Эхо Порт-Артура

Не следует, конечно же, думать, что Отто фон Бисмарк был русофилом, хотя он и провел в России, пожалуй, лучшую пору своей жизни в качестве прусского посла. Нет, он не был ни русофилом, ни русофобом. Просто он был человеком выдающегося ума и настоящим политиком, не способным на авантюры. Поэтому он не считал возможным задираться с Россией, не обеспечив должного запаса прочности. Встреча в Берлине и была такого рода актом, в ходе которого Бисмарк пытался укрепить южные фронты: «Австрию мы загоним на Балканы, где она обязательно столкнется с сопротивлением России, желающей освободить братьев-славян… Так что, Мольтке, не волнуйтесь, я не бездельник, и у меня для всех в Европе найдется достаточно работы!».

Балтийский флот, как мы видим, позволил даже существенным образом повлиять на сугубо континентальные планы «железного канцлера». Но то, что Россия – это великая морская держава, никоим образом не забывалось ни нами, ни нашими союзниками, ни противниками. Александру III принадлежат развивающие мысль Петра Великого, но горькие слова о том, что у России есть только два настоящих союзника – это ее армия и флот, и что России надлежит либо быть великой державой, либо не быть вообще. Разве пресловутая «владычица морей» – Великобритания – омываема водами трех океанов? Никоим образом. Все ее имперские амбиции – это следствие самых что ни на есть пиратских захватов чужих земель с неописуемыми масштабами грабежей. А наши морские границы – это именно наши собственные границы, где на берегах живем мы сами, а не изнасилованные, униженные и ограбленные хозяева этих земель. Именно это никогда не давало покоя и до сих пор не дает спокойно спать западным «вершителям судеб мира», потому что в их схему мироустройства мы никак не вписываемся.

Сближение России и Франции продолжалось и после смерти Горчакова, и после отставки Бисмарка. Но если состязание двух мудрейших и дальновиднейших европейских политиков все-таки прежде всего касалось континентальных интересов, то в 90-е годы на первый план вышли морские проблемы.

Франция, избежавшая благодаря поддержке России расплющивания германским сапогом, создала огромную колониальную империю. Площадь заморских колоний Франции лишь немногим уступала английским. Прежде всего это относилось, конечно, к Африке. Посему торговые пути через Средиземноморье стали в самом буквальном смысле кровеносными сосудами колониальных империй. Событием особой важности стало открытие в 1869 г. Суэцкого канала, строительство которого велось по инициативе и на деньги французов. Англия не вложила в строительство ни пенса, рассматривая поначалу этот проект как исключительно вредный для своих имперских интересов. Опасная перемычка для кратчайших путей в Индию! Пусть тот, кому хочется, плавает вокруг Африки – а на этом пути все ключевые порты схвачены англичанами. Глава Форин Оффис Бенджамен Дизраэли с раздражением сообщил королеве Виктории: «Величайшая глупость нашего века свершилась – французы, как мы им ни мешали, докопали-таки эту Суэцкую канаву. Но мы поступили умно, не вложив в песок Египта ни единого пенса. Теперь надо закрыть канал с обеих сторон, а ключи от дверей пусть лежат у нас в кармане. Канал должен стать британским, и Англия, только она, станет собирать пошлину с кораблей под разными флагами!»

Британская беспардонность оказалась беспроигрышной – после войны с Пруссией Франция была зажата в тисках контрибуции, и англичане, предварительно обанкротив египетского хедива, в 1875 г. тайно получили от Ротшильдов 4 млн. фунтов стерлингов и скупили контрольный пакет акций Суэцкого канала. Ротшильд же, как мы помним, был активнейшим пособником улаживания финансовых проблем между Францией и Германией по поводу выплаты контрибуции, которую вначале немцы потребовали в размере 7 млрд. франков, но благодаря российскому посредничеству ее удалось уменьшить до 5 млрд. Вот где мерзавец, так мерзавец!

