Письмо из прошлого

– Но война уже закончилась…

– Нет, не закончилась. Ты знаешь, чьих они родителей? А сколько родичей-недобитков у них в Европе осталось? То-то. За ними глаз да глаз. У нас свои беспризорные по городам шляются. А тут еще этих корми…

– Страна большая, прокормим как нибудь. Чем дети виноваты?

Станция Нежин была заполнена ранеными, выздоравливающими, мужиками и бабами, принесшими какой-то скарб или нехитрую еду на продажу. Раненые неохотно выходили из теплушек, пересаживаясь на подводы, направлявшиеся в лазарет. Те, что поздоровее, шли своим ходом, держась за подводы. Стоял невообразимый шум и гам, какой всегда присутствует на станциях после прибытия поезда. В третьем вагоне, где ехали девочки, стояла необычная тишина. Кто-то смотрел сквозь щели вагона на непривычную суету на перроне, кто-то искал по вагону разбросанные вещи, а кто-то тихо дремал в уголке. Непоседливая Роза перебегала от одного бока вагона к другому, прислушиваясь к незнакомому говору снаружи. Вдруг она крикнула:

– Они говорят по-польски, вот послушайте.

– Это не польский, а украинский говор. Украинцы столетиями жили рядом с поляками. Поэтому ты их понимаешь. Когда ты только родилась, Сталин захватил часть польских земель и разделил с Гитлером Польшу. Эти украинцы не католики, как мы, а православные, но Господь у нас един, – высказалась монашка.

– Но если хорошо слушать, то можно понять, что они говорят, – ответила настырная Роза. —А когда нас уже выпустят из вагона?

– За нами должны приехать из приюта. А пока сидите тихо.

Наконец двери теплушки раздвинулись и строгий мужской голос скомандовал:

– Выходи по одному. Строиться…

Девочки послушно спустились на деревянную платформу и неловко построились в шеренгу, кто как.

– Вас не учили строиться по росту? – спросил офицер. Ему никто не ответил, потому что не знали языка, на котором была команда. Человек грубо схватил старших девочек, которые были повыше ростом и поставил их впереди колонны, затем оглядев всех остальных, сказал:

– Ну ладно, сойдет и так.

Затем обратился к монашке:

– Где списки прибывших?

Монашка молча подала офицеру листок бумаги.

– Я сейчас буду называть фамилии, а вы будете отвечать коротко: «Я!». Вам ясно?

Перекличка немного затянулась, так как офицер с трудом читал латинские буквы, путаясь в произношении. Не услышав или не поняв свою фамилию, девочки в строю молчали. Тогда офицер, повысив голос, дважды или трижды называл фамилию, с разным ударением. Дойдя до фамилии Марыси, офицер сказал:

– Закон военного времени. Строго, но справедливо.

– Она только хотела набрать воды, – заикнулась Роза.

– Говори нормальным языком, – перебил ее офицер. – Я директор вашего приюта, главный и безоговорочный командир. Хотите быть понятыми – учите русский язык. А теперь кругом! Шагом марш вон к тем телегам. Садитесь по шесть человек, чтобы можно было считать. И не забывайте: шаг вправо, шаг влево – побег. Я буду стрелять. Всем ясно?

Дети молча потянулись к телегам, усаживаясь поудобнее, положив свои нехитрые вещички себе на колени. Стало понятно, что 11 дней, проведенные в теплушке с монахиней Софьей, были самыми счастливыми днями в их коротких жизнях.

Но дети есть дети. И даже в этой жестокой ситуации они находили маленькие детские радости. То снегири на таявшем снегу, то ошалелый зайчишка, выбежавший из рощицы, то лай собак, – все то, что давно было забыто и выпало из памяти, возвращалось на место. Их удивляло все. И мазанки-хатки с плетнями вокруг дворов, и украинский говор людей, попадавшихся навстречу, и их одежды, и крестные знамения справа налево. Звон церковного колокола, редкие монахи в черных ризах и огромный каменный свод, который принял маленьких беглянок в свои объятья. Шесть телег въехали под мрачные своды и остановились посреди монастырского двора.

