не мог он подойти, переломить себя, хотя пытался заигрывать, мой сложный характер было сложно предугадать. То была первая, скрытая и продолжительная любовь. Я знала, что он всегда интересовался обо мне через моих братьев и друзей, но так и не смог переступить какой-то невидимый барьер, чего-то боялся. Может, это и правильно…

Спустя годы я узнала, что человеком он оказался слабым, не пробивным, пошел после школы на стройку, там запил. Так и не женившись ни на ком, он часто при встречах печально смотрел с досадой в мою сторону, а потом в 40 лет его просто не стало…

10

…Мне 14 лет. И вновь в доме очередная драма. Нуртай, которого полгода назад призвали в армию, не выдержал первые испытания на мужество, дала о себе знать та злополучная авария и сотрясение мозга в детстве. Он служил в ракетных войсках на Эмбе. Первая стычка, сдали нервы, «нежный ребенок» потерял над собой контроль: просто оставил на посту свое оружие и ушел в пустыню куда глаза глядят, без воды,без еды.

По телеграмме отец срочно выезжает в часть. Как фронтовик он добивается полного обследования сына через военный госпиталь. После лечения брата комиссовали, дав инвалидность, и началась его «развеселая» жизнь.

Родители слишком желали ему добра, но, видать, перестарались, это его и сгубило…

С госпиталя братец вернулся очень смешной и толстый, чего я просто не ожидала, так как он никогда не был склонен к полноте. Через месяц он восстановил форму. А еще через некоторое время, всем на удивление, он вернулся в Северный Казахстан, где проходил лечение и познакомился с девушкой Джамилей. Возвратившись, он представил ее как невесту, обращаясь к ней забавно, шутливо и величаво – Матжанова Жамиля Салимовна.

Родители готовились отпраздновать свадьбу, хотя и неофициально. Отец заколол бычка. А беспечный сынок и вовсе не задумывался о расходах. Просто решив жениться в 19 лет, поставил их перед фактом.

Через месяц после свадьбы Джамиле исполнилось 16 лет, она попросту еще играла вместе со мной иногда в куклы.

Старшая сестра Шолпан к тому времени работала в детсаде няней, туда устроилась и наша невестка. А избалованный братец тем временем стал проявлять свой характер: дурить, издеваться над несчастной девчушкой, у которой, кроме младшего брата, не было никого.

За небольшое время она ему просто поднадоела и, выгнав ее из дома, он угрожал выдворить несчастную вообще из города обратно к себе домой.

Джамиля была безобидной, кроткой, спокойной и хорошей девушкой, мы с ней быстро сдружились. Она никому не мешала, просто хотела остаться жить в нашем городке, сняла комнатку у бабушки недалеко от нас, работала и ни к кому не имела никаких претензий.

Но Нуртая такая позиция не устраивала, ему было просто в удовольствие поиздеваться над беззащитной девушкой, в конце концов он извел ее угрозами и вынудил вернуться в свои края.

Провожали ее до поезда моя мама и сестра. На вокзале Джамиля очень сильно плакала и говорила: «Мама, я так не хочу уезжать…»

А мама тогда ответила, что хоть и не желает никому на свете зла, но Нуртаю отольются ее слезы, жизнь его накажет.

Пророчества сбылись, но об этом позже.

Поезд ушел. Сложилась ли судьба несчастной Джамили, мы не знаем, но всегда помнили о ней,желая ей добра и счастья…

После, уже совсем скоро,Нуртай неожиданно решил жениться на новой подруге – Шамсие Галиевой. Он часто приводил ее в дом, невестка мне казалась интересной и общительной, она была старше брата на три года. И вновь свадьба, затраты на плечах родителей. Мама добилась для молодых отдельное жилье, им бы жить да жить и все было бы замечательно.

Я с подругой не раз приходила к ним в гости и все-то мне там нравилось. Бабуля тоже иногда захаживала, а порой и жила у них. Но всему наступает конец, особенно у людей бестолковых и беспутных. Братец вновь стал дурить. Пьянство, скандалы вошли в привычку в его семейной жизни. Мы все воспринимали это очень болезненно. У Шуры, так мы называли Шамсию, состояние было критическим: не раз по вине братца приходилось вызывать скорую помощь. Но после известия о ее беременности он поутих, все ждали первенца.

Алия родилась недоношенной, весом 1,2 кг. После роддома, где ее продержали еще два месяца, забирали малышку весом уже в 1,8 кг. Мы все души не чаяли тогда от маленького чуда. И кто бы мог подумать, что дурные гены так отразятся на любимой всеми крохе, что когда-нибудь из нее вырастет монстр с дьявольским и нечеловеческим мышлением …

11

…После летней подработки, бодрая и полная надежд, я села за парту с подругой Танюшкой. То был последний 10-й класс. Нас было шесть подруг, мы как-то легко сдружились меж собой с 7-го класса: Наташа с Леной, две Людмилы и я с Татьяной. Были общие интересы и взгляды.

Почему-то в память врезались высказывания Натальи Морозовой, брошенные случайно в мой адрес, но показавшиеся для меня неприемлемыми. Она сказала тогда о будущем: «Вот вспомнишь, Галя, ты еще испортишься как только уедешь из дома, и даже курить будешь». Это меня несколько возмутило. Как же я тогда с ней спорила!

Немаловажный след в моей жизни оставила и Татьяна. Мне нравился их домашний быт, ее гостеприимная мама. Жили они вдвоем. Тетя Тася была очень порядочной женщиной. Мы часто гурьбой приходили к ним домой, а Танина мама всегда поила нас чаем, угощая домашним печеньем. В душе я немного завидовала им, огорчаясь, что моя мамуля не умела делать выпечку, даже блины, но в том ее вины не было, и это, конечно, мне хорошо было понятно. Танюшка росла и жила в строгости, училась почти отлично, превосходно рисовала и вязала. По окончании школы нас ненароком судьба сведет вновь через год на железнодорожном вокзале Усть-Каменогорска.

Последний школьный год как-то пролетел быстро, куча экзаменов – и вот долгожданный аттестат и выпускной.

Захожу к Наталье домой, она радуется покупкам – новое выпускное платье, белые туфли. А мои родители даже и не вспомнили про мой последний звонок.

Сижу на лавочке возле дома, слезы текут по щекам. Сегодня выпускной вечер, все придут красивые и нарядные, а мне нечего надеть. Сестре в свое время брали и бальное платье, и туфли, про меня же просто забыли, даже на словах никто не поздравил с окончанием школы.

Подходит Наталья и говорит: «Брось, плюнь на все, выпускной один раз в жизни, пошли как есть, а то потом будешь жалеть». Я подумала и пошла, надев зеленый костюм сестры и ее туфли. Было, конечно, не совсем хорошо, но на торжественной части вечера я все же присутствовала. А на застолье засиживаться не захотела, все казалось скучным и неинтересным, ребята были подвыпившими, я их не понимала и вообще мне это совсем не нравилось. Так закончилась моя школьная пора.

Впереди ждали неизведанные дороги, всевозможные открытия.

Я совершенно не была готова к новой жизни, не задумывалась всерьез о будущем, а тут вдруг встала перед фактом – что же дальше?