Но Ротшильд Ротшильдом, а после 1875 г. через Средиземное море шло 26 % английского импорта и 30 % экспорта. От безопасности средиземноморских путей в значительной степени зависели целостность и благополучие британской колониальной империи. Стоит ли полагать, что французы пришли в буйный восторг оттого, что англичане прибрали к рукам Суэцкий канал у них из-под носа? Франция в это время была второй после Англии морской державой и держала главные силы именно в Средиземном море. Хотя французы и ходили в английских союзниках, но англичане весьма пристально следили за их настроениями в подзорные трубы с баз на Кипре, Гибралтаре, Мальте и – после «прихватизации» Суэцкого канала – в Египте. После Крымской войны сильные британские эскадры постоянно торчали у входов в Босфор и Дарданеллы.

Но вот в октябре 1893 г. в Тулон – главную средиземноморскую базу французского флота – пришла с дружественным визитом русская эскадра с Балтики под командованием адмирала Ф.К. Авелана. Британские адмиралы, надо полагать, испытали достаточно бурные эмоции, прочитав названия наших кораблей: «Император Николай I» (флагман), «Адмирал Нахимов», «Память Азова»… Как будто вернулись могучие противники в Крымской войне и никакого Севастополя, оставленного русскими, и в помине не было! Да только Франция уже выглядела не как главная ударная сила против России, а совсем наоборот. Британское Адмиралтейство снова было близко к истерике. А это были еще цветочки! В декабре 1893 г. в Лондоне с ужасом узнали, что Франция и Россия подписали союзный договор, все статьи которого были строго секретными. После этого «средиземноморская проблема» превратилась для британских адмиралов и политиков в сущий кошмар.

Чтобы лучше понять, почему Лондон так переполошился от визита в Тулон русской эскадры, необходимо вспомнить, что аксиома английской (да и не только английской) военно-морской стратегии гласит: военный корабль должен быть там, где находится враг. Потенциальным врагом для британского Адмиралтейства является всякий корабль, на котором стоит хотя бы одна пушка и над которым развевается любой флаг, кроме английского. Средиземное море – наиболее вероятный театр возможного морского конфликта, поскольку через Средиземноморье пролегают важнейшие торговые пути и именно здесь сосредоточены главные силы флотов Франции и Италии.

Ну, положим, Италию надменные британцы не принимали всерьез как военно-морскую державу. Но французский флот очень даже заботил англичан, поскольку представлял весьма боеспособное соединение.

Вроде бы Франция с времен Наполеона I никогда не задиралась с Англией и была ее надежной союзницей. Но надо ли говорить, что англичане только тогда считали любой союз надежным, когда союзник был заведомо слабее их.

Сложив силы французов и русских, причем, добавив к арифметике еще и восторги французов, приветствовавших русскую эскадру так, как если бы этим визитом Россия сослужила Франции неоценимую службу, британское общественное мнение (читай: деловой истэблишмент) принялось изо всех сил давить на моряков и политиков с требованиями исправить положение на флоте Ее Величества. А уж когда к арифметике добавился совершенно секретный союзный договор, надо было принимать самые чрезвычайные меры.

Если бы знать господам из Форин Оффис и Адмиралтейства, что во франко-русском договоре от 23 декабря 1893 г. не было не то что ни одной статьи, задевающей интересы Англии, но и вообще ни одного слова ни о военно-морских проблемах, ни о франко-английских, ни о русско-английских отношениях! Даже «третьих стран» в договоре не упоминалось – весь он целиком был направлен против конкретного Тройственного союза (Германии, Италии и Австро-Венгрии).

Впрочем, зная стиль британской внешней политики, вполне можно допустить, что английские спецслужбы раздобыли экземплярчик франко-русского договора, и Форин Оффис прекрасно знал, что там написано, но предпочитал мутить воду с целью ловли нужной для себя рыбки.

Нет слов, двойная мораль всегда была в арсенале политики, но именно в викторианской Англии она была доведена до виртуозности. Более того, и мораль общественная – сиречь светская – тоже была настолько пронизана «двойными стандартами», что это было бы смешно, если не было бы серьезно.

Строгость светских нравов викторианской Англии вошла чуть ли не в пословицу – даже неосторожный жест на глазах «почтенной публики» мог окончательно и бесповоротно закрыть перед неуклюжим джентльменом и – тем более! – леди двери престижных салонов. Офицер флота Ее Величества, осмелившийся жениться на даме «не своего круга», должен был немедленно подавать в отставку – все равно ему была отрезана дорога наверх по лестнице чинов и должностей.