– Строиться! – раздалась команда. Девочки, утомленные путешествием, событиями прошедшего дня, новыми впечатлениями, с трудом кое-как двигались молча. Забрав свои узелки построились. Офицер оглядел вновь прибывших.

– Вас тридцать душ. Тут у нас еще пятьдесят, итого вас восемьдесят. Вы будете жить в монастырском трапезном зале. Завтра вас распределят по классам – будете учиться. На построение вас будет звать колокол. Кто опоздает – будет наказан, останется без обеда. Меня звать «товарищ капитан». Так и зовите. Ваши воспитатели и учителя будут жить с вами. Их слушаться беспрекословно. Даю вам месяц на обучение русскому языку. А сейчас разберите свои кровати, и через полчаса будет обед.

Капитан развернулся и, хромая, пошел прочь.

3

Таким запечатлелся первый день пребывания Розы Дрезнер в стенах приюта. Впоследствии она часто вспоминала этот день – день знакомства с новой родиной, которая так жестоко обошлась с Марысей.

Монастырь, куда привезли детей из Европы, был выложен из неотесанного камня, занимал большую площадь, имел тайные подвалы, где хранились кости умерших монахов, причисленных к лику святых. В 30-е годы всех монахов расстреляли, как людей, сеявших «опиум для народа» – ненавистную большевиками религию. Но впоследствии бум уничтожения церквей немного стих, а с началом войны Сталин решил восстановить утерянное было православие и разрешил проводить богослужения под надзором и контролем НКВД. Оставшиеся церкви, ставшие складами и овощехранилищами, очистили и превратили в молитвенные дома. Постепенно православие вошло в жизнь людей и в конечном итоге оказало существенную роль в Победе. А монастыри, и женские, и мужские, были расформированы и отданы под учебные заведения, госучреждения, архивы и военные склады.

Розе легко давалось изучение русского языка. Только незнакомая кириллица и непонятные склонения существительных вместе с предлогами не давали покоя. Почему нужно простой предмет, например, конь или лошадь, запоминать вместе с предлогом, окончанием, и еще по родам. Нет, чтобы проще, как в английском, – когда предмет не изменялся, а изменялись только предлоги: на столе, под столом, у стола, к столу. Но и это препятствие Роза быстро устранила, и вскоре могла уже прилично болтать по-русски.

Девочки быстро перезнакомились с обитательницами приюта-монастыря, которые были одного возраста с вновь прибывшими. С разными судьбами, с разным уровнем знаний, разной культурой. Некоторые были взяты прямо из тюремно-воспитательных учреждений, некоторых отлавливали из подвалов и подворотен. Те, кто постарше, пытались установить свои порядки, тюремно-лагерные, но «товарищ капитан» быстро пресек эти попытки, хотя с удовольствием выслушивал жалобы воспитанниц на нарушения дисциплины старшими ученицами.

Все занятия по школьной программе происходили в одной огромной комнате, служившей в прошлом общей молитвенной. Разбившись на «классы», девочки читали, писали, рисовали и даже пели. Розе нравился предмет «природоведение», где молоденькая «учителька» с увлечением рассказывала о видах рыб, цветах, деревьях, животных и прочих земных тварях. Про горы, долины, другие страны, моря, реки и океаны. Ничего этого Роза, как и другие воспитанницы, не знала. Они подолгу просили свою «училку» рассказывать о природе, придумывая в своих мечтах путешествия по разным континентам и морям. После окончания этих рассказов они возвращались в обыденную скудную обстановку, с полуголодным рационом, надзором и режимом. Раз в неделю в монастырь привозили мешки с одеждой, и девочкам приходилось разбирать, штопать и складывать эту одежду в отдельные пакеты. Это были собранные на поле боя или снятые с убитых солдат галифе, гимнастерки и нижнее белье – выстиранное, но требующее женских рук солдатское обмундирование.

