Охотники за новостями

Котэ угрюмо молчал. Вероятно его грызли сомнения, но он не хотел их высказывать потому, что ни в чём не был уверен. Он повернулся и пошёл к входу, на пороге остановился и бросил через плечо:

– Когда я был маленьким – хотел стать врачом, лечить людей.

– Ты это к чему?

– Ни к чему, так просто. Был бы мой папа доктором, я бы тоже стал доктором.

– А кем был твой отец?

– Официантом.

– А почему же ты не стал официантом?

Котэ пожал плечами.

– Ну парикмахер лучше, чем официант, – уверенно сказал первый не дождавшись ответа, – А твой сын уже станет доктором.

– У меня нет сына.

– Ну будет же…

Котэ вошёл в парикмахерскую. В витрине было видно, как он подошёл к пустому креслу и сел в него сам в ожидании следующего клиента.

«Хотя лучше бы ты стал доктором, – пробормотал ему вслед словоохотливый „звиадист“. – Ну какой из тебя парикмахер, кацо?! Ножницы и расчёску правильно держать не можешь. Шёл бы в доктора. Или в таксисты или в автоинспекторы».

Заведение, куда мы направлялись, привлекало нас близостью, относительной чистотой и цифрами в меню – аппетитный горячий шницель, залитый глазуньей, стоил какие-то совсем небольшие деньги. Последний пункт был для нас особенно актуален по причине довольно плачевного состояния бюджета нашей «Иберии».

Но в тот день настроение у нас не лучше бюджета, и от того, не считаясь с его дефицитом, мы спросили по порции «Энисели»*

(*Примечание – Энисели – сорт грузинского брэнди). Потом, как это обычно бывает, ещё… и ещё……

Грустили мы за отсутствием перспектив. Вся штука в том, что «Иберия» находилась на тот момент в состоянии куколки:

В один прекрасный летний денёк всякая, не слопанная воробьями, и уважающая себя за это гусеница, превращается в куколку, в этакий неподвижный кокон, спрятанный где-нибудь под лепестком дикой розы или листом кизила. Так и мы – программу-минимум (обзаведение клиентами-подписчиками и закрепление на информационном рынке) исполнили; то есть гусеницей быть вроде бы перестали и было самое время продолжать развиваться дальше, становиться бабочкой, чтобы расправив крылья с причудливыми узорами и завив цветочным нектаром усы, флиртовать со встречными лимонницами да павлиноглазками; но, и в этом «но» заключалась наша профессиональная трагедия, мы не имели программы максимум.

Конечно, мы могли и дальше оставаться за лепестками. Но нас с Зурабом это не устраивало. Это так скучно и неинтересно – торчать за лепестками, особенно, когда тебе двадцать лет! Хотелось большего – узоров на крылья, нектара, павлинглазок. Всё это находилось где-то совсем рядом. Казалось, Удача уже объявила посадку на свой пароход и сама в капитанской фуражке у трапа проверяет билеты, вот-вот раздастся команда «отдать концы», все торопятся на борт, чтобы под командой самого желанного из всех капитанов обойти рифы и найти заветные острова, а мы блуждаем где то рядом, но никак не можем выйти на дорогу, которая ведёт в эту гавань.

Наши подписчики использовали нас как сигнальную или проверочную инстанцию, то есть проверяли у нас достоверность какого-либо события имевшего место в Грузии, либо получали от нас сигнал, чтобы самим подготовить материал. Единственный человек, кто работал нами по-настоящему – Гулико Уратадзе из грузинской службы радиостанции «Свобода». Она ежедневно включала наши сообщения в выпуск, и каждый вечер гнусавый голос Зураба вещал в радиоэфире местные новости. Ещё была «Экспресс-Хроника», для которой я писал еженедельные обзоры. Все остальные – звонили из своих московских корпунктов лишь затем, чтобы уточнить, проверить, спросить… или попросить встретить и разместить их очередного корреспондента. Мы добросовестно встречали, размещали. поили вином, но такое положение вещей нас не устраивало, а мы не могли его изменить. Требовалась метамарфоза.

Ма пытались спасти положение, отчаянно пускаясь в авантюры, но все наши затеи наталкивались на волнорез из отсутствия опыта, везения, дефицита бюджета и «гениальные» проекты, радужно сверкнув напоследок в лучах осеннего солнышка, один за другим, лопались, как мыльные пузыри.