И при всем этом Лондон представлял собой такое сосредоточение домов с «красными фонарями», что, как отмечала «Таймс», при мужском населении Лондона менее миллиона каждый месяц два с лишним миллиона лондонцев были клиентами соответствующих заведений, т. е. в среднем каждый дееспособный мужчина посетил представительниц древнейшей профессии более двух раз. И это – те самые джентльмены, которые так дорожили своим светским престижем и смотрели на «весь остальной мир» не иначе как свысока!

Британские лорды выступили с решительными заявлениями. Так, сэр Томас Брасси, один из главных апологетов британской военно-морской доктрины, писал: «Визит русского флота привлек внимание прежде всего к соотношению сил на Средиземном море… Британский флот, в настоящее время дислоцированный в Средиземном море, существенно уступает объединенным эскадрам Франции и России».

Далее почтенный лорд настоятельно требовал увеличения военно-морского бюджета и ускорения работ по выполнению судостроительных программ.

Военно-морской теоретик адмирал Филипп Коломб был еще более категоричен: «Мы только что избавились от заблуждения, что «первый удар» будет нанесен непосредственно по нашим берегам; теперь мы осознали, что «идеальный первый удар», который Франция сможет нам нанести при большем или меньшем содействии России – это сокрушить наш ослабленный флот на Средиземном море». Сих джентльменов активно поддержали на страницах печати многие офицеры плавсостава.

К середине 90-х годов в Англии сформировались три подхода к решению «средиземноморской проблемы».

Брасси и Коломб представили «ла-маншскую» группу, считавшую, что наращивание флота в Средиземноморье вызовет ответные аналогичные меры со стороны Франции и России и в конечном счете не приведет к кардинальному изменению соотношения сил в пользу Англии. Поэтому следует укреплять флот не в Средиземном море, а в районе Ла-Манша, непосредственно у берегов Франции. С одной стороны, это будет давлением на союзника, внушающим ему почтение к Джону Булю, непрерывно дымящему трубами на горизонте, обозреваемом с родных берегов, с другой – внушением сознания того, что Ла-маншская эскадра в случае необходимости может прибыть в Гибралтар за 4 дня. Так что союзники Великобритании могут не обольщаться арифметикой, поскольку в мирное время она не имеет значения, а в случае военного конфликта флот метрополии в два счета превратится в средиземноморский.

С точки зрения другой группы, получившей в прессе прозвище «отзовисты», вообще не имело смысла цепляться за Средиземное море. Эта доктрина кажется парадоксальной для амбициозных британских политиков, но, тем не менее, она нашла многих сторонников, и даже тогдашний военно-морской министр Джордж Гошен разделял их взгляды.

Суть ее была обоснована авторитетным военно-морским историком Уильямом Клауэсом. Выступив со статьей, озаглавленной «Мельничный жернов на шее Англии», он заявлял, что в случае военного конфликта самым правильным решением будет полностью вывести флот из средиземноморских вод, наглухо запереть Гибралтарский пролив и Суэцкий канал и максимально обеспечить безопасность торговых путей вокруг мыса Доброй Надежды. В этом случае Средиземноморье должно стать ловушкой для противника, поскольку будут перерезаны все морские пути Франции.

Верх, однако, одержала третья точка зрения, поддержанная большинством лордов Адмиралтейства и офицеров плавсостава, именовавшаяся «Средиземноморской школой». Немалую роль в этом сыграло мнение адмиралов, командовавших в этот период Средиземноморским флотом – Д. Хорнби, Ф. Ричардса, Э. Сеймура и особенно Джона Фишера, которому было суждено в будущем произвести настоящую революцию в кораблестроении и всей военно-морской стратегии.

Эти джентльмены призывали превратить все средиземноморские порты, находящиеся под влиянием Англии, в военно-морские базы, держать в этом регионе флот, примерно вдвое превосходящий французский и тем самым обеспечивающий решительный стратегический перевес в случае любого конфликта. Вся деятельность англичан в Средиземноморье в этот период стала напоминать лихорадочную подготовку к войне.