Постепенно жизнь в монастыре налаживалась. Приезжали новые воспитанницы, в основном дети, оставшиеся без родителей, забитые и униженные. Возможно, дети врагов народа, без национальностей и прошлого. Они вливались в общую массу воспитанниц, вносили свои коррективы в процесс воспитания и быта. Появились красные галстуки, и их торжественно надевали на самых лучших. Классы тоже постепенно переходили в отдельные кельи, где раньше жили монахи. И через несколько лет монастырь стал похож на учебное заведение – с директором, завучем, пионервожатой, звонками с урока на урок. Даже трапезную перегородили, и девочки могли жить в более или менее сносных условиях, разделенные по возрасту. Старшие девочки были определены в Нежинскую женскую школу и могли беспрепятственно выходить из монастыря в дневное время.

У Розы появились новые подруги, с которыми она дружила, ссорилась и хранила тайны. Она уже училась в 6-м классе и по-прежнему увлекалась ботаникой и природоведением. Ее не интересовали девчоночьи игры с веревкой или расчерченными «классами». Она раскопала в монастырской библиотеке, чудом сохранившейся от уничтожения, книги и манускрипты о животных, растениях, устройстве мира, звезд и строении человека. Написаны они были на старославянском, церковном языке с иллюстрациями и подробными описаниями. С трудом разбирая церковную вязь, Роза укреплялась в желании изучать природу и животный мир.

4

За годы, проведенные в монастыре, Роза сблизилась со своей первой там учительницей Людмилой Станиславовной. Свободное время Людмила с удовольствием проводила с любознательной воспитанницей в библиотеке, растолковывая ей сложные конструкции жизни живых организмов и растений. Она не рассказывала Розе о том, где получила образование и знания биологии. Но, видя живой интерес Розы к этому предмету, всячески пыталась возбудить в ней тягу к научным знаниям. Людмила рассказывала Розе о технических училищах, которые в СССР стали развиваться по всей стране. Во многих из них, кроме технических профессий, были курсы садоводов и животноводов. Страна нуждалась в зоотехниках и работниках сельского хозяйства. В мечтах Роза уже ехала в Киев, чтобы поступить в ФЗУ на профессию садовода. Нужно было закончить успешно 7-й класс и получить характеристику для поступления.

Людмила Станиславовна с грустью смотрела на успехи своей ученицы. Из всех учениц приюта никто из девочек не изъявил больше желания учиться ботанике. Модно было стать швеей, токарем или слесарем. Юные девушки уже видели себя работницами огромных светлых цехов, где работает много юношей, есть комсомольские организации и интересные вечера и походы. Там начиналась послевоенная жизнь, в которой все мечтали преуспеть.

Однажды Роза застала свою учительницу в слезах и та под большим секретом рассказала Розе, что она беременна. Когда Роза попыталась расспросить, как это произошло, Людмила потеряла сознание. Когда она очнулась, ее стало тошнить. Кое-как умывшись и приведя себя в порядок, девушка рассказала Розе, что вот уже почти год встречается с «товарищем капитаном» – директором приюта Петром Ивановичем.

Все началось с того, что Петр Иванович как-то подвез на своей машине Людмилу в город. Людмила по-прежнему жила в отдельной келье монастыря, но иногда выходила в город за покупками. В тот раз Петр Иванович терпеливо ходил, хромая, вместе с Людой, помогая отоваривать продуктовые и товарные карточки. По дороге они много говорили и Людмила из его слов узнала про жизнь «товарища капитана». По его словам, он вырос в семье офицера, прошедшего горнила гражданской войны. С детства Петю готовили к военной службе, и когда пришел возраст, его призвали в армию. Он с гордостью отмечал и всегда подчеркивал, что рекомендацию ему подписал сам комдив Буденный, который был близко знаком с его отцом. Петра определили в войска НКВД, из которых через три года он был направлен на офицерские курсы. Уже будучи офицером, Петр столкнулся с безжалостной и бесконтрольной системой, где все поступки оправдывались партийной необходимостью. Самоуправство и беспредел были нормой, а попытки населения взывать к справедливости ограничивались круговой порукой и «честью мундира». Более того, жалобщика ждали изуверские пытки, как например – расстрел главы семьи на глазах его близких, и многое другое, что держало в страхе перед всесильными «органами» население Советского Союза. Внутри системы царил свой непререкаемый порядок подчинения младших – старшим офицерам. А старшие, чувствуя свою безнаказанность, сеяли страх не только среди граждан, но и стали в конце концов внутренней полицией среди обычных войск.

