Девичий паровозик. О странностях любви

– Что вам не спится? – сказал я довольно грубо.

– Откройте. Надо поговорить.

– Приходите утром, – сухо сказал я.

– Нет. Дело не терпит отлагательства.

– Я не одет.

– Я подожду.

Я засунул обратно наган и показал жестом Маше, что бы она собрала одежду и спряталась под кроватью. Но это было лишним. Она и сама все поняла и сделала это быстро и проворно.

Я откинул крючок и впустил хозяйку. На ней было дорогое светлое платье из джерси или твида с завышенной талией и подвязками чуть ниже груди. На ногах туфли на высоком каблуке, и это было забавно для часа ночи и нахождения на даче. В них она казалась выше меня ростом, хотя уж этим меня батюшка не обидел. Сама фамилия Громадин, о чем-то говорила.

Она довольно бесцеремонно прошла к столу и присела на плетеный стул. В руках она держала бумажный пакет, и края его немного нервно перебирала пальцами. Мне пришлось тоже присесть.

– Ну что, – сказала она ласковым голосом, после непродолжительной паузы, – проводили свою барышню?

– Проводил.– Односложно и неприязненно ответил я.

– Как она. Не плачет?

– Нет. Успокоилась.

– А я вот себе места не нахожу. Думаю все. Думаю. Зачем все это. Будто сама не была молодой.

– Не знаю, что вам сказать.

– В общем, я пришла мириться, – сказала она ангельским голосом.

– Мы не ругались по большому счету.

– Но разговор был не из приятных, не правда ли? Так вот, – она достала из пакета бутылку хорошего коньяка, – давайте пригубим, простим, друг друга и будем жить мирно и в согласии.

– До утра это не подождет?

– Ну что вы хотите, чтобы я опять думала и всю ночь не спала.

– Ну, хорошо.

– Я закуски не брала. Тут у вас я вижу полно.

Она прошла к посудному шкафу, достала большие коньячные фужеры. Чисто намытые и протертые наверно мелом и бумагой, они ярко бликовали от света лампы.

– Открывайте, открывайте, – сказала она улыбаясь, – или вы это даме поручите.

Я открыл. Налил на донышке себе и ей.

– Нет! – Сказала она и, взяв бутылку, подлила нам обоим, примерно в три раза больше чем было.

– Вот так будет лучше. А то складывается впечатление, что вы мириться со мной вовсе не желаете До дна!

Пришлось выпить. Коньяк был необыкновенно хорош. Я повернул к себе этикетку.

– Понравился?

– В общем да!

– Шустовский армянский. 10-лет выдержки

– Чувствуется.

– Еще по бокалу?

– Да нет спасибо.

– Наливайте, наливайте как прошлый раз.

Мы выпили еще. Мир показался добрей. Женщина, которая сидела рядом тоже уже не внушала опасений. «Хорошие отношения с хозяйкой это совсем не плохо, -пронеслось у меня в голове, – сейчас она уйдет и все наладится. Маша наверно уже заждалась. Как ей там под койкой? Неуютно. Теперь-то точно все получится как нельзя лучше».

– Зовите меня по-простому Аида, – сказала она.– Это немецкое имя. Раньше меня, как только не называли и Аделаида и Аделина и Адель и даже Адальберта. Я не такая старая. Тридцать восемь, это поверьте не так много. Вот будет вам 38, поймете, что я была права. Просто если вам сейчас 25—27 все мы кажемся старухами. Я где-то конечно не слежу за собой. Вот лишний вес, уже разучилась хорошо одеваться, за модой не слежу и я уже совсем не та хохотушка, которая была прежде, хотя по большому счету это совсем не так. Я иногда ощущаю себя совсем молодой.

Мы встретились глазами. Она почувствовала мое внимание и еще более оживилась.

– Конечно, жизнь у меня разделилась на две половинки. Счастливая с мужем и в сумраке ночи без него. Это страшно злит меня, и порой я бываю, несправедлива к окружающим, а потом казню себя. С другой стороны, за что мне такая участь? Я прежде не сделала никому ничего плохого. Это наказание без вины.

– Почему вам не выйти вновь замуж? – спросил я.

– Давайте еще немножко нальем. Я расскажу.

Мы выпили. Бутылка катастрофически пустела. Видимо фужеры были обманчивы. Она так хотела рассказать, что, вяло, махнув рукой, не стала закусывать, а продолжила:

– Тут все дело в его маме. И эта дача, и дом в Петербурге и акции пароходной кампании Лапшина и Сироткина и еще там много чего все записано на ней. Мой муж, Сергей, изначально был ей всем обязан и не придавал значения формальностям. Даже когда он работал на Сестрорецком заводе, что совсем в его положении было не обязательно, он докупал акции, и отдавал их маме. Я в эту бухгалтерию не лезла, а вот так случилось, что я осталось вдовой с двумя детьми, и реально у меня нет на руках ничего. Отношения у меня с его мамой всегда были натянутые. Ну, кто любит бесприданниц. Нет! Она, конечно, она не выставила меня за порог, все-таки ее родные внуки, кровинушка, но сказала мне, что такое положение будет продолжаться, только до того момента пока я вновь не выйду замуж. Что будет после этого, она не уточняла, но судя по всему, ничего хорошего меня не ждет.

– Да! Судьба, – сказал я.

Она придвинулась ко мне ближе.

– А я же поверьте живая. Меня еще можно отогреть. И этой дури у меня ведь раньше не было, не было совсем. Мне порой так стыдно становится. Вы верите мне?

Она взяла мою руку в свои ладони, как бы доверяя сокровенное. Я чуть отодвинулся, но руку освобождать не стал.

– Верю. Да конечно. Отчего нет. – Сказал я скороговоркой, и все-таки освободив руку, встал, поправил фитиль в лампе. Она вспыхнула ярче. Когда я сел, она опять подвинулась ко мне ближе.

– Давайте выпьем на брудершафт! – Сказала она вдруг, и я почувствовал, как язык у ней уже заплетается.

– Это ни чему! – сказал резко.