Масла в огонь, раздуваемый джентльменами с Альбиона, подлил скандал, разразившийся в связи с катастрофой флагманского броненосца Средиземноморского флота Ее Величества «Виктория», унаследовавшего свое гордое имя от корабля адмирала Нельсона и одновременно являвшегося тезкой августейшей леди.

Эта катастрофа произошла незадолго до визита русской эскадры в Тулон, в июне 1893 г. Во время очередных учений командующий флотом вице-адмирал Джордж Трайон, державший свой флаг на «Виктории», решил отработать поворот двух кильватерных колонн навстречу друг другу. Это был рискованный маневр, поскольку дистанция между колоннами, шедшими параллельными курсами, была всего 6 кабельтовых, а диаметр циркуляции для броненосцев составлял не менее 4 кабельтовых. Почему адмирал приказал обеим колоннам совершить поворот на 16 румбов навстречу друг другу, не сбавляя хода, так и осталось загадкой.

Через несколько минут после начала поворота возглавлявший левую колонну броненосец «Кэмпердаун» врезался в правый борт уже развернувшейся «Виктории». Сильнейший корабль британского флота сразу начал оседать на нос и на виду у всей эскадры, при полном штиле, перевернулся и пошел ко дну. Все это произошло настолько быстро, что никаких мер ни команда флагмана, ни мателоты принять не успели. Злосчастный «Кэмпердаун», кроме изуродованного носового шпирона, существенных повреждений не получил, но тоже ничем не смог помочь своему флагману, за исключением экстренного спасения оказавшихся в воде, коих оказалось, увы, немного. Погибли 359 человек, включая командующего флотом.

Эта катастрофа вызвала международный резонанс – как-никак, сильнейший корабль «владычицы морей» за несколько минут затонул без всяких взрывов и выстрелов, причем он был с большой помпой введен в строй совсем незадолго до этого. Официальная версия обвинила во всем команду корабля – дескать, на нем не были задраены водонепроницаемые переборки. Дальнейшие обсуждения возможных версий решительно пресекались почтенными лордами Адмиралтейства и прочими официальными лицами.

Не правда ли, очень похоже на поведение официальных инстанций нашего ВМФ после гибели на стоянке у причала в Севастополе флагмана Черноморского флота линкора «Новороссийск» в 1955 г., а затем и после гибели в 2000 г. подлодки «Курск» – флагмана стратегического подводного флота России рубежа XX–XXI веков?

Правда, сто с лишним лет назад никто не пытался поднять «Викторию» (глубина явно превышала все разумные возможности подъема), но очевидно, что в случае вскрытия конструктивных недостатков корабля выяснилась бы порочность всей британской военно-морской стратегии. А этого надменным лордам, конечно, допустить было никак нельзя.

И вот в разгар дебатов в международной морской прессе на Средиземное море прибывает контр-адмирал Степан Осипович Макаров, сменивший Авелана на посту командующего Средиземноморской эскадрой. Он демонстрирует заинтересованным лицам (среди которых был и начальник штаба верховного командования Германии Альфред фон Тирпиц, отметивший этот эпизод в своих мемуарах) модель броненосца «Виктория», которая при задраенных переборках и проделанной в борту пробоине, аналогичной полученной в столкновении с «Кэмпердауном», точно так же, как и оригинал, переворачивается и идет ко дну.

Приходится ли удивляться лихорадке, охватившей все британское Адмиралтейство? Призрак России Средиземноморской воскрес теперь уже в облике Макарова. Средиземное море образца 1893–1896 гг. буквально кипело от постоянных маневров больших соединений британского флота, которые неустанно практиковал сменивший погибшего Трайона адмирал Эдуард Сеймур.

Однако для пущей уверенности в своей правоте джентльменам из Адмиралтейства необходимо было вообще исключить возможность столкновения с соединенными силами флотов Франции и России. Для этого они обратили свои взоры на Дальний Восток. Нет, они не собирались посылать туда свои мощные эскадры для создания нового театра военных действий против России. Как обычно, они принялись загребать жар чужими руками.