Когда началась война с немцами, Петр уже имел за плечами опыт борьбы с предателями и трусами в солдатской форме. Много было тех, кто дезертировал, прячась от войны по подвалам своих подворий. Соседи, видя неладное, «стучали» на трусов, и НКВД приходилось доставать таких «вояк» и прилюдно приводить в исполнении приказ военного времени – расстрел за дезертирство. Петр со смехом рассказывал Людмиле, как вытаскивал спрятавшегося дезертира из подвала, как тот плакал, целовал его сапоги и с соплями умолял его не расстреливать.

Свою рану в колено Петр получил в 43-м при форсировании Советской армией Днепра на Лютежском плацдарме под Киевом. Хоть руководители операции с гордостью отчитались перед Сталиным за удачную фальсификацию переправы, – солдат обмануть было трудно. Они понимали, что их гонят на убой, без артиллерии и танков, и авиации – ради другой, скрытой переправы, которая в конечном итоге увенчалась успехом для Советской армии. Вот тут-то и приходилось силой заградотрядов и показательными расстрелами поднимать «боевой дух» солдат, идущих на верную смерть. Случайная пуля раздробила Петру колено, и он почти на полгода оказался в лазарете. После выздоровления его комиссовали и направили на «воспитательную работу».

– А в основном он умный и порядочный, и я не жалею, что связалась с ним, – подытожила свой рассказ Людмила Станиславовна.

Просто, когда она рассказала Петру про свою «беду», тот несколько дней ходил хмурый и не разговаривал с ней. А плакала она потому, что Петр предложил ей бросить работу и уехать к его родственникам в Тамбов. То есть просто сбежать без спросу и официального оформления. Он сказал, что впоследствии она сможет вернуться, и они поженятся.

– Мне не нравится это предложение, как будто я дезертир, сбежавший с трудового фронта. Но Петя сказал – так надо, иначе у него могут быть проблемы из-за аморального поведения в школе. Еще Петя сказал, что сам отвезет меня на станцию, купит билет и даст письмо с адресом родственницы в Тамбове.

У Людмилы никаких родственников нет, и она вынуждена согласиться.

– Он отвезет меня на соседний разъезд, где поезда останавливаются, чтобы набрать воды, – потому что боится, что их увидят вместе и наплетут невесть что.

Они расцеловались почти как подруги и попрощались до лучших времен. Людмила обещала написать Розе из Тамбова, как только туда доберется.

– Ехать придется через Москву, – восторженно мечтала Людмила. – Представляешь?! Москва! С Киевского вокзала нужно добираться до Курского на метро! А там день пути – и Тамбов…

Петр Иванович совсем не разделял восторгов своей сожительницы. В принципе он хотел отправить Людмилу к родственникам, где она сможет спокойно родить ребенка и затем вернуться на работу в приют. Он даже убедил ее написать заявление об увольнении без даты, но его беспокоил телефонный звонок из управления НКВД.

– Петр Иванович, – сказал незнакомый полковник строгим тоном. – Чего ты там накуролесил с подчиненными? Откуда знаю? У меня там, кроме тебя, работает агентура. Они и доложили. Нехорошо, товарищ капитан. Бдительность потерял. Да я не про то. Ты мужик, и дело в общем-то житейское. Но есть проблема. Ты хорошо знаешь Людмилу? Изучал личное дело? А ты знаешь, с кем она водит дружбу и поддерживает связи? Нет? Так я тебе скажу. В Нежине есть некая семья Вербы Николая Григорьевича, бывшего репрессированного еще в 37-м. Его продержали год и отпустили, чтобы проследить его связи с националистами. Вот туда и ходит твоя пассия еженедельно по вечерам. Есть сведения, что там гнездо националистов, и на своих сходках они читают запрещенную литературу. Как ты мог так опростоволоситься? Под крылышком твоей школы враги пускают корни! Давай, решай этот вопрос кардинально, иначе будет расследование и тебе не поздоровится. На тебя уже есть ориентировка. Так что думай и решай. Даю три дня сроку…