Чего стоила идея проведения в Тбилиси конкурса красоты! Мы нашли спонсоров – израильскую компанию по пошиву вечерних дамских туалетов, успешно начали переговоры об аренде концертного зала грузинской филармонии, объявили набор участниц… и всё «ухнуло», разбившись о подводные рифы в изобилии окружающие острова, на которых обитаетУдача. Мы с Зурабом послали партнёров вместе со спонсорами подальше и зареклись заниматься шоу – бизнесом. Оттого то мы невесело потягивали «Энисели», который в советские времена гордо именовался коньяком.

В помещении полутемно. Вокруг звякали вилки, тарелки, витали обрывки чужих разговоров…

День набирал обороты и эти шумы становились всё тише и тише, а печаль всё меньше и меньше – «Энисели» ловко обматывал каждый оголённый рецептор нервных проводов изоляционной лентой лёгкого опьянения.

Я допивал «коньяк» первым и потянулся.

– Ну, пошли, что ли…

– А куда торопиться? – грустно поитересовался размякший от переживаний и коньяка Зураб, – на «Свободу» мы уже передали…

– Ты, что забыл – к четырём часам Вигнанский придёт. Он какого-то особо перспективного студента привести сулил.

– Да? – вяло удивился Зураб, – А на кой нам студент? Самих себя прокормить бы.

– Вигнанский ручался, что одарённый много не ест.

– Ну тогда пошли, – сдался Зураб, и вздохнул так, что можно было прослезиться.

Обещанный вундеркинд оказался тощим юнцом с лицом простодушным и нахальным одновременно. Эта странная личность оседлала свободный стул, поджала ноги и принялась с неподдельным интересом озираться по сторонам.

– Знакомьтесь, – это Тенгиз Аблотия заявил Мишель, сияя так, словно привёл к нам самого Дату Туташхиа, да ещё не одного, а с Георгием Саакадзе впридачу.

Юнец на мгновение оторвался от стула и состроил гримасу, которую напускают по команде фотографа: «Улыбочку, снимаю!»

– Это я вам про него говорил, – продолжил соловьём заливаться Мишель, – Очень и очень смышлёный парнишка, приехал из Сухуми. Учится на втором курсе журфака, был у нас на практике в Вечёрке…

Такая болтливость насторожила и улучив момент я подмигнув Вигнанскому, вышел в коридор. Мишель последовал за мной.

– Для чего ты пытаешься устроить судьбу этого типа? Я то думал, в самом деле самородок. Откуда он взялся? Может это родственник твоего главреда?

– Да, понимаешь… – сделал Мишка, неуклюжую попытку надуть меня, – Он был у нас на практике в…

– В Вечёрке – смышленый парнишка – приехал из Сухуми. Только я это уже слышал. Можешь повторить эту историю своей бабушке. Мы с тобой сидели за одной партой, и ты мне на уши крошишь такой чёрствый батон?!

– Но я серьёзно хочу ему помочь, – возразил Мишель настолько уверенно, что если бы не я не знал его со школьной скамьи, то мог и поверить. Но я то знал его именно с этой скамьи и так на него посмотрел, что он запнулся и добавил: – Во-первых.

– Вот-вот. Помочь это во-первых! А, что у нас – во-вторых? Я полагаю, всё объясняется, именно – во-вторых.

– Между прочим если ты думаешь, что я стараюсь только для себя, то ты ошибаешься! Для тебя, между прочим, тоже.

– Так-так…

– Он, понимаешь, один живёт.

Я не понимал.

– Ну один! Совсем один. Понимаешь?

Но я не понимал.

– Комнату снимает, понимаешь? На проспекте Мира он комнату снимает. – Вигнанский терпелив, как психиатр разговаривающий с пациентом.

– И поэтому мы должны взять его в «Иберию»? Только почему же его одного? На проспекте Мира много народу живёт. Прямо так их всех к себе заберём или пусть сначала подстригутся?

– Ну да, конечно – протянул Вигнанский и в его голосе зазвучало лёгкое раздражение, – Только… ах, не делай вид, что ты ничего не смекаешь. Конечно, я корыстолюбивый подлец, а некоторые очень даже порядочные. Но это они такие до поры до времени, исключительно пока тепло. А как насчёт зимы? Зимой, когда скамейки городских скверов и парков станут холодными и мокрыми от тающего снега, когда вместо травы под ногами зачавкает слякоть, а Млечный путь скроется под зимними тучами и…