Продав несколько канонерок Китаю, они изобразили чрезвычайную озабоченность «ростом милитаристских настроений в правящих кругах империи Цин» перед лицом стремительно увеличивающей свои амбиции Японии. Япония, вступившая в империалистическую «эру Мэйдзи», старательно перенимала британский военно-морской опыт с прагматизмом, далеко превосходящим все западные мерки. Стоит ли говорить, что она приняла все меры к «уравновешиванию военно-морского потенциала» с Китаем, что как раз и было нужно англичанам – с одной стороны, выгодные кораблестроительные заказы, с другой – завязка тугого клубка противоречий, развязать который без войны будет нельзя. Повод к войне – это уже «дело техники».

Вот хроника событий 1894 г.:

5 июня. Корейское правительство обратилось к Китаю с просьбой прислать войска для подавления крестьянских выступлений.

9 июня. Отряды китайских войск численностью около 2500 человек начали высаживаться в корейских портах. Воспользовавшись этим, свои войска в Корею направила и Япония (посылка войск Китаем и Японией в Корею для подавления крестьянских восстаний была предусмотрена конвенцией 1885 г.), предъявив при этом ряд требований корейскому королю, выполнение которых означало установление контроля Японии над Кореей.

24 июня. Японские войска вошли в Сеул.

20 июля. Японский посланник вручил ультиматум корейскому правительству с требованием о немедленном выводе китайских войск.

23 июля. Военный переворот в Сеуле, совершенный при поддержке японских войск.

27 июля. Новое правительство обратилось к Японии с «просьбой» об изгнании из страны китайских войск.

25 июля. Четыре японских крейсера атаковали два китайских крейсера на рейде Асань. Крейсер «Нанива» потопил недалеко от порта Чемульпо зафрахтованный цинским правительством английский пароход «Каушинг» с 1300 китайскими солдатами, более тысячи из которых погибло.

29 июля. В районе Асаня (южнее Сеула) японцы разгромили китайский отряд, остатки которого отошли к Пхеньяну. Японская армия повела стремительное наступление на север Кореи.

1 августа. Япония официально объявила войну Китаю.

Заметим, что японцы нисколько не сковывали себя соблюдением норм международного права, в том числе и по отношению к своим наставникам – англичанам.

Во-первых, они развернули военные действия без объявления войны. Объявить войну они посчитали уместным только тогда, когда все тактические козыри оказались у них в руках.

Во-вторых, их нисколько не смутила английская принадлежность парохода «Каушинг», хотя командир крейсера «Нанива» капитан 1-го ранга Хейхачиро Того всем, чему он научился в области военно-морской премудрости, был обязан англичанам. Еще в 1871 г. он, юный кадет, отправился в Англию, в Темзский Навигационный колледж, и вернулся только в 1878 г. уже после кругосветного путешествия на английском паруснике «Уорчестер», прохождения курса математики в Кембридже (!), изучения судостроения в Гринвиче и артиллерийского дела в Портсмуте. Приверженность британским морским традициям нисколько не препятствовала Того служить интересам священного микадо с фанатической преданностью.

Пароход «Kаушинг» шел в залив Асань на абсолютно законных основаниях по просьбе корейского правительства и имел на борту двух китайских генералов, 1300 офицеров и солдат, 12 орудий и главного советника по военным делам у китайцев, германского артиллерийского офицера Ганекена. Командир «Нанивы» уверенно скомандовал провести минную атаку, хотя отлично видел над пароходом английский флаг.

Очень скоро, 17 сентября, Того Хейхачиро-сан получит уже настоящее боевое крещение – в сражении в устье реки Ялу в составе «летучей эскадры», потопившей китайский броненосец «Лай-Иен». Это сражение стало первым в истории эскадренным столкновением паровых броненосных кораблей, хотя масштабы его вряд ли тянут на «полновесный» эскадренный бой. Тем не менее, сражение очень внимательно изучалось военными моряками во всем мире, прежде всего в России. Петербургское Адмиралтейство уже задумалось над возможностью войны с Японией, поскольку японо-китайский конфликт имел место в непосредственной близости от российских границ и прямо затрагивал интересы российского финансово-промышленного